За свои художества в конечном итоге он загремел на бессрочную каторгу. Однако, отсидев четверть века и потеряв правую ногу до колена, как инвалид был раскован и переведен на положение ссыльного.
Как только Старосту расконвоировали, он тут же удрал из ссылки и вскорости пополнил ряды столичного преступного мира. Подосинский же вышел на него, расследуя серию изнасилований и убийств подростков. Но, вместо того, чтобы отправить изувера на виселицу, заключил с ним сделку, в итоге получив умного и жесткого руководителя карманной армии.
Сергей Владимирович давным-давно не опускался до личных контактов с рядовыми уголовниками, осуществляя руководство непосредственно через Старосту, который для конспирации состоял у него в платных осведомителях.
На предстоящей тайной встрече Подосинский планировал не только определить судьбу Исакова. Еще он жаждал в конце-концов узнать, кто посмел без его ведома вычистить амбар известного в городе купца и куда делись похищенные товары?..
* * *
Судьба, словно задалась целью доконать Селиверстова. Он еще толком не успел отойти от одного потрясения, как во временном помещении околотка – двухкомнатном номере постоялого двора Буханевича, не осмелившегося отказать в крыше над головой полицейским-погорельцам, появился настоятель местной церкви.
До крайности взволнованный святой отец поведал околоточному весьма неприятную историю. Как оказалось, накануне пожара, уничтожившего полицейскую часть, случилось давно ожидаемое здешней паствой событие, в храм прибыла чудодейственная икона. Кроме способности излечивать страждущих, она отличалась еще одной особенностью, а именно, тремя громадными, невероятной стоимости драгоценными камнями в окладе. Вот их то и не обнаружил собравшийся лично служить заутреню настоятель.
Все это околоточный рассказал мне в церковном дворе, где я нашел его сидевшим на скамейке и смолящим одну папиросу за другой:
– Нет, ну куда они могли деться? – стряхивая пепел себе на брюки, в который раз вопрошал Селиверстов. – На окнах решетки. Дверь на замке. Так мало того, на улице всю ночь специально приставленные к образу монахи дежурили.
– Ты их уже допросил? – на всякий случай вяло поинтересовался я.
– Да в первую очередь, – околоточный прикурил от окурка новую папиросу. – Божатся, что всю ночь глаз не сомкнули. А если и врут, то все равно решетки целы и дверной замок не поврежден. Кто же внутрь смог проникнуть, а? Бесплотный дух, что ли?
Ничего не отвечая, я встал со скамейки, поднялся по вытертым ступеням крыльца и вошел в храм. Настоянный на густом духе разогретого воска и ладана сумрак был едва разбавлен редкими огоньками потрескивающих свечей. Сурово и торжественно смотрели с икон темные лики. Рука, помимо воли, сама потянулась перекреститься.
Возле царских врат толклись люди в рясах и цивильной одежде. Подойдя ближе, я с удивлением разобрал, что они, мешая друг другу, пихают палки в узкую щель между стеной и высоченным иконостасом. По большому счету это была не лишенная смысла мысль. При желании туда мог запросто протиснуться и до поры спрятаться очень худой человек.
Понаблюдав минут пять за их потугами, я развернулся и вышел на воздух. Околоточный, нахохлившись, все еще сидел на лавке.
– Ну и что ты, Петр Аполлонович, пригорюнился? – снова подсел я к нему.
– А чему радоваться? – тускло переспросил полицейский.
– Да хотя бы тому, что у тебя индульгенция от самого Бибаева. Можешь спалить постоялый двор Буханевича, расклеить на всех столбах секретные циркуляры, плюнуть на бороду генерал-губернатору и ничегошеньки тебе не будет.
– Не смешно, – даже не улыбнулся околоточный.
– Странно, – я дружески толкнул его плечом. – Другой на твоем месте скакал бы от восторга, что мне удалось списать все его грехи.
– А толку? – шмыгнул носом Селиверстов. – Старые-то списал, а новые вот они. И что мне теперь с ними делать?
– Да брось, – махнул я рукой и полез в карман за папиросами. – Найдутся камушки. И быстрее чем ты думаешь.
