Приметив, как она примеряется перевязать рану прямо поверх гимнастерки, непонятно откуда взявшейся рванью, еще на бегу я заревел во всю глотку:
– А ну стоять!!!
Испугано вздрогнувшая девчонка, от неожиданности выронила лохмотья, которые хотела использовать вместо бинта, и затравлено обернулась. Я же, подлетев вплотную, продолжил орать:
– Что ж ты творишь, тетеря безмозглая! Мало ему досталось, так еще без руки парня оставить хочешь?! – и, не обращая внимания на всхлипы, бесцеремонно отстранил ее от раненого.
Пережив два похищения, я взял за правило, помимо огнестрельного оружия, всегда иметь при себе нож. Вытянув клинок из ножен на щиколотке, не мешкая, вспорол липкий от крови рукав и понял, что дело плохо. Пуля, раздробившая кости, застряла в теле. Без того непростую ситуацию осложняло сильное кровотечение.
Раненый казак, закатив глаза, продолжал надрывно стонать, и было понятно, что он вот-вот хлопнется в обморок. Я легко похлопал его по бедру. Не сразу среагировав, бледно-зеленый от кровопотери паренек, посмотрел на меня мутным от боли взглядом.
– Тебя зовут-то как, герой? – мне, во что бы то ни стало, нужно было удержать его в сознании.
– Ар… Арсений я… Жуков, – с трудом справляясь с непослушным языком, пробормотал раненый.
– Больно, Арсений? – продолжая беседу с ним, я скосил глаза на девчонку и прошипел: – Чистую ткань мне, быстро.
В ответ она растеряно ойкнула:
– Где ж ее взять-то?
– Где хочешь! – свирепея, зарычал я, понимая, что теряю драгоценное время, но и бросить парня на верную смерть, никак не мог.
За спиной снова откровенно захлюпало, зашуршала одежда, раздался треск рвущейся материи, и тут ожил приказной:
– Жуть как больно… Будто раскаленной кочергой жгут… И голову кружит… Того и гляди без чувств грохнусь…
– Ты мне это брось, – я сжал его колено. – Терпи казак, атаманом будешь. За геройство крест, небось, дадут. Урядником станешь. А он, как девица, без чувств.
Когда в поле зрения появилась полоска белоснежных кружев, я, перехватив импровизированный бинт, начал перетягивать рану, и только тогда сообразил, что моя помощница пожертвовала нижней юбкой. Одобрительно хмыкнув, не оглядываясь, бросил через плечо:
– С лошадью справишься?
Девчонка что-то неразборчиво пискнула, и мне пришлось, закончив с раненым, повторить вопрос, уже развернувшись. Даже мимолетного взгляда на юное, пунцовое от румянца лицо было достаточно, чтобы понять, насколько она симпатична. Сложись обстоятельства по-другому, я бы, наверное, не упустил возможность приударить за ней, но сейчас на счету была каждая секунда. Поэтому, поверив на слово, что она сможет управиться со смирной, безучастно переступающей передними ногами пегой кобылкой, с ходу задал следующий вопрос:
– Где больница знаешь? – и, дождавшись утвердительного кивка, ошарашил следующим вопросом: – Покойников боишься?
Румянец на лице барышни моментально сменился меловой бледностью.
– Страсть, как боюсь, дяденька, – чуть слышно прошептала она, потупив моментально налившиеся слезами глаза.
– Какой, я тебе к чертовой матери, дяденька? – моему возмущению не было предела. – Живых надо бояться! А самая большая беда от трупа – это вонь, не более. Короче, ты хочешь сказать, что бросишь здесь этого беднягу на произвол судьбы? – мой палец уперся в здоровое плечо находящегося на грани беспамятства казака.
Вновь вспыхнувшая девица, прикусив нижнюю губу, метнулась мимо меня к волокуше. Взмахнув подолом длинной юбки, неожиданно профессионально завалилась на бок в солому, и нервно рванув вожжи, с первой попытки заставила лошадь лениво затрусить по направлению к мостку.
