Часа полтора спустя мои шея, спина и ноги начали ныть. Я не мог как следует выпрямиться и понял, что от этого будет только хуже. Тут я вспомнил о своих модиках. Сначала я не решался снова вставить блокировщик боли, но потом сказал себе, что опасно лишь злоупотребление. Я взял модик и вставил его, пообещав себе, что выну его сразу же, как только отпадет необходимость. С этой минуты езда на верблюде стала менее напряженной. Но не менее утомительной.
Остаток дня я чувствовал себя очень хорошо. Более того, я чувствовал себя непобедимым. Нас выбросили в Руб-аль-Хали - но мы выжили. С помощью Бани Салим, естественно. И теперь мы возвращались для того, чтобы отомстить Реда Абу Адилю и его ручному имаму. Я еще раз увидел, что Фридландер-Бей человек мужественный и честный. Я сомневался, что теперь он когда-нибудь решит ударить по моему болевому центру для того, чтобы заставить меня сотрудничать. Пусть сейчас в мире все стояло вверх дном, я был уверен, что все вскоре станет на свои места.
Я чувствовал себя так, словно в меня вливается поток могучей силы из какого-то волшебного источника. Неуклюже сидя верхом на Фатме, я воображал себе, как Аллах вдохновляет наших союзников и помрачает разум наших врагов. Наши цели были честны и похвальны, и я считал, что Бог на нашей стороне. Еще до похищения мне следовало серьезнее относиться к своим религиозным обязанностям. Бани Салим останавливались на молитву пять раз - как и было предписано, и я присоединялся к ним в искреннем порыве.
Когда мы въехали в долину между двумя грядами песчаных дюн, Хассанейн велел остановиться на ночевку. Люди положили верблюдов и разгрузили их. Затем мальчишки погнали животных к низким, с виду совсем сухим кустам.
- Видишь харам ? Вон те кустарники? - спросил Сулейман бен-Шариф. Они с Ибрагимом бен-Мусаидом разгружали Фатму и верблюда Папы.
- Да, - сказал я. У харама были вялые красно-зеленые листья, и несчастнее этого растения я в жизни не видел.
- Он не мертв, хотя похож на сухие палки, торчащие из песка. В этой части Песков почти два года не было дождя, но если бы вчера дождь пошел, то харам цвел бы неделю, а после этого прожил бы еще два года.
- Бани Салим как этот харам, - сказал бен-Мусаид, с презрением глядя на меня. - Мы не похожи на жалких горожан, которые не могут жить без своих христианских украшений.
Казалось, слово "христианский" для него было худшим в мире ругательством.
Мне было что ответить - нечто вроде того, что бен-Мусаид действительно похож на харам, хотябы в том, что, прежде чем зацвести, ему надо вымыться. Но я решил не говорить этого вслух, потому что перед глазами у меня всплыл заголовок: "Владелец Будайинского клуба зарезан в кустарниках".
Женщины поставили на ночь шатры из козьей шерсти, и Хассанейн радушно предложил нам с Папой занять его собственный.
- Благодарю, о шейх, - сказал я, - но мне довольно будет лечь у костра.
- Ты уверен? - спросил Хассанейн. - Это дурно для моего гостеприимства, если нынешней ночью ты будешь спать под открытым небом. Я воистину сочту за честь…
- Я принимаю твое любезное предложение, шейх Хассанейн, - сказал Фридландер-Бей. - Мой внук желает попробовать жизни бедуина. Он все еще романтизирует жизнь кочевников, начитавшись Омара Хайяма. Ночь у костра будет для него хорошим испытанием.
Хассанейн рассмеялся и пошел сказать жене, чтобы та приготовила в их шатре место для Папы. Что до меня, я надеялся, что ночью будет не слишком холодно. На крайний случай, чтобы не замерзнуть, у меня было мое одеяние.
Мы скромно поужинали сушеной козлятиной с рисовой кашей, хлебом, кофе и финиками. За день я изрядно проголодался, и эта еда показалась мне не хуже любой другой. Да и общество мне нравилось. Бани Салим все как один радушно относились к нам с Папой, словно мы родились среди них.