– Твои бы слова, да Богу в уши, – не разделил моего энтузиазма околоточный.
– Нет, ты сам посуди, – у меня действительно вдруг начало проявляться понимание ситуации, – Если двери, окна целы, а они действительно целы, ты уверен?
Полицейский мрачно кивнул.
– Значит, тот, кто украл камни до сих пор внутри, – сделал я единственно возможный вывод.
Околоточный возмущенно фыркнул:
– Сто раз уж все обшарили. Никого там нет.
– Значит, плохо искали, – я, наконец, зажег папиросу, которую все это время машинально разминал. – Ты бы договорился с настоятелем, чтобы он закрыл церковь денька на два, на три. А лучше вообще на четыре. И охрану поставь из своих. Вот тогда тот, кто в ней прячется, никуда не денется, сам выползет. Без еды еще протянуть можно, а вот без воды вряд ли.
Селиверстов задумчиво почесал в затылке, с сомнением покосился на меня, тяжело вздохнул, встал и поплелся на поиски настоятеля. Из церкви он выскочил через четверть часа взбешенный, с искаженным, покрытым красными пятнами лицом. Я дожидался околоточного, потому что особо никуда не спешил. До намеченной встречи со Стаховым оставалось более сорока минут, а добираться до места было всего ничего.
Полицейский, нервно поправляя сбившийся на сторону галстук и пыхтя как паровоз от возмущения, с размаху плюхнулся рядом со мной.
– Старый идиот, прости Господи, – он испуганно оглянулся по сторонам, не услышал ли кто, и перекрестился. – Не может он, видите ли, лишить прихожан возможности посещения храма. А камни искать это моя проблема. У них воруют, а я, понимаешь, ищи ветра в поле, – никак не мог успокоиться околоточный.
– Вижу, достойно пообщались, – усмехнулся я.
– Еще как, – сплюнул под ноги Селиверстов. – Так глотки друг на друга драли, хоть святых выноси.
– И до чего докричались? – я откинул крышку карманных часов, которыми пришлось заменить более привычные наручные, и прикинул, что уже пора выдвигаться на свидание с осведомителем.
– На два дня еле-еле уломал… У-у-ууу! – околоточный погрозил кулаком в сторону собора. – Непробиваемый, – затем махнул рукой. – Ладно, Бог с ним, где два, там и три. Думаю, суток четверо удержусь, а там уже и так все ясно станет.
– Ну, давай, держись, – я пожал ему руку и направился к экипажу.
Как водится, непосредственно до самого места рандеву я добирался своим ходом, нырнув в придорожные кусты так, чтобы кучер при всем желании не смог догадаться об истинном направлении моего движения. С утра подморозило и появилась возможность, не извозившись до ушей в жирной глине, воспользоваться узенькой тропкой, вьющейся сквозь заросли ольхи до самой сторожки.
Где-то на полпути мне приспичило закурить. Вытянуть на ходу зацепившийся в кармане портсигар не получилось, поэтому пришлось привстать. Но не успел я его раскрыть, как сзади на мою голову обрушился чудовищной силы удар. Вслед за искрами из глаз, непроницаемым покрывалом пала кромешная тьма.
…Очнулся я от холода в полной темноте и в первый миг даже перепугался, что ослеп. Меня немилосердно трясло, а еще было тяжело дышать, потому что лежал я на холодной, влажной земле лицом вниз. Но попытка пристроить голову поудобней вызвала катастрофу. Жесточайший приступ головокружения спровоцировал неудержимую рвоту. Когда же я, давясь и отплевываясь, попытался вытереть лицо, то с ужасом сообразил, что кисти рук туго стянуты за спиной.
Чтобы не захлебнуться, пришлось собрать все силы и откатиться в сторону. Тут же заявила о себе новая напасть. Сократившийся от холода мочевой пузырь отозвался тянущей болью. Мне показалось до такой степени позорным опорожнить его в штаны, что на этом фоне померкли остальные неприятности.
Не обращая внимания на периодические рвотные позывы, явный признак сотрясения мозга, я раздавленным червяком извивался на земле. Сдерживаясь из последних сил, сумел каким-то невероятным образом изогнуться так, что таз, наконец, проскочил сквозь кольцо из связанных рук.