– Покойника пусть в мертвецкую, на лед заберут! – крикнул я вслед. – Скажешь, околоточный надзиратель распорядился! – и, проводив импровизированную скорую помощь глазами, ощутил болезненный толчок в сердце, словно проморгал что-то очень важное. Однако пора для рефлексии была не самая подходящая. Поэтому, выкинув лишнее из головы, бросился дальше.
Обежав по кругу церковь, и не выяснив ничего полезного, я вернулся к Селиверстову. К этому моменту оцепление из казаков и полицейских успело оттеснить местных к берегу ручья, расчистив вытоптанную до земли площадку перед распахнутыми воротами ограды.
– Как успехи? – поднял на меня больные глаза околоточный.
– Никак, – вынужден был признаться я. Об эпизоде с раненым рассказывать смысла не было. К имеющейся проблеме это не имело никакого отношения.
Отдышавшись, я порылся в карманах, выудил портсигар, раскрыл и протянул Селиверстову. Мы закурили и он, кивнув на церковь, нервно заговорил:
– Со слов очевидцев нападавших примерно человек шесть-семь. Сосчитать их, само собой, никто не успел, слишком быстро все произошло. Вооружены добротно. У каждого винтовка и револьвер. Такие мелочи как финки да заточки, в расчет не беру. А, судя по тому, что мы имеем дело с отпетыми уголовниками, этого добра у них навалом.
– С чего решил, что эту кашу урки заварили? – выдохнул я вместе с папиросным дымом.
Селиверстов утомленно скривился.
– Стреляют скверно. Да и выраженьица кой-какие мне пересказали. Трудно не угадать матерых арестантов.
– Ну, раз так, – затоптал я окурок, – пойду-ка с ними побеседую. Может, скажут, в конце концов, что хотят?
– То есть, как побеседую? – вылупился на меня околоточный, чуть не выронив папиросу. – Даже не думай. В миг продырявят. Казачки уже попытались с ходу сунуться. Благо наши урки еще те стрелки оказались, новых покойников не наваляли.
Я успокаивающе похлопал полицейского по плечу:
– Все же попробую. Авось и в меня промахнуться, – и больше не слушая возражений, зашагал к церкви.
Несмотря на внешнюю браваду, на душе у меня скребли кошки, а по спине драл мороз. Револьвер я на всякий случай переложил в правый карман пальто и судорожно стиснул рифленую рукоятку подрагивающими от переизбытка адреналина пальцами.
Весь расчет моей, по сути, безнадежно-отчаянной акции, строился на возможностях защитного комбинезона. Мысли о том, что если Селиверстов ошибся и среди засевших в церкви все же найдется достойный стрелок, способный, с невеликого, на самом-то деле расстояния, попасть в голову, я старался от себя гнать.
Как бы там ни было, в ежесекундном ожидании выстрела мне удалось беспрепятственно добраться до самого крыльца. Переведя дух, я осмотрелся. Нетоптаный снег под стенами был усыпан цветными осколками витражей. Бревна стен, балясины и входную дверь густо усеяли щербины от пуль. Судя по их количеству, перестрелка случилась нешуточная. Удивительно, что мы с околоточным нечего не услышали. Видимо слишком увлеклись беседой.
За темными, лишенными стекол стрельчатыми окнами стыла тревожная тишина. Наступая на неприятно трещащие под подошвами щепки, я поднялся по ступеням, потянул за дверную ручку и, убедившись, что заперто изнутри, несколько раз сильно ударил кулаком. В ответ из ближайшего окна зашепелявили:
– Кого там нечистый принес?
– А ты выгляни, увидишь, – в тон ответил я, стараясь, на всякий случай, находиться в мертвой зоне, и мучительно вспоминая, где мог слышать раньше этот противный голос.
– Это кто ж там такой резвый? – невидимый собеседник, явно нервничал, изо всех сил стараясь скрыть это. – А ну покажись! – уже откровенно зарычал он. – Или, – в окне на миг мелькнуло перепуганное детское личико, – я ее на ремни распущу!
И тут мне стало по настоящему страшно. Внезапно вспомнив, кому принадлежит козлиный тенорок, я облился холодным потом и, глубоко выдохнув, покорно вышел на открытое место, потому как уже ни капли не сомневался в серьезности его намерений.
