В следующем году я начал жертвоприношения за полтора месяца до годовщины, так что последняя жертва была принесена точно в тот день, когда Богиня пребывала два года в путешествии к миру и спокойствию.
В это раз самым сложным для меня стало уловить тот момент, когда жертва начинала умирать. Железный прут в качестве оружия оказался не очень удобен в этом отношении - дважды я перестарался, и упустил жертвы, потеряв их личности. К тому же, шум, производимый мною и жертвами, порой мешал мне спокойно заглянуть в глаза умирающему.
Таким образом, я за два года принес Богине двенадцать жертв. И как я сейчас понимаю, эти двенадцать убитых в мире Богини всего лишь бесплотные тени - "кА" жертв я не взял.
Все предыдущие месяцы я рисовал по ночам и думал.
Я творил на листе бумаги её образ и создавал в своих мыслях ритуал, который обеспечит максимальный эффект от жертвоприношения.
Я готовил инструменты для будущего действа и подбирал жертвы.
Я продумывал сценарии жертвоприношений и пути безопасного для меня завершения этих актов.
И - все удалось.
На данный момент осталось только две личности, у одной из которых я возьму тело, имя, тень, "кА" и "БА". Они еще не знают своей участи, но - она уже предрешена. Жаль, что у одной из жертв придется оставить "кА", но и здесь я нахожу оправдание себе - пусть лучше так, чем я попаду под подозрение.
Пять элементов у каждой жертвы.
Пять жертв для службы в загробном мире.
Шесть слуг для Богини, из которых только один придет тенью. Остальные - полноценные личности, которые будут служить ей вечно.
27
Когда утром вхожу в терапевтическое отделение, то первым я вижу больного Шейкина. Он сидит за столом в холле отделения и явно ждет меня. Вскочив со стула, он подбегает ко мне и, заглядывая в глаза, с трагическими нотками в голосе произносит:
- Доктор, я не хочу умирать.
Я киваю и говорю:
- Я сейчас переоденусь, и мы поговорим об этом.
В ординаторской Вера Александровна никак не отреагировала на моё приветствие. Я улыбаюсь, глядя на её серьезное лицо, - она считает себя незаслуженно обиженной, и выглядит, как надутая гусыня. Я, накинув белый халат, иду к пациенту.
- Я так понимаю, Шейкин, что вас еще что-то держит в этом мире? - спрашиваю я, сев на стул в холле.
- Михаил Борисович, но ведь так ужасно умирать, - говорит Шейкин, расширив свои глаза, подернутые желтизной. - Я вчера посмотрел на то, как умер тот человек, и вдруг для меня открылась простая истина.
Далее он дрожащим голосом говорит о тех событиях в его жизни, которые сохранились в памяти и важность которых, с моей точки зрения, очень сомнительна. Он говорит о своей жене - прожив с ней пятнадцать лет, он воспринял уход женщины, как предательство по отношению к нему. Ведь он же болен, как она этого понять не может. Именно сейчас она должна протянуть ему руку помощи, а не отвернуться от него, хлопнув дверью. Он говорит, что с того момента, как жена не пустила его в спальню, и ему пришлось провести ночь на диване в гостиной, он не может относиться к ней с прежней любовью и вниманием. Она оттолкнула его в трудный момент, и чего же она хотела взамен, - он не может быть верным мужем, когда ему наносят удар ниже пояса. Коротко коснувшись в монологе детей, которые уже не относятся к нему, как к отцу, и все благодаря тому, что она их так настраивает против него, он пытается рассказать о том, почему он начал пить. Он говорит, что, когда в стране нет никакой идеи, когда мыслящему человеку некому высказать свое мнение о негативных процессах в обществе, поневоле станешь искать тех людей, которые умеют слушать и понимают твой душевный порыв. Путано, перескакивая в словах на разные темы, он говорит, что не так уж много он пил, и всегда приходил домой, и в его жизни все было хорошо, и только в последний год он не может выполнять свой супружеской долг. Он говорит, что, сколько себя помнит, он всегда относился к жизни с некоторым трепетом, потому что …
Он на мгновение замолкает, - я ждал, когда он сам скажет то, что я ожидал от него услышать.