Точнее, почти все относились к нам радушно. Оппозиционером был, естественно, Ибрагим бен-Мусаид. Двоюродный брат Нуры не имел ничего против Фридландер-Бея, но на меня он по-прежнему смотрел с подозрением и каждый раз, когда замечал мой взгляд, что-то бормотал себе под нос. Я был, однако, под защитой шейха Хассанейна и потому не боялся его племянника. А бен-Мусаид был достаточно умен, чтобы понимать, что ему следует лишь подождать, и я уберусь куда подальше.
Я покончил с едой и вынул блокировщик боли. Если не считать боли в шее и позвоночнике, я чувствовал себя сносно. Мужчины проверили, хорошо ли мальчишки спутали верблюдов на ночь.
У костра все еще оставалось человек пять-шесть, и потому у нас начались посиделки с рассказыванием веселых историй о мужчинах, у которых были жены для того, чтобы ставить им шатры и готовить пищу. Один рассказал кое-что о бен-Шахире, который, как и многие из Бани Салим, был назван по матери, а не по отцу.
- То, что он носил имя матери, всю жизнь бесило его, - заявил рассказчик. - Когда мы были мальчишками, он все время жаловался на то, какая тиранша его мать. И на ком же он женился? На дочке старого Вадуд Али. Мы ее всегда звали Бадия-хозяйка. И теперь он - самый разнесчастный подкаблучник среди мужчин, что когда-либо ездили верхом на верблюде. Сегодня на вечерней молитве я слышал, как он просил Аллаха напустить на нас Байт Табити, чтобы те ее забрали. Только ее и больше ничего!
- Мин гайр шарр , - сказал другой, которому все это не казалось забавным. Этими словами он пытался отогнать зло, которое хотел накликать бен-Шахир.
Острый язык Бани Салим не давал пощады никому, кроме тех, кто сидел у костра. Даже шейху Хассанейну досталось несколько саркастических замечаний насчет того, как он обходится со своим горячим племянником бен-Мусаидом и своей прекрасной племянницей Нурой. Было ясно, что не только бен-Мусаид и бен-Шариф положили глаз на Нуру, но поскольку бен-Мусаид был ее старшим двоюродным братом, у него было неоспоримое право на девушку.
Разговор переходил от одного предмета к другому. Один из стариков начал вспоминать было о каком-то сражении, в котором он заслужил славу. Молодежь стала жаловаться, что они уже сто раз слышали эту историю, но рассказчика это ничуть не смутило. Хиляль и бен-Турки пересели поближе ко мне.
- Ты помнишь нас, о шейх? - спросил Хиляль, который почти весь день ехал рядом со мной.
- Да, конечно, - ответил я. - Ты - тот самый разумный молодой человек, который нашел нас в пустыне.
Хиляль и бен-Турки улыбнулись друг другу.
- Мой двоюродный брат хотел бы тебя кое о чем спросить, - сказал Хиляль.
- Спрашивай, - ответил я.
Бен-Турки был красивым, застенчивым юношей. Даже в свете костра я видел, как отчаянно он покраснел.
- О шейх, - сказал он, - когда ты вернешься в город, ты будешь далеко от Китая?
Я не понял, что он имеет в виду.
- Очень далеко, бен-Турки, - сказал я. - Но зачем тебе это?
- В десяти днях пути? - спросил он. - В двадцати?
Я замолчал, подсчитывая в уме. Верблюды делают твердых три мили в час, а Бани Салим в день проводят в пути не менее двенадцати часов. Это, скажем, будет тридцать шесть миль. Значит, от города до Китая…
- Несколько сотен дней пути, о друг мой, через пустыни, моря и горы.
Бен-Турки, моргая, уставился на меня.
- О шейх, - сказал он дрогнувшим голосом, - весь мир Аллаха не столь велик.
Он подумал, что я ему лгу, но не мог прямо обвинить гостя племени.
- Он действительно велик. Пески - только часть Аравии, а вся Аравия как… ну, как одна верблюдица в целом стаде.
- Уаллахи! - прошептал Хиляль. Это означало "клянусь Аллахом всемогущим" - одна из самых сильных клятв Бани Салим. Я редко слышал, чтобы таким образом ругались.
- На что тебе сдался Китай, бен-Турки? - спросил я. Эти люди никогда не слышали об Англии, о Нуэво-Техас, даже о западных странах мусульманского мира.