Не теряя ни секунды, едва успев подняться на колени, я негнущимися пальцами кое-как расстегнул, вырвав одну с мясом, пуговицы на брюках… и ощутил неземное блаженство. Даже на какое-то время отступила тошнотворная головная боль.
Когда решилась главная проблема, пришла пора определиться, куда же все-таки в очередной раз меня занесла нелегкая? Вслепую, потому что вокруг была темнота, хоть глаз коли, я неуклюже потыкался по сторонам. Похоже, меня заперли в небольшую, шага два на два, каморку, с досчатыми, судя по воткнувшейся в тыльную сторону ладони занозе, стенами. Обнаруженная в ходе разведки низенькая дверка на попытки ее открыть не поддалась.
Ничего не оставалось, как, ориентируясь по запаху, а смердело окрест невыносимо, выбрать местечко почище и приткнуться к стене в ожидании, чем же все, в конце концов, закончится.
Не прошло и пяти минут, как меня снова затрясло. Я с тоской прикинул, что если дело так пойдет и дальше, то через пару часов окончательно околею.
Из мутного забытья меня выдернул скрежет ключа в замке. Скрипнула дверь и в каморку сначала просунулся примитивный фонарь, представляющий собой стеклянный куб с чадящей внутри свечой. Затем, скрючившись в три погибели, забрался громадный детина. Не говоря ни слова, он бесцеремонно цапнул меня за шиворот и выкинул наружу.
Я, споткнувшись о порог, пропахал носом по земле, чувствительно ободрав щеку. Пытаясь подняться, возмущенно прохрипел:
– Слышишь ты, болван. Повежливее нельзя? С живым человеком, между прочим, упражняешься.
В ответ мои ребра познакомились с его тяжеленным сапогом, а сверху пророкотало:
– Привяжи метлу, пока не заделал вчистую.
Ничего не оставалось, как, подчиняясь грубой силе встать и двинуться вперед, под аккомпанемент громкого сопения конвоира за спиной.
Недолгая дорога закончилась у крыльца покосившейся будки, раскрашенной светящимися в темноте косыми белыми полосами. Чувствительный толчок в спину я понял, как приглашение открыть дверь.
Тесная, прокуренная комната, к тому же пополам перегороженная побитой молью занавеской, тускло освещалась керосиновой лампой. К выходу жался круглый стол, тесно уставленный бутылками и тарелками с немудреной закуской. За ним, лицом к двери сидел благообразный дедушка с длинной, ухоженной седой бородой и ясными, живыми глазами, а по бокам пристроились два громилы откровенно уголовного вида.
Старичок при виде меня оживился, расплылся в улыбке, демонстрируя щербины на месте выбитых передних зубов и приторно прошепелявил:
– Ну, здравствуй, здравствуй, мил человек. Заждались мы тебя, однако. Проходи, гостем будешь.
Его показное гостеприимство меня совсем не обмануло и я мрачно сострил:
– А если не захочу гостить, стало быть, отпустишь?
Он, похрюкивая, мелко захихикал:
– А ты, смотрю, милок, весельчак, – дед вытер выступившие от смеха слезы и в один момент посерьезнел, заледенел глазами. – От моих предложений не принято отказываться.
– Раз так, – продолжал я наглеть от отчаяния, – будь, по-твоему. Только гориллам своим скажи, чтобы развязали. А то не с руки как-то угощаться будет. Ты ж мне нальешь, не поскупишься? Продрог вон до костей, приглашения дожидаючись.
Один из бугаев зарычал и сжав пудовые кулаки, стал медленно подниматься из-за стола. Но старик, которому спектакль явно пришелся по душе, коротко цикнул на него. Тот послушно опустился на табуретку.
Повинуясь безмолвному приказу, продолжавший топтаться за спиной конвоир грубо развернул меня и одним движением финки рассек веревку, стягивающую руки. Растирая прокалываемые тысячей иголок запястья, я шагнул к столу, плеснул в кружку из ближайшей бутылки, поболтал, выплеснул на заплеванный пол. Затем налил до половины и опрокинул содержимое в рот.