И он говорит:
- Потому что жить так прекрасно!
Я улыбаюсь, хотя серьезен, как никогда. К сожалению, он поздно осознал эту истину. Как обычно, надо сначала сделать всё в жизни, чтобы подойти к последней черте, а потом понять, что переступать её не хочется. Надо максимально изгадить свою жизнь и загубить здоровье, чтобы потом, опомнившись, уповать на современную медицину или на Бога.
- Вашу печень, Шейкин, уже никто не вылечит, но сейчас делают пересадку печени. Мы с вами здесь немного подлечимся, а потом вы попытаете счастья в Москве. Может, вам быстро найдут донора и сделают пересадку.
- А если не найдут или время будет упущено? - спрашивает он.
- Я думаю, успеют, у вас, Шейкин, впереди еще достаточно много времени.
Я даю ему надежду, хотя знаю, что ничего у него не получится. Но мне надо избавить его от желтухи и выписать - дальнейшее в его руках. Если он сможет соблюдать диету, вести здоровый образ жизни и пить специальные лекарственные средства, то может, он еще протянет некоторое время.
Когда я возвращаюсь в ординаторскую, там уже все собрались. Заведующий отделением Леонид Максимович сидит за своим столом, всем своим видом демонстрируя, что сейчас он при исполнении, и не допустит панибратства в предстоящем серьезном разговоре. Лариса ёрзает на стуле рядом и нервозно крутит карандаш. По её лицу видно, что ничего хорошего для себя она не ждет. Вера Александровна моет руки, отвернувшись от всех, и, когда я вхожу, она резко меняет свое довольное выражение лица.
- Что ж, все в сборе, - говорит Леонид Максимович и, посмотрев на меня, добавляет, - закройте дверь, Михаил Борисович.
Я выполняю его просьбу и устраиваюсь на диване.
- Вчера по моей просьбе во второй половине дня было произведено вскрытие Мехрякова, - говорит Леонид Максимович, - и заключение патологоанатома для нас очень неутешительное.
- Сердечная недостаточность? - нетерпеливо перебивает его вопросом Вера Александровна, которая по-прежнему стоит рядом с умывальником.
- Да. Обширный инфаркт, и в свете этого, я сегодня вызван к главному врачу, - мрачнея на глазах, говорит заведующий отделением. Переместив взгляд на Ларису, он, понизив голос, спрашивает:
- Как вы думаете, что я скажу главному, когда он меня спросит о том диагнозе, который стоит в истории болезни и как он соотносится с заключением патологоанатома?
- Леонид Максимович, - трагически заломив руки, говорит Лариса, - когда я его смотрела в приемном отделении, там не было даже подозрения на сердечную недостаточность. На ЭКГ были только изменения, характерные для артериальной гипертензии. При объективном осмотре только характерные для язвы боли в эпигастральной области живота, и ничего больше.
- Леонид Максимович, - сказал я, - Лариса не могла ничего сделать. Доктор Мехряков скрыл от неё основные жалобы. Мне даже кажется, что он хотел умереть, и, если бы его жена не вызвала бы скорую помощь, он бы спокойно умер дома.
- Да кого сейчас волнуют эти эмоции! - восклицает заведующий отделением, шлепнув обеими ладонями по столу. - В истории болезни написан один диагноз, а в патологоанатомическом заключении - другой. И Главному эти ваши размышления нужны, как мертвому припарки!
Леонид Максимович встает и выходит из ординаторской.
- Лариса, почему вы вчера не исправили историю болезни? - спрашиваю я коллегу.
Но ответа не получаю, - Лариса, вдруг разрыдавшись, вскакивает с места и убегает.