– Чего желаете, господин хороший? – продолжал откровенно издеваться остающийся в тени бандит. – Только учти, нынче здесь не подают.
– Я известный в столице журналист Иннокентий Бурмистров, – поднятые вверх руки с открытыми ладонями должны были подчеркнуть мои мирные намерения. – Предлагаю обмен. Вы выпускаете всех из церкви, и берете в заложники меня. Скоро здесь будут войска и ради кучки крестьянских выродков никто с вами церемониться не будет. А за меня сможете получить приличный выкуп, – и сгоряча, не успев поймать себя за язык, ляпнул, – думай, колченогий, пока еще есть время. – Я так отчаянно блефовал, что от невероятного нервного напряжения допустил роковую ошибку.
– Как-то, мил человек, не припомню я тебя в знакомцах, – в голосе главаря прорезалась неприкрытая угроза. – Откуда ж ты тогда знаешь, что я калека, а? Сдается, никакой ты не писака, а мусор ряженый. А псу шелудивому, собачья смерть!
Ослепительная в темноте окна вспышка, полыхнула даже раньше, чем он закончил монолог. Громовой раскат выстрела ударил по ушам, одновременно с пулей в грудь. Защита великолепно справилась со своей задачей, с одним только нюансом, который я не учел по неопытности, за что тут же жестоко поплатился.
Компенсируя инерцию пули, комбинезон на доли секунды затвердел, сковывая тело каменным панцирем. Именно этого мгновения мне и не хватило для того, чтобы сгруппироваться. Как подкошенный рухнув на спину, я со всего маха шарахнулся затылком о мерзлую землю и мгновенно отключился.
Как мне показалось, сознание вернулось не позже, чем через пару минут. Но, почему-то, когда, наконец, получилось расклеить сваренные запекшимися слезами ресницы, надо мной плавало бледное лицо Селиверстова, беззвучно шевелящего губами. Слух включился позже, и до меня дошла только финальная часть гневной тирады:
…руку на отсечение, последний раз!
Проморгавшись, я, собравшись силами, прохрипел:
– Руки-то побереги, пригодятся еще.
Лицо околоточного уплыло вверх и оттуда донеслось недовольное ворчание, с отчетливой ноткой неподдельного облегчения:
– Очухался-таки, черт непутевый. Ну, скажи мне на милость, когда ты башку свою перестанешь в пекло совать, а? Ведь ты ж не кошка с девятью жизнями. Сколько можно с огнем играть?
– Не брюзжи, – приподнялся я на локтях, почему-то на широкой лавке, покрытой пахучим овчинным тулупом. – Сам знаешь, горбатого могила исправит… Кстати, а где это мы?
Полицейский привстал с расшатанного, скрипучего табурета и подбросил полено в неказистую, на удивление жаркую печурку. Затем, навалившись грудью на колченогий столик, забурчал:
– Опять тебе подфартило. Когда вытаскивали со двора, урки почему-то палить не решились. Потом, вот, к сторожу занесли. У хозяина-то внучка в церкви, его оттуда сейчас за уши не оттащишь. А ты без памяти почитай два часа провалялся. Думал, на этот раз все, доскакался, пора панихиду заказывать. Мало мне головной боли, – он, горестно вздохнув, закрыл лицо ладонями и глухо продолжил, – так ты еще со своими приключениями.
– Погоди, – я, кряхтя сел, свесив ноги с лавки и больно упираясь хребтом в твердые бревна стен, – сейчас тебе еще добавлю. Нипочем не догадаешься, кто у бандюков за главного.
Селиверстов, так и не опуская ладоней, обреченно смотрел сквозь пальцы, и я, с кривой ухмылкой, добил его:
– Одноногий душегуб по кличке Староста. Тот самый, что от тебя на тракте сбежал. Помнишь?
Околоточный в сердцах грохнул кулаками по столу и неожиданно всхлипнул:
– Ну, все, каюк… Это изувер точно никого живым не выпустит.
Я, едва касаясь пальцами, ощупал огромную липкую шишку на затылке. Затем помассировал пульсирующие горячей болью виски. Закрыл глаза и вдруг понял, что нужно делать.
