Четвёртое свидание
– Милый заяц. – Отец Карины стоит спиной к двери её палаты, расставив ноги, будто в борцовской стойке. – Я передам.
– Я могу… пройти? – спрашивает Олег.
– Нет. Она не хочет вас видеть.
Это низкий грузный человек с седой бородой, за которой прячется двойной подбородок. Лицо – красное-красное. На лбу – капли пота. Губы едва заметно дрожат.
– Но…
– Мне нужно с вами поговорить, молодой человек. Я нарушил расписание, чтобы быть сейчас здесь, и понесу наказание. Сделайте выводы, насколько это важно.
Олег делает неопределённый жест рукой, дескать "ну, если так…"
– В былые времена я вызвал бы вас на дуэль, и мне доставило бы изысканное удовольствие пронзить вас в самое сердце.
Казалось, мужчина репетировал эту фразу не раз у себя в голове, потому что выпалил её слишком быстро и явно разозлился на себя за это.
– Да… Но времена изменились… И сейчас я смиренно прошу не оставлять мою дочь в тяжёлую для неё минуту.
Олег не находит что ответить. От волнения он проводит рукой по волосам и безнадёжно портит причёску. Хуже некуда?
– Я понимаю вас и ваши поступки, хотя и не могу одобрить их. Моя дочь вам не ровня, и это трагическая случайность, что всё так сложилось. Вы действуете в рамках правил, это достойно уважения. Но поймите и меня… Я консультировался с навигаторами и заказал длинный прогноз судьбы Карины. Судя по всему… Судя по всему, если сейчас вы уйдёте, то мою девочку ожидают большие несчастья. Даже… Даже если каким-то чудом её удастся вылечить.
Олега передёргивает, и ему не удаётся это скрыть. Отец Карины сжимает зубы, но ничего не говорит.
– Большие несчастья… – произносит Олег медленно.
– Она вас полюбила… Ох… – Мужчина переводит дух. – Достаточно будет того, что вы перейдёте на следующий этап. Это уже многое изменит. А потом катитесь… Делайте, что хотите.
– Следующий этап… Два месяца. И целый отпуск вместе…
– Да. Вы спасёте её. Возможно, для вас это ничего не значит… И я не могу предложить ничего материального. Но я могу встать на колени…
Олег торопливо останавливает его. Хуже некуда?
– Я не знаю, что и сказать… Мне нужно подумать…
– Конечно-конечно, подумайте. О совести, порядочности, о человечности. Только помните: у вас осталось всего одно свидание до того, как придётся принять окончательное решение…
Пятое свидание
В этот раз Олег пришёл с пустыми руками. Под воспалёнными глазами иссиня-чёрные мешки. Ворот несвежей рубашки расстёгнут – видны растущие на груди волосы. Походка – шатающаяся, неровная.
Карина свернулась комочком под одеялом и дрожит всем телом. За окном идёт густой снег. Слышится звук взлетающего самолёта.
Долгое время они молчат и даже не смотрят друг на друга.
– Олег, – шепчет она наконец.
– Да?
– Олег, а ведь правда – мы могли бы пожениться?
– Да…
– У нас была бы большая красивая свадьба с голубями и танцами на твоей новой площади… Мы могли бы поехать в путешествие на юг, на море, а через девять месяцев у нас появился бы ребёнок. Девочка. Я бы пела ей колыбельные и заплетала косички. А потом мальчик. И ты бы учил его воздушному сёрфингу. По вечерам ты бы приходил с работы, а мы тут – ждём тебя. И ужин готов. У нас был бы большой стол с зелёной скатертью, и подоконник, на котором спал бы ленивый рыжий кот. Мы бы жили на очень высоком этаже, и в такую погоду, как сейчас, видели бы вокруг одну только белизну. И нам бы казалось, что ничего в мире, кроме нас, не существует…
Она говорит-говорит-говорит, не останавливаясь. Зима в её воображении сменяется весной, потом летом, осенью. Проходит год, второй, десятилетие.