28
Раз в неделю по вторникам я хожу на консультацию в наркологическое отделение. Эта оплачиваемая обязанность у меня уже пять лет, и посещение лечебницы для наркоманов стало для меня неким вполне обычным рутинным ритуалом.
Каждый вторник я старался пораньше закончить все свои дела в отделении, спокойно пил чай около часа дня, и к двум часам отправлялся на консультативный прием. От моего душевного равновесия зависело отношение к больным. От моего расположения к пациентам зависело их будущее.
Когда я прихожу в отведенный для меня кабинет в наркологии, на столе уже лежат две истории болезни. Немного на сегодня. Обычно за неделю накапливалось около пяти вновь поступивших наркоманов, у которых были проблемы со здоровьем внутренних органов. Я сажусь за стол и быстро просматриваю их. На одной карте в правом верхнем углу стоят цифры 212/150, и эту карту я помещаю снизу.
- Михаил Борисович, можно приглашать? - спрашивает заглянувшая в дверь постовая медсестра.
- Да, - говорю я и, просматривая карту, добавляю, - сначала Вахрину, а потом Никитина.
Девушка, вошедшая через некоторое время, скромно садится на стул и опускает глаза. Она коротко подстрижена, и за счет этого, её шея кажется неестественно длинной. Худые руки с длинными пальцами суетливо перебирают край короткого ярко-красного халата, из-под которого выглядывают острые колени.
Я, просмотрев анамнез и прочитав жалобы при поступлении, смотрю на неё.
- Марина, у вас бывают боли в области сердца? - спрашиваю я.
Она поднимает на меня глаза и отвечает:
- Частенько бывают, но я на это внимания не обращаю. У меня масса других проблем, чтобы замечать такие пустяки. Сердце поболит и перестанет, а проблемы никуда не исчезают.
Я смотрю в её глаза, которые на узком лице выглядели очень большими, и понимаю, что иногда человек сам быстро и с энтузиазмом копает свою могилу. Я вижу, что если бы не родители девушки, она бы ни за что не стала лечиться, и, соответственно, сейчас этот курс лечения в наркологическом отделении ничего не даст. Она уже перешагнула через черту в своем сознании, которая разделяет реальность и грёзы. Сейчас она терпеливо ждет, когда все от неё отвяжутся, и она вновь вернется в тот мир, где она счастлива.
Я предлагаю ей снять с плеч халат и фонендоскопом слушаю ритм сердца. Она еще молода, чтобы иметь те заболевания сердца, которые у неё сейчас есть. Образно говоря, она выбрасывает из глубокой могилы, выкопанной голыми руками, последние комья земли.
Я смотрю на развернутую передо мной пленку электрокардиограммы и говорю:
- Марина, вы понимаете, что в ваши двадцать восемь лет, у вас сердце как у пожилой женщины?
- Ну и что, - говорит она, пожимая острыми плечиками, - я и ощущаю себя лет так на пятьдесят. Бывает, смотрю на себя в зеркало, и гадаю, сколько мне лет - пятьдесят или шестьдесят? И, знаете, доктор, чаще мне кажется, что шестьдесят. Жизнь прошла, оставив после себя пустые сны.
Я киваю - это я и ожидал услышать. Вздохнув, я пишу в истории болезни свой осмотр, диагноз и рекомендации по кардиотропной терапии. Боковым зрением вижу, что девушка встала со стула:
- Доктор, скажите, я красивая?
Она стоит передо мной, скинув халат. Одним этим наивным вопросом она открывает своё сознание передо мной, - не смотря ни на что, она хочет жить. Осознание своей обреченности не позволяет ей сказать больше, но и так понятно, что её женская сущность пытается сохранить надежду на будущую счастливую жизнь, где она будет любить и будет любима. Ей хочется нравиться мужчинам, и она хочет, чтобы ею восхищались - и осознание нереальности этих грез заставляет её снова и снова спускаться в свою могилу, чтобы выбросить наверх очередную порцию земли.