- Разве Пророк - да будет с ним мир и благословение Аллаха - не говорит: "Ищите знаний даже в Китае"? Я подумал, может, я мог бы вернуться в твой город вместе с тобой и потом отправиться оттуда в Китай?
Хиляль рассмеялся.
- Бен-Турки жаждет знаний, - с легкой насмешкой сказал он. - Он уже проглотил все знания, которые только есть в Песках.
- Тебе не нужно ехать в Китай, - сказал я. - Если ты действительно хочешь учиться, ты мог бы поехать из Мугшина вместе с нами. Как ты на это смотришь?
Я увидел, как задрожал бен-Турки.
- Хорошо, о шейх, - тихо сказал он.
- Есть ли причина, по которой ты не можешь поехать с нами? Ты нужен Бани Салим? Или шейх Хассанейн может запретить тебе отлучиться на несколько месяцев?
Я еще не говорил об этом с шейхом, - сказал бен-Турки.
- Бани Салим без тебя обойдутся, - сказал Хиляль. - Ты еще никакой пользы не принес. Только одним ртом меньше станет и нам больше воды достанется. Правда, брат мой, шейх Хассанейн отпустит тебя и благословит на дорогу.
Несколько мгновений бен-Турки обдумывал все свои "хочу". Мы слышали, как трещат в костре сухие сучья похожих на мимозу деревьев гаф . Молодой человек собрался с духом.
- Если шейх Хассанейн даст мне свое позволение, - спросил он, - разрешите ли вы мне присоединиться к вам?
Я улыбнулся юноше:
- Ты знаешь дорогу от Мугшина через горы?
- К Салале? - спросил бен-Турки. - Да, я бывал там много раз. Два или три уж точно.
- Мы будем счастливы, если ты поедешь с нами. Поговори об этом с шейхом Хассанейном, и посмотрим, что скажет он. Там, за Песками, огромный и странный мир, и ты можешь пожалеть, что покинул Бани Салим.
- Если такое случится, я вернусь в Пески, иншалла .
Хиляль перевел взгляд с бен-Турки на меня, осознав, что его друг вскоре покинет их крохотный мирок ради жизни за пределами пустыни, которую и представить было невозможно.
- Ла иллах илль-Аллах , - изумленно сказал он. - Нет бога, кроме Бога.
Бен-Мусаид подошел к костру и несколько мгновений в упор смотрел на меня.
- Тебе не придется сегодня ночью спать на песке, - сказал он. - Прошу тебя разделить со мной мой шатер.
Кислое выражение его лица не вязалось с этим радушным предложением. Я не понимал, с чего это он пытается со мной помириться. Может, шейх Хассанейн немного поговорил с ним?
- Да воздаст тебе Аллах, бен-Мусаид, - сказал я, - но нынешнюю ночь я хочу провести под звездами.
- Хорошо, - сказал он. Он не пытался переубедить меня. Один из бедуинов протянул ему бурдюк с верблюжьим молоком, и он сел на корточки, чтобы его выпить. Бедуины считали постыдным пить стоя.
К нам подошла Нура, она и не глянула на бен-Мусаида.
- Мой дядя желает узнать, не нужно ли вам чего, - сказала она.
Не так давно я бы сдался и попросил у шейха какого-нибудь лекарства.
- Скажи шейху Хассанейну, что я прекрасно себя чувствую, - сказал я.
- Нура, - сказал Хиляль, - расскажи нам о том, как Абу Зайд был спасен Байт Табити!
- Нет такой истории об Абу Зайде и Байт Табити, - сказал один из мужчин.
- Дайте Нуре одну-две минуты, и будет, - отозвался бен-Турки.
Бен-Мусаид хрюкнул, встал и побрел в сгущающуюся темноту.
- Лучше бы удавить его как верблюда, - сказал Хиляль, - только этим он и сможет порадовать свою жену.
Повисло неловкое молчание, все мы упорно старались не смотреть на Нуру.
- Ну, так хотите послушать об Абу Зайде? - наконец сказала она.
- Да! - откликнулись несколько голосов.
Абу Зайд был популярным героем арабского фольклора. Его легендарному племени приписывали все - от руин римских времен в Северной Африке до загадочных петроглифов в Руб-аль-Хали.