Почему мне сразу, вместо бессмысленной попытки договориться с бандитами, не пришла мысль использовать свои новые возможности, я так до конца и не уразумел. Но, как бы там ни было, еще оставалась возможность исправить собственную глупость.
С заметным усилием поднявшись на подрагивающие ноги, я выглянул в подслеповатое окошко и с удивлением обнаружил, что недолгий зимний день уже сменили сиреневые сумерки. Шагнув к Селиверстову, оперся на его плечо и проникновенно, словно нас могли подслушать, зашептал в самое ухо:
– Петя, прикажи костры вдоль изгороди зажигать. А то в потемках, как пить дать уйдут супостаты. Порешат заложников, и дадут деру. А как он шустро умеет скакать на одной ноге, сам имел возможность убедиться. Такого и на двух не очень-то догонишь. Раз уж так вышло, не хотелось бы выродка упускать. Другого случая поквитаться может и не представиться.
– А ты? – снизу вверх затравленно глянул на меня околоточный.
– Мне часика полтора покоя надо, – я отклеился от полицейского и вернулся на лавку. – Ты ступай, ступай. И вели меня не беспокоить. Ладно?
Околоточный нехотя встал и, скрипя плохо подогнанными половыми досками, тяжело протопал к двери. Взявшись за ручку, он порывисто обернулся, но, так и не промолвив ни слова, шагнул за порог.
Я же повозился, удобнее страиваясь на пружинистой мягкости овчины, сосредоточился и удивительно легко вошел в измененное состояние сознания. Сумрак вокруг моментально растаял и мир расцвел удивительными красками. Вишнево рдела раскаленная печка, за которой фиолетовыми светляками суетились тараканы. Язычком холодного голубого пламени вдоль стены прошмыгнула мышь. А через секунду мое невесомое астральное тело стремительно вытянуло в дымовую трубу, и я невидимым облачком завис над крестом, венчающим купол.
Смятение от внезапной метаморфозы продолжалось недолго и когда сознание вновь обрело способность воспринимать окружающие, мне открылась поразительная картина. Площадь перед церковью клубилась зеленью аур зевак-обывателей, а периметр ограждения, словно бордовые посадочные огни взлетную полосу, отделяли от толпы полицейские и казаки.
Сам же храм, изумительно точно построенный в точке концентрации позитивной энергии, густо покрывала пузырящаяся, грязно-серая, маслянистая на вид жидкость, сквозь потеки которой с трудом пробивались жалкие светлые лучики. И если стены стоящих по соседству подсобных помещений просматривались насквозь, точно стеклянные, то этот покров оставался абсолютно непроницаем. А при внимательном исследовании странной помехи, неожиданно обнаружилась питающая ее тоненькая, едва заметная пуповина, уходящая куда-то за границы слободы и теряющаяся в районе Прохоровского поместья.
Злорадно ухмыльнувшись, я, не мудрствуя лукаво, тут же вообразил обыкновенную крестьянскую косу. Добившись максимально четкой проработки деталей, вплоть до темных сучков на отполированной до блеска длинной деревянной рукоятке и отдельных зазубрин на остро отточенном лезвии, со всего размаху рубанул по, казалось, такому пустяковому препятствию.
Ослепительная вспышка в месте контакта моментально лишила зрения, а докатившаяся вдогонку взрывная волна буквально расплющила рассудок. Однако перед тем как меня окончательно затянуло в огненную муть невыносимой боли, полнеба заслонил демонический лик. Сотканный на живую нитку из множества косых, набитых рядами кинжально острых клыков, мерзко сочащихся пенистой слюной ртов, он глумливо подмигнул одним из трех, раскаленными углями пылающих глаз, и сгинул. Я же обрушился в собственное тело и, не имея сил даже сидеть, сполз со скамьи, окончательно отключаясь.
Сознание вернул хлынувший сверху ледяной водопад. Но плохо оструганные, занозистые доски пола, как и одежда, почему-то остались сухими. Лишь после того, как я сумел доползти до стены и, цепляясь дрожащими пальцами за бревна, кое-как сесть, до меня, наконец, дошло, кто вступил в игру. На помощь самонадеянному ученику в последнюю секунду подоспел учитель.