Олег слушает с закрытыми глазами. Он думает о Программе, о её неисповедимых путях, представляет себя большой шестерёнкой с глазками и ручками. Рядом другая шестерёнка – Карина, и ещё несколько шестерёнок поменьше. Все они крутятся-крутятся-крутятся и нелепо пищат.
Имя для дочери
Девять новых заказов. Семь из дома престарелых в какой-то деревне далеко-далеко на юге – обычная рутина. Ещё два от четы инвалидов – намного интереснее.
И письмо.
Отправитель незнакомый. И заголовок странный. Очень. Возможно, какая-то ошибка.
Сначала он медленно и тщательно читает один за другим тексты заказов. Делает пометки в истрёпанной тетради. Накидывает по свежим впечатлениям пару схем. Перечёркивает одну. Пишет: "Сложно, подумать".
Переходит к письму. Медлит, прежде чем открыть. Смотрит ещё раз на заголовок. "Родилась дочь. Нужно выбрать имя".
Читает. Письмо короткое. Всего три предложения.
Последнее: "Завтра ждём в роддоме".
Он сидит некоторое время без движения. Воздух сухой, тяжёлый. Жужжит терминал. Снаружи прижались к окну чёрные листья клёна. Где-то в подполе тонко, жалобно пищит мышь.
Записывает в тетради: "Имена: Агния, Мара, Тамила, Юна". Дополняет: "Выбрать!" Подчёркивает двумя чертами.
> Агния
Обводит имя Агния. Ставит после три вопроса.
> Мара
Обводит имя Мара. Рисует рядом лицо. Одно, другое. Лица выходят страшными.
> Тамила
Обводит имя Тамила. Пишет что-то неразборчиво в скобках. Вымарывает.
> Юна
Обводит имя Юна. Пожимает плечами. Заходится кашлем. Бьёт по груди кулаком.
Девять месяцев назад это произошло.
Она шагнула из снежной вьюги в его дом. Отряхнулась. Сняла шлем. По-хозяйски огляделась. "Погодка!" – сказала. Волосы спутанные, давно немытые. На щеках румянец. Толстые перчатки пахнут бензином.
– Привет! От Радости я.
– Здравствуйте, – ответил он.
Потом они пили чай. В корзинке лежало шесть пирожков. Она куталась в старый материн плед – из щелей в окнах дуло, было холодно. Болтала с набитым ртом. Что-то про изменяющийся мир, про Технообщину. Он слушал. Кивал. Черкал в блокноте.
Как звали её? Не говорила. Он бы запомнил. Записал.
Дальше – вечер. Они играли в шахматы. На истёртой заляпанной доске. Она заметила футляр на шкафу и взвизгнула: "Я отсюда не уйду, пока вы со мной не сыграете! Шахматы… это же… колоссально!"
Он поддавался и проиграл первую партию. Потом перестал поддаваться и неожиданно снова проиграл. Причём как-то быстро и безнадёжно. На третью партию он настроился уже как следует. Перед каждым ходом подолгу думал, мусолил во рту карандаш, даже достал с нижней полки шкафа клеенную-переклеенную книгу "Дети играют в шахматы" и пролистал несколько страниц с дебютами. По этой книге учил его когда-то отец.
Гостья тоже была вся в игре. Сложила руки по-ученически, подалась вперёд, закусила губу, восклицала при каждом его удачном ходе что-то в духе "Ужас какой!".
В итоге он всё-таки победил. С огромным трудом.
С удовольствием вспоминает один за другим все ходы. Путается где-то на середине партии и уже направляется было искать дневник с записями, но останавливается на полушаге.
Дочь!
Наливает остывшей воды из чайника. Наблюдает, как свет лампы отражается в стенках стакана. Пьёт короткими глотками.
Дочь. Имя. Нужно выбрать.
Агния, Мара, Тамила… Та-ми-ла… Юна.
> Агния
– Какой взгляд!.. Суровый. Аж жуть берёт… Кто это?
– Агния. Она грозит.
– Кому?
– Каждому. Потому что все мы живём неправильно.
– Дорогая, не надо так переживать, – сказала гостья и осторожно погладила идола по деревянным волосам. Засмеялась. Потом спросила:
– Скажите, а вы сами в это всё верите?