- Все вы, любящие Пророка, - начала Нура, - говорите: "Да будет Аллах им доволен и да пошлет ему спасение". Итак, однажды Абу Зайд заблудился в той части Песков, где никогда прежде не бывал. Там не было знакомых примет, и он не знал, что находится на краю ужасной известняковой равнины, называемой Абу-Хаф, или Отец страха. Он направил своего верного верблюда Вафаа в равнину, что простерлась перед ним на восемь дней пути. Через три дня Абу Зайд выпил всю свою воду. К концу следующего дня, когда он достиг середины Абу-Хаф, его начала мучить жажда, и даже Вафаа, его верблюд, начал спотыкаться.
Прошел еще день, и Абу Зайд испугался за свою жизнь. Он вознес молитву Аллаху, говоря, что, если будет на то Его воля, он предпочел бы выбраться из Абу-Хаф живым. И тут же он услышал громкий голос. К нему шел человек из Байт Табити, ведя на поводу двух верблюдов, навьюченных бурдюками с водой.
" Салам алейкум , брат мой! - воскликнул незнакомец. - Я Абдух бен-Абдух, и я дам тебе воды!"
"Алейкум ас-салам", - с облегчением ответил Абу Зайд. Он видел, как Байт Табити взял несколько бурдюков с водой и повесил их на спину Вафаа. Затем Абдух бен-Абдух дал ему бурдюк с верблюжьим молоком, и Абу Зайд стал с жадностью пить из него.
"Ты оказал мне великую услугу, - сказал он. - Ты не дал мне умереть на этой убогой известняковой равнине. Еще ни один человек не был так гостеприимен и щедр. Я настаиваю, чтобы ты повернул своих верблюдов и пошел вместе со мной к ближайшему оазису. Я хочу вознаградить тебя по достоинству".
"Конечно, - сказал Абдух бен-Абдух, - я вовсе и не думал о награде. Но если ты настаиваешь…"
Он повернул своих верблюдов, и они вместе прошли оставшийся путь через Абу-Хаф - Отец страха. Двумя днями позже они добрались до Бир-Ша-гир, поселения вокруг источника, который давал лучшую во всех Песках воду. Абу Зайд сдержал свое обещание. Он накупил много муки, масла, фиников, кофе, риса и вяленого мяса и дал все это Аб-духу бен-Абдуху. Потом они поблагодарили друг друга, пожелали друг другу всяческих благ и расстались. И каждый пошел своим путем.
Через год Абу Зайд снова заблудился в Песках, но на сей раз он попал в Абу-Хаф с другой стороны. Через три дня пути он понял, что злой рок сыграл с ним ту же шутку, что и год назад. Он взмолился к Аллаху, говоря: " Йа Аллах , воля Твоя как шелковая паутина. Да славится Аллах!"
На пятый день, когда Абу Зайд и его верблюд Вафаа измучились без воды, навстречу им в известняковой пустыне попался тот же самый Байт Табити.
"Да благословит тебя Аллах! - вскричал Абдух бен-Абдух. - Весь год я рассказывал друзьям о твоей щедрости. Я надеялся, что мы встретимся снова и я смогу тебе поведать, что люди нашего племени рассказывают легенды о твоей благодарности!"
Абу Зайд был изумлен, но снова настоял на том, чтобы Абдух бен-Абдух повернул своего верблюда и последовал за ним в Бир-Шагир. На сей раз он накупил для Байт Табити столько муки, масла, фиников, кофе, риса и вяленого мяса, что ему пришлось купить и третьего верблюда, чтобы все это везти. Затем они поклялись друг другу в нерушимой дружбе и разошлись. Но прежде чем Абдух бен-Абдух скрылся из глаз, Абу Зайд обернулся и крикнул ему вслед:
"Да будет благополучен твой путь, брат мой! Да принесут тебе радость мои дары, ибо ты второй раз спас мне жизнь. Я никогда не забуду того, что ты сделал, и покуда будут жить мои сыновья и сыновья моих сыновей, они будут воздавать тебе хвалу. Но слушай, о счастливый: я человек небогатый. Если ты на следующий год встретишь меня в Абу-Хаф, то пройди мимо и дай мне умереть от жажды! Мне не под силу отблагодарить тебя еще раз!"