Плохо очищенный самогон огненной лавой хлынул в желудок, моментально мутя разум. Я грохнул кружку на стол, подхватил из миски щепоть квашеной капусты и нетвердо произнес, обращаясь к деду:
– Твое здоровье…
Тот качнул головой и криво ухмыльнувшись, съязвил:
– Вот тут ты прав. За мое здоровье выпить стоит… А вот за твое я бы поостерегся.
– Что так? – неподдельно возмутился я. – Слабо?
– Да нет, милый, – старик огладил бороду, – не слабо. Просто боюсь, оно тебе скоро совсем без надобности будет.
– Это как? – несмотря на ударивший в голову хмель внутри у меня неприятно похолодело, но, стараясь сохранять невозмутимый вид, я зацепил носком свободную табуретку под столом, с грохотом выдвинул и без приглашения плюхнулся на нее.
– А вот так, – снова хихикнул веселый дедушка. – Если малявку не отдашь, ту, что от волчары получил, то тебя живо на ремни распустят.
– Какую малявку? От какого волчары? – вылупил я глаза. – Ты чо, старый, белены объелся?
Расплата за хамство наступила немедленно. От сильного удара по многострадальному затылку голову бросило вперед и я, не удержавшись, со всего маха воткнулся лбом в стол. Мне еще повезло, что все тарелки были с другой стороны. Они только подпрыгнули от удара, громко звякнув. Упала на бок и дребезжа скатилась под стол пустая бутылка.
С трудом удержавшись на грани сознания, я, ощупывая ссадину на лбу и смаргивая навернувшиеся от резкой боли слезы, вдруг осознал, о какой малявке идет речь. Они же имеют в виду пресловутые копии уголовных дел, а волком именуют околоточного.
Такой расклад меня совсем не порадовал. Если я прав, а другого тут ничего не придумаешь, то вывернуться будет крайне сложно. В любом случае, отдам я им требуемое, или буду геройски молчать, оставлять меня в живых бандитам не резон.
Пожилой главарь тем временем оценивающе прищурился на меня. Затем поднялся и нырнул за занавеску, звонко цокнув по полу подкованным деревянным протезом. Недолго шуршал там и вернулся довольный, ловко вращая в пальцах замысловатые щипцы. Опять уселся на свое место, небрежно бросив инструмент на стол.
– Ну, как, нравятся? – зловеще ухмыльнулся старик, кивнув на когда-то блестящую, а сейчас покрытую рыжим налетом железку.
Я, так и не отнимая ладони ото лба, неопределенно пожал плечами, пытаясь сообразить, куда он клонит. А одноногий, побарабанив пальцами по столу, многозначительно щелкнул ногтем по бутылке. Громила справа услужливо подхватился и налил ему в кружку. Дед, запрокинув голову, с видимым удовольствием мелкими глотками выпил пахучий самогон, занюхал надкусанной краюхой черняшки. Потом подхватил деревянной ложкой соленый грибок и кинул в рот. Прожевав, ловко свернул козью ногу, прикурил, окутавшись сизым облаком.
Я с возрастающим внутренним напряжением ждал продолжения… и дождался. Старик стряхнул пепел прямо на стол, толкнул локтем медвежеподобного соседа и спросил его:
– Как думаешь, соколик, наш гость сам запоет, или Козырю его отдать покуражиться?
Тот, жуя набитым ртом, пробурчал что-то неразборчивое, но дед его понял, согласно закивав.
– Верно, ничего он не скажет по своей воле. Не стоит и время терять… Валяй, Козырный.
Я и глазом не успел моргнуть, как мою шею облапила каменной твердости рука, перекрывая доступ воздуха и одновременно локтем приподнимая подбородок вверх. Один из громил подал схватившему меня сзади конвоиру по кличке Козырь, заботливо принесенный главарем инструмент. Всего-то на миг он мелькнул перед моими налитыми кровью глазами, но теперь я с ужасом понял его предназначение. Сквозь шум в ушах пробивалось издевательское дребезжание старика:
– У тебя, милок, случаем, зубиков-то из рыжья нет? А то Козырь больно золотишко уважает. С интересом-то драть ему завсегда по душе.