Я смотрю на её молочные железы величиной с кулачок ребенка, которые натянуты на ребра, на впалый живот и торчащий лобок, тонкие, как спички, ноги, и, слегка подсластив свои слова, честно говорю:
- Сейчас - нет.
Девушка набрасывает халат на свою костлявую фигуру и выходит из кабинета.
Я успеваю дописать историю болезни Вахриной и вымыть руки до того, как входит следующий пациент. Молодой парень в спортивных штанах и футболке садится на стул и нагло смотрит на меня.
- Что вас сейчас беспокоит? - спрашиваю я, проглядывая карту.
- Ничего.
Да, именно так и написано в карте. Парень поступил в наркологическое отделение по направлению СПИД центра, и за наигранной бравадой пытается скрыть свой страх перед зловещим диагнозом. Сейчас у него действительно нет никаких жалоб. Еще несколько дней назад он был вполне доволен жизнью, но найденный в его крови вирус, перечеркнул в одночасье его уверенность в счастливом будущем.
Я предлагаю ему снять футболку и лечь на кушетку. Когда я подхожу к нему для осмотра, он с подозрением в глазах говорит:
- Доктор, вы перчатки не надели. За те два дня, что я здесь нахожусь, все медицинские работники подходят ко мне только в маске на лице и в резиновых перчатках.
Я, ничего не ответив, сажусь на край кушетки и нахожу правой рукой его печень. Она увеличена и довольно значительно. Затем я слушаю с помощью фонендоскопа его легкие и сердце, - пока нет никаких изменений, что совсем не удивительно. Кроме хронического вирусного гепатита, у парня еще ничего нет.
Я иду к умывальнику и намыливаю руки мылом.
- Почему вы не надели перчатки?
Парень искренне удивлен. Он уже привык за эти несколько дней, что от него шарахаются, как от прокаженного.
Я вытираю руки о полотенце и говорю:
- Я знаю, что вирус СПИДа не прыгает с одного человека на другого, как вошь. Я вижу, что вы не станете плевать мне в глаза, царапать меня ногтями, и вы не попытаетесь укусить меня. Я вижу, что вы нормальный человек, которому не повезло. Одевайтесь и идите в палату.
Я больше не смотрю на него. Написав историю болезни и записав данные пациента в свой рабочий блокнот, я задумчиво смотрю в окно на больничный двор, где два санитара из приемной хирургического отделения на каталке везут завернутое в простыню тело в сторону морга.
Ничего не меняется - сначала человек старательно и многочисленными способами убивает себя, а потом, балансируя на краю пропасти, хватается за любую возможность сохранить жизнь.
29
Понимая, что у неё вряд ли что получится, но, тем не менее, желая подтвердить свои умозаключения, Мария Давидовна составила список тех медицинских учреждений, из которых возможна утечка информации об инфицированных вирусом иммунодефицита больных. Она знала, что наиболее полная база данных в СПИД центре, но, учитывая то, что трое убитых наркоманов не состояли на учете в этом центре, и вирус был найден посмертно, она решила исключить это учреждение из своего списка. Или посетить его в последнюю очередь.
Далее по списку значилось наркологическое отделение областной больницы - единственная в своем роде для их огромной области организация по лечению наркоманов. Учитывая, что наибольшее количество инфицированных вирусом иммунодефицита - наркоманы, туда она и пошла.
Поговорив с заведующим отделением и высказав ему свои мысли по поводу убийства наркоманов в городе, она нашла полную поддержку с его стороны.
- Поговорите, Мария Давидовна, с врачами и медсестрами. Я не верю, что это мои сотрудники используют данные пациентов, но вполне возможно, что информация каким-то образом уходит от нас. Вот, смотрите, - заведующий из стопки историй болезни извлек карту и показал на цифры в правом верхнем углу, - в истории болезни нигде не зафиксирован факт наличия ВИЧ инфекции у больного, но все медицинские работники знают значение этих цифр, и, соответственно, кто-нибудь может использовать эту информацию в своих целях.