Подтверждая мою догадку, в голове загудел знакомый бас:
– Очухался, болезный?
В ответ я выдал образ благодарно кланяющейся фигуры. Богдан, а именно он непостижимым образом почуял неминуемую гибель своего протеже в неравной схватке с коварным монстром, правильно оценил мое состояние и уже мягче продолжил:
– Погоди, сейчас полечим.
И действительно, мне вдруг стало намного легче дышать, а по избе закрутил прохладный сквознячок. Он свободно прошел сквозь тело, выдувая ядовитые споры, способные, подобно кислоте выесть душу и запросто превратить меня в покорного исполнителя черных замыслов.
Внутри вновь завибрировало:
– Через пару минут ты обретешь возможность взять под контроль засевших в церкви. Этого времени должно хватить на объединения усилий моей команды для обрыва канала энергетической подкачки. Как только справимся, твой выход.
Не успел я ахнуть, как связь с Богданом оборвалась и вопрос: "А как это сделать-то?", – повис в воздухе.
Но, раздумывать было уже некогда. Пришлось снова срочно входить в транс, так как отпущенные минуты стремительно истекали. Как ни странно, но измененного состояния сознания мне удалось добиться даже быстрее, чем в первый раз. Видимо, внешняя подпитка все же не прошла даром.
Стены привычно растворились, и я отчетливо увидел, как в черном, беззвездном небе просиял золотистый шар. Рассыпая яркие искры, он сначала едва заметно, а затем все быстрее и быстрее заскользил вниз. В момент его удара уже не по тоненькой пуповине, а набрякшей уродливыми узлами и щетинящейся множеством когтистых шипов толстенной кишке, пространство заметно качнулось, затем искривилось судорогой.
С гулким стоном, болезненной вибрацией отдавшимся в груди, угольно-черный тяж лопнул. Рваная дыра в нем исторгла в зенит грязную пенную струю, тут же собравшуюся в плотное облако, из которого в середину церковного двора полоснула алая молния. И сразу же со стен храма густо посыпались серые хлопья, освобождая волны мягкого сияния.
Избавленный от темного кокона храм стал абсолютно прозрачным. Я отчетливо различал темные силуэты бандитов, и более светлые заложников. А еще меня все сильнее жгло понимание того, что с каждым ударом бешено молотящего сердца таяли шансы на спасение невинных людей. И тут, наверное, от отчаяния, пришло внезапное озарение.
Стараясь не думать о последствиях и следуя принципу меньшего зла, я поднял из темных глубин подсознания жуткие детские страхи, смешал их с образами канонических фильмов ужасов и весь этот кошмарный коктейль выплеснул на головы находящихся в церкви.
Результат превзошел самые смелые ожидания. Первым, не обращая никакого внимания на захватчиков, оглушительно визжа, на выход бросились дети. Но и уголовникам было уже не до заложников. Двое самых внушаемых острожников сразу же лишились чувств, а остальные, включая главаря, кинулись врассыпную, спасаясь от чудовищ, порожденных их собственным разумом.
Только окончательно убедившись, что полиция взяла ситуацию под контроль, я позволил себе выпасть из транса и от нахлынувшей слабости поплыл в мутном забытье. За суетой забывший про меня Селиверстов заявился только часа через полтора. Блестя глазами, он прямо с порога возбужденно затараторил:
– Ну, ты даешь! Все самое интересное проспал! Там такое творилось!..
– Случаем, не второе пришествие? – сознательно подначил я околоточного, любопытствуя, как же все произошедшее смотрелось со стороны обычного человека.
К моменту возвращения полицейского силы начали возвращаться ко мне, а голова совсем прояснилась. Настало время подбивать бабки, и рассказ околоточного мог здорово помочь в этом.
Тем временем, притухший Селиверстов устало опустился на лавку, закурил и уже без прежнего лихорадочного оживления продолжил:
– Можешь надо мной смеяться, но был момент, когда я всерьез решил, что так оно и есть. Особенно, когда с чистого неба молния ударила. Чудом никого не зацепило.