– Во что?
– Не знаю, в Великое Пламя, наверное. Чему тут у вас все поклоняются?..
– Пламени… Но это не так просто. Если хотите… Я тут размышлял немного на эту тему…
– Какой вы забавный всё-таки!
– Почему?
– Всё время смотрите в эти свои дневники… Смешно!
Она расхохоталась, запрокинув голову. Он тоже весь расплылся в улыбке.
Разговор этот был уже утром. Её грязный мотоциклетный комбинезон валялся в углу. Сама она сидела на кровати в его старой однобортной тужурке, скрестив ноги. Прекрасные голые ноги с отчётливыми голубыми венами.
> Мара
Ведьма. Скрюченная косматая ведьма. На сизом бородавчатом лице безобразный рот с кривыми зубами. Мара.
Ей носят в дар мышей, и она поедает их живьём вместе с хвостиками.
Ещё ей носят новорождённых младенцев. Она проводит грязным пальцем по их животам, ухает, хохочет. Или молчит. Смотрит только подслеповатыми глазами…
Но случилось так, что однажды извечный порядок вещей был нарушен. В одной семье родился ребёнок. Отцом был молодой учёный. Не местный. Приехал издалека, из сияющего тысячей огней стольного города. И он не захотел показывать младенца ведьме. "Зачем?" – спросил он. И мать не смогла его убедить. С тяжёлым сердцем смирилась.
Тогда хвори одна страшней другой приключились с новорождённым. Еле теплилась жизнь в крохотном тельце. Все говорили учёному: "Иди к Маре. Падай на колени. Моли о пощаде! Иначе – конец!" Но он был непреклонен.
И мальчик выздоровел.
А ведьма вскоре исчезла. Как? Куда? Никто не знает.
Сказка о Маре. Вот что он помнил об этом имени.
И ещё Марой звали одну чудну́ю облезлую кошку, которая давным-давно умерла.
> Тамила
Маленькая девочка в квадратных очках с толстыми дужками. Она появились рядом с их домом на следующий день после переезда. Сделала несколько кругов по улице, заглянула через забор.
Отец крикнул ей весело: дескать, заходи. Она зашла мелкими шажками, встала, потупилась.
Их семьи были чем-то похожи. Мать – коренная, местная. Отец – другой.
Её мать – склочная баба с родимым пятном во всю щеку. Вытирает испачканные землёй руки о передник и вечно орёт – такой он её запомнил. А отец – тихий, худой, с прямой спиной, в белой отглаженной рубашке. Везёт на телеге сено на рынок… Потомок какого-то знатного рода. Этот род, конечно, здорово ощипала Технообщина… Но что-то такое в её отце осталось. И в самой Тамиле.
Они подружились.
Лето. Марево. Маленький пруд под сенью деревьев. "Хочу, чтобы в мире не было ссор, – говорила она. – Чтобы никто ни на кого никогда не кричал…" И плакала.
Добрая маленькая девочка.
Стала толстой доброй тёткой. Переехала в соседний посёлок… Он помогал ей как-то с составлением заявки на домашнего робота. Она поила его чаем. Вокруг были дети. Приносились, уносились, давали советы, хватали подгнившие яблоки из облупленного эмалированного ведра, тузили друг друга, хохотали.
Хорошее имя Тамила.
> Юна
Аппарат назывался ЮНА. По фамилиям его конструкторов. Он упал на севере, в лесу, не так уж далеко от этих мест. Ухнул в мгновенье ока, со страшным грохотом. Но капсула выдержала. Человек внутри остался жив. Побывал в космосе и вернулся. Впервые за всю историю.
Это был грандиозный успех Технообщины. Успех новой формы организации общества. Когда планированием и принятием решений занимаются не люди, а вычислительные системы. А люди лишь поддерживают их работу и исполняют их решения.
И очень символично, что на слуху осталось имя аппарата, а не его пилота. Именно аппарат стал героем. В честь него стали писать песни, снимать фильмы, называть детей…
Но что теперь означает это имя? Юна? Может, это символ больших, но несбывшихся ожиданий? Ведь тот запуск так и остался единственным удачным… Да и сама Технообщина с тех пор сильно изменилась. И непонятно, в какую сторону.