Едва трепыхаясь и не имея никакой возможности противиться насквозь пропитанным табаком горьким пальцам, упорно раздвигающим челюсти, я зажмурился, внутренне сжавшись в безысходном ожидании невыносимой боли.
Уже и жесткое, холодное железо, кровеня губы, наполнило рот пресным вкусом, как сзади, с оглушительным треском вылетела дверь. Тут же ослабла сжимающая горло хватка, а затем и сам Козырь всем телом навалился на меня, погребая под собой.
Маленькая комнатка словно распухла от грохота сокрушаемой мебели, звона бьющейся посуды и отчаянных воплей: "Полиция!.. Руки вверх!.. Не двигаться!.. А ну брось нож, сука!.."
Я отпихнул обмякшую тушу бандита, отчаянно рванулся вверх под аккомпанемент звенящей внутри головы песенки "А помирать нам рановато…" и тут грохнули два выстрела подряд. Левый висок будто обварило крутым кипятком, тупо ударило в голову и свет погас...
Глава 8. Герой не своего времени.
Очнулся я в своей кровати в имении, в чистой пижаме, но с забинтованной головой. Кто и как меня сюда доставил, переодел, обработал рану, в памяти не сохранилось. Но, по большому счету, все это не имело особого значения. Главное, что я был жив и на удивление неплохо себя чувствовал.
Первым делом, после того как открыл глаза, я ощупал языком зубы и с огромным облегчением убедился в их сохранности. Разодранные губы, отзывающиеся резкой болью на любое движение, были не в счет.
Когда я слез с кровати и накинув халат, оценивал перед зеркалом повреждения на лице, дверь без стука распахнулась и в комнату влетел сияющий как начищенным самовар, за версту благоухающий одеколоном Селиверстов.
Увидев меня на ногах, он радостно взвыл и кинулся обниматься. С трудом угомонив околоточного, все же на ребрах, после пинка Козыря, красовался громадный синяк и шевелиться, так же как и двигать губами, было ощутимо больно, я усадил его в кресло.
Тот, все порываясь вскочить, затараторил:
– Нет, ну ты, Степан Дмитрич, даешь! В рубашке родился, не иначе! Мало того, что я успел в последнюю секунду, так еще этот упырь одноногий, считай, в упор промахнулся! Душегубу своему башку продырявил, а тебя пуля только вскользь зацепила! Буквально чуток в сторону и… – он махнул рукой.
– Не шуми, без того в ушах звенит, – я осторожно прикоснулся к повязке с левой стороны, но полицейский, переполненный эмоциями, перебил меня:
– Да, кстати, господин Исаков, ты как всегда оказался прав. И откуда ты все знаешь?
Я опустился в кресло напротив, вопросительно поднял бровь и тут же скривился от болезненного укола, вследствие движения поврежденной кожи.
– Ты о чем?
– Как о чем? – сначала неподдельно изумился околоточный, затем звонко хлопнул себя по лбу. – Совсем запамятовал, ты же еще ничего не знаешь. Поганец-то, как ты и предсказал, вылез сегодня утром.
– Какой поганец? Откуда вылез? – все никак не могло дойти до меня.
– Да все оттуда же! – Селиверстова буквально распирало. – Из собора вылез! Нашлись, камушки-то!
– Ну-ка, ну-ка? – мне действительно стало любопытно, потому как, если откровенно, я и сам не очень-то верил в действенность данного накануне совета. – Расскажи поподробнее.
Полицейский повозился, устраиваясь удобней, закинул ногу на ногу, разгладил щедро напомаженные усы и приступил к повествованию:
– Как ты намедни предложил, я всех из церкви выгнал, окна-двери на замки запер, а еще поверх сургучом залил и свою печать поставил. Как настоятель шумел и ногами топал, лучше не вспоминать. Я ж от него даже на квартиру сбежал. Все ключи отобрал и спрятался. А тут еще ночью подняли тебя выручать. Ты, вообще, догадываешься, кому жизнью обязан?..
– Давай, пока, о камнях, – перебил я. – О моей истории позже подробно поговорим.