Мария Давидовна запомнила две трехзначные цифры, разделенные дробью, и спросила:
- У вас много сотрудников, Вадим Викторович?
- Достаточно много, причем, многие работают посменно. Возьмите халат, - доктор показал на вешалку, где висели белые халаты, суетливо вскочил, чтобы помочь ей надеть спецодежду, - пойдемте, Мария Давидовна, я вас представлю своим сотрудникам. Думаю, они еще не разошлись по домам.
В кабинете для врачей пять человек. Пока Вадим Викторович представлял её и объяснял цель визита, Мария Давидовна смотрела на докторов, - равнодушие на их лицах сменилось на настороженность, а после и на явную неприязнь.
- Вам повезло, Мария Давидовна, кроме наших докторов здесь еще наш консультант из терапевтического отделения Михаил Борисович Ахтин, который приходит к нам по вторникам.
Заведующий показал на единственного из троих мужчин, выражение лица которого никак не менялось все это время. Он спокойно смотрел на неё и еле заметно, только одними губами, улыбался.
- Извините, уважаемые доктора, что я вторгаюсь к вам со своими подозрениями, но и вы нас поймите - маньяк убивает ваших пациентов, четко отбирая только тех наркоманов, у которых есть вирус СПИДа в крови, причем, большинство убитых открывали дверь убийце, словно знакомы с ним, - сказала Мария Давидовна, слегка изменив действительность. Она прекрасно помнила слабое звено своих умозаключений - год назад у двоих убитых в крови не было никаких инфекций. И еще, глядя на лица врачей, она поняла, что зря пришла. Здесь она ничего не узнает.
- Мне бы хотелось узнать ваше мнение о том, может ли информация о пациентах каким-либо образом уходить из вашего отделения? - спросила она, уже увидев ответ на лицах докторов.
- Вы что, нас обвиняете в том, что мы убиваем наркоманов?! Или в том, что мы разглашаем врачебную тайну?! - услышала она возмущенные вопросы от женщины справа от себя, в то время, как все остальные, молча, смотрели на неё.
- Ни в коем случае, - воскликнула Мария Давидовна, пытаясь как-то повлиять на ситуацию. Но было уже поздно.
- Тогда не о чем и говорить.
- Да, уважаемая, мы знаем, что такое врачебная тайна.
- Когда будут конкретные обвинения, тогда и приходите.
- Тихо, коллеги, - остановил гневные высказывания со всех сторон Вадим Викторович, пытаясь защитить приятную ему женщину, - прекратите, человек пришел к нам посоветоваться, а вы набросились на неё.
Мария Давидовна, понимая, что разговора не получится, извинилась и пошла к двери. Заведующий, догнав её, сказал:
- Вы уж извините их, как-то они это эмоционально.
- Да я сама виновата, - сказала Мария Давидовна, - если бы я была на их месте, я тоже бы так отреагировала. Возомнила себя сыщиком, вот и получила.
Попрощавшись с доктором, она покинула наркологическое отделение. Выйдя во двор больницы, она села на лавочку и достала из сумочки сигарету. Курила она редко, и, как правило, когда волновалась.
- Позволите присесть, - услышала она мужской голос и, повернув голову, увидела доктора-консультанта Михаила Борисовича.
- Пожалуйста, - кивнула она.
Доктор сел рядом. Мария Давидовна молчала, давая возможность заговорить первым сидящему рядом незнакомому человеку. И тот, после непродолжительного молчания, спросил:
- Как вы думаете, Мария Давидовна, зачем он убивает наркоманов?
- Не знаю, - пожала она плечами и посмотрела на лицо собеседника, освещенное косыми солнечными лучами. Он повернул лицо, и они встретились глазами.
- Может, он мстит им? Вы не думали об этом?