Следующее утро.
Молчан выходит на улицу в одних подштанниках.
Тихо. Зябко. Только-только начинает светать.
Обливается холодной водой из бочки, фыркает. К груди пристаёт кленовый лист. Молчан смотрит на него, отлепляет.
Уже совсем скоро всё вокруг будет жёлтое, красное, бурое. Но пока лето ещё держится.
Отдышался. Теперь чистит зубы электрической щёткой. Сморкается.
Делает зарядку. Приседания, махи, прыжки на месте.
Тем прекрасным утром он тоже делал зарядку. А она высунулась из окна – растрёпанная, круглая, милая – и хохотала. Сказала потом, что очень смешно взлетала в воздух его борода.
Это утро тоже отчего-то прекрасно. Свежее, ясное, другое какое-то. Не такое, как вчера.
Одно плохо: работа, новые заказы, сроки… Теперь всё это придётся отложить. А заказы притом непростые, интересные…
Взять эту чету инвалидов: муж – бывший шахтёр – потерял руки из-за несчастного случая десять лет назад. И вроде всё: жизнь закончена, осталось только смириться и терпеть… Но вот выходит декрет от электронного правительства о контролируемом будущем. Делайте, де, любые заказы, а машинки посчитают, как их наиболее эффективным способом выполнить. И этот инвалид захотел себе новые механические руки. Не какие-то ущербные протезы. А настоящие руки. Ничего похожего никто никогда не делал.
И задача Молчана теперь – запрос этот переформулировать, перевести на машинный язык и отправить в систему. Да не просто отправить, а чтобы эту задачу взяли в работу, чтобы не затёрли, не отложили. А по первым прикидкам там чуть ли не отдельный институт надо создавать… Значит, нужно найти какие-то похожие заявки, скрепить вместе, обосновать… Тяжело! Но возможно!.. Такая работа…
Он тщательно одевается. Болотного цвета брюки, чистая рубашка для служб в храме, отцовский потёртый пиджак, носовой платок… Но платков нет. Ни одного. Раньше были. Год, или два, или десять назад.
Вздыхает, причёсывается. Гребешок пластиковый, зелёный, с двумя отломанными зубчиками. Ему тоже лет десять.
Достаёт из-под стола рюкзак. Протирает тряпочкой пыль. Кладёт внутрь флягу с водой и несколько чистых тетрадей. Запирает на ключ все шкафы.
Обходит вокруг свою хибару и идёт к большому дому. Это дом, в котором он вырос. Сейчас окна и двери наглухо заколочены. На крыше – птичьи гнёзда, крыльцо утопает в сорняках.
Садится на покосившуюся скамеечку у окна. На дорожку.
Основная часть деревни находится на другом берегу. Здесь – несколько разваливающихся домов, прогнивший пирс и храм Великого Пламени, покрытый облупившейся оранжевой краской.
Он проходит мимо и смотрит на храм сквозь дыру в ограде. Когда-то верховной жрицей здесь была его мать. Шествовала в широком плаще с узорами по своим владениям. Медленно. Грозно.
С её смертью и включением деревни в Технообщину храм быстро захирел. Иногда, по большим праздникам, здесь служил жрец из районного центра, но это уже было не то, совсем не то.
В прозрачном синем небе вьётся стая птиц. Сами маленькие, с длинными жёлтыми клювами – время от времени пронзительно кричат. Будто ругаются.
Река широкая, спокойная. Блестит от лучей утреннего солнца. На пирсе тёмная фигура в тулупе. Согнулась в три погибели. Держит удочку.
Это Горбатый. Второй и последний обитатель этого берега.
Самое интересное в Горбатом – это его нос. Не горб. Горб вполне обычный. А нос – нет. Прямой, с широкими волосатыми ноздрями. Слишком торчащий. Нагло, презрительно торчащий…
Презрительно к кому? Чему? Когда-то он уже рассуждал на эту тему. Даже записал в дневник… Презрительно к опасности? Презрительно к людям? Презрительно к Технообщине?.. Что-то в этом духе…
Сидит, нахохлившись. Смотрит исподлобья. Его тулуп весь в прорехах и дурно пахнет. Очень дурно.