Все сидевшие у костра громко рассмеялись, и Нура встала, довольно улыбаясь.
- Доброй ночи, братья мои, - сказала она. - Да проснетесь вы утром в добром здравии.
- Воистину ты дочь благополучия, - сказал бен-Шариф. Это было бедуинское выражение, возможно, его употребляли только в этом племени. Нура подняла руку и пошла через открытую часть лагеря к шатру своего отца.
Близилось утро, и неженатые мужчины вскоре легли спать. Я завернулся в плащ и попытался расслабиться, понимая, что завтра нам предстоит долгий путь. Прежде чем заснуть, я помечтал о том, что случится, когда я вернусь в город. Я представил, как ко мне бросятся со слезами радости на глазах Индихар, Чири и Ясмин, как они будут восхвалять Аллаха за то, что я жив и здоров. Я представил себе, как Реда Абу Адиль сидит в своем уединенном дворце и скрежещет зубами, ожидая скорого возмездия. Я представил, как Фридландер-Бей дает мне в награду кучу денег и говорит, что нанял некоего левого типа, для того, чтобы разделаться с доктором Садиком Абд-ар-Раззаком, и что мне незачем самому этим заниматься.
Утром мы позавтракали рисовой кашей, финиками и кофе. Завтрак не особо возбуждал аппетит, да и еды было не слишком много. У нас было в достатке воды, которой мы запаслись еще в Бир-Балаг, но она уже становилась солоноватой и после дня в козьем мехе отдавала козлом. Я уже нетерпеливо ждал, когда мы придем к источнику Кхаба, который, по словам Бани Салим, был последним пресным источником на долгой дороге до Мугшина.
На следующий день Фридландер-Бей снова ехал рядом со мной.
- Я думал о будущем, племянник мой, - сказал он, зевая.
Я уверен, что ему много лет не приходилось спать на земле и питаться так скудно, однако я не слышал от него жалоб.
- Будущее, - сказал он. - Сначала имам ар-Раззак, затем Абу Адиль? Или в обратном порядке?
Некоторое время Папа ничего не говорил.
- Разве я не дал тебе понять, что ни в коем случае нельзя трогать шейха Реда? - сказал он. - Ни его, ни его сыновей, если они у него есть.
Я кивнул:
- Да, я все это знаю. Но что вы имеете в виду под словом "трогать"? Физически? Тогда мы и пальцем его не тронем. Но вы, конечно, не будете против, если мы покончим с его бизнесом и лишим его влияния в городе. По крайней мере уж это он заслужил.
- Заслужил, и Аллах это знает. Но лишить его влияния в городе мы не можем. У нас на это не хватит сил.
Я невесело рассмеялся:
- Но вы разрешите мне попытаться?
Папа махнул рукой, закрывая эту тему:
- Когда я говорил о будущем, я имел в виду наше паломничество.
Он не впервые говорил о паломничестве в Мекку. Я сделал вид, что не вполне понимаю, о чем он.
- Паломничество, о шейх? - спросил я.
- Ты молод, и у тебя еще десятки лет впереди, для того чтобы выполнить этот долг. У меня же времени нет. Поборник Аллаха, да пребудет с ним мир и благословение Аллаха, обязал нас совершить паломничество в Мекку хотя бы раз в жизни. Год за годом я откладывал это святое странствие и теперь опасаюсь, что мне слишком мало осталось жить. Я планировал отправиться в путь в этом году, но когда настал назначенный месяц, я был слишком болен. Я очень хочу, чтобы мы четко решили, что совершим паломничество на следующий год.
- Конечно, о шейх. - В данный момент меня больше волновало, как нам вернуться в город и восстановить свое положение. Фридландер-Бей об этом не думал и уже строил планы на то время, когда мы вновь вернемся к нормальной жизни. Я бы хотел перенять у него такой образ мыслей.
Второй день был очень похож на первый. Мы быстро шли, перебираясь через высокие песчаные дюны, останавливаясь только для того, чтобы в должное время помолиться. Бани Салим не перекусывали. Валкая походка моей верблюдицы укачивала, и я временами забывался неверным сном. То и дело издали кто-нибудь кричал:
- Нет бога, кроме Бога!
Остальные присоединялись к нему, затем все снова замолкали, погрузившись в собственные мысли.