– Доброе утро, товарищ. Мне бы на ту сторону…
Горбатый сверлит его глазами, двигает челюстью, но ничего не отвечает.
– Товарищ, если позволите… – снова принимается Молчан, но почему-то осекается. Замирает в растерянности.
Наконец Горбатый спрашивает:
– Зачем?
– Что, простите?..
– Зачем на ту сторону?
– Дочь родилась. В столице.
Ещё пауза. В реке среди кувшинок дёргается поплавок. Рыбак подсекает и снимает с крючка среднего размера леща. Кидает в ведро.
– Пошли, – говорит.
В молчании они бредут к лодке. Напрямую, через впадающий в реку ручей. Хлюпают болотные сапоги. Кружатся стрекозы. Прячется под корягу, шевеля усами, сом.
Дошли, сняли брезент, столкнули лодку в воду. Горбатый садится на вёсла.
– От кого дочь? – спрашивает.
– Если позволите…
– А! От той. На снегоходе. Помню. Без головы.
– Без головы?
– Да. Как назовёшь?
– Кого?
– Дочь.
> Агния
– Агния… – Он крутит головой, хрюкает, оценивает. – Это хорошо.
– Да…
– Агния – жрица, покровительница, хозяйка… Жаль, мать твоя не дожила. Вот кто был хозяйка так хозяйка.
– Да…
– При ней всё было по-другому. Большая была деревня. Шумная. Весёлая. И все знали: что-то плохо – иди к ней. Она направит. И накажет, и наградит, и суд совершит. По справедливости. По воле Великого Пламени… Да, Пламя жило в каждом доме. И в моей хате мальцы пищали. Где теперь? Нет. Упорхнули с мамкой.
Он хрюкает несколько раз, вытирается рукавом, продолжает:
– Ты думаешь, почему я пить стал? Потому что Технообщина пришла и сказала: не существует вашего Пламени, и вечного ничего нет, а после смерти мы – тьфу, и исчезли без следа. Только и вспоминай… А это… Это мерзкая ложь! Но жрица наша не может возразить – нет её больше, а сын её и сам…
Он осекается, некоторое время молчит, бормочет:
– Агния – хорошее имя. – И тут же добавляет с усилием… Не просто с усилием, с каким-то колоссальным внутренним напряжением: – Мы будем бороться. И, знай, мы ждём тебя… И верим: ты спасёшь нас. Возвращайся. С дочерью.
– Куда? – спрашивает Молчан.
Горбатый морщит лоб:
– Просто возвращайся сюда. В деревню. Не оставайся там…
> Мара
– Мара… Сильной будет женщиной, это хорошо… – говорит он. – Сейчас нужна сила. Нехорошие дела творятся. Технообщина эта. Безбожие. Пережить, перетерпеть…
Смачно сплёвывает за борт.
– Вот у меня нет сил. Меня размазало… И вся моя судьба… Я же сам теперь её хозяин, да? Пламени нет, и слушаться больше некого… Моя судьба – сиди, молчи, уди рыбу, получай задарма жратву. Загнивай.
– Мы могли бы что-то подкорректировать. Для этого достаточно подать заявку в электронное правительство. Форма очень простая. Со своей стороны я готов…
– Не надо! – прерывает Горбатый. – Не надо мне подачек. Не хочу мараться…
Он налегает на вёсла и хрипит:
– Я теперь сам за себя! Меня теперь не проведёшь!
>Тамила
Горбатый качает головой и произносит:
– Не надо.
– В смысле?
– Ты же гулял с Тамилой, пока она, того, не отчалила.
– Прошу прощения, но я не…
– Слушай, дело говорю. Гулял. Не понравится это твоей новой. Бывших не любят они. Бабы. Моя вот тоже…
Он перестаёт грести и дёргает головой, словно отгоняя наваждение.
– Была моя, да не моя… – шепчет. Снова берётся за весла. – Короче, не надо. Да и курица она, эта Тамила. Не живут сейчас такие.