Он предстал своим подданным в ореоле сияющего неба. На фоне креста. Люди увидели, как свет обнимает Его. Люди осторожно подступали к вершине. Они выглядели так, будто узнали живого Бога. Скоро их набралось очень много. И Константин смотрел в их горящие глаза. В океан горящих глаз.
"Победа", – понял он и повторил шёпот, что проникал в его разум. Это знамя победы.
Он приказал своим людям нанести на щиты и вымпелы знак: крест, вписанный в круг. Он сказал людям, что впереди победа. Сказал, что там их бессмертие. Что их души станут подобными свету. И люди ринулись в бой как один. Они смели врага. Сто тысяч смели двести. Солдат Константина не сдержала ни бурная река, ни обрушившийся мост, ни укрепления лагерей, ни городские стены.
Двести тысяч язычников, поклонявшихся мёртвым идолам, дрогнули, увидев целую армию с небесным знамением на щитах. Им казалось, что даже мёртвые, сплошь покрытые ранами, продолжают идти вперёд с горящими глазами и биться.
Огромное пространство пришло в движение. Бескрайний ковёр из человеческих тел колыхался, подчиняясь дыханию битвы.
Горячая кровь била фонтаном из перерезанных сонных артерий. В воздух взлетали разрубленные кольца серебряных кольчуг.
Повсюду блистали лезвия мечей и острия дротиков. С неба падали тысячи стрел. Сандалии легионеров скользили по доспехам павших, залитым дымящейся кровью.
Врага не столько рубили, сколько валили бешенным натиском. Целые ряды падали под напором сотен и тысяч спаянных и закованных в броню тел.
Над полем раздавались нечеловеческой силы крики и страшные хрипы диких зверей. В дорожную пыль падали имперские орлы со срубленных древков. Походные храмы язычников превращались в огромные костры. В мелкие куски разбивались изваяния мёртвых богов. Прочь бежали жрецы языческой лжи. И на всё это смотрело холодное сияющее небо. И силуэт того, кого обнимал светящийся крест.
* * *
Крисп покинул зал. Цезарю вдруг стало душно. Захотелось вновь увидеть свою будущую жену, Констанцию. Та ушла с пира много раньше, сославшись на то, что кружится голова.
Он более-менее держался, находясь в зале, но выйдя из него, тут же схватился за стену. Перед глазами плыло, ноги едва слушались. Стены расходились куда-то в стороны, а пол уже не выглядел таким ровным, каким был ещё час назад. С горевших на его пути факелов срывались искры, и Крисп инстинктивно укрывался от них.
Стоявшие у стен стражники были совершенно безучастны. Они будто пристыли к мраморным плитам. Крисп брёл в сторону покоев Констанции. Оставалось ещё несколько своротов. Совсем немного пути. Чуть-чуть коридоров.
Наконец, он добрался до её покоев. Как раз туда, в одну из комнат, проскользнула девичья фигурка. Тоненькая, будто детская. Она.
Цезарь оторвался от стены и, путаясь в ногах, направился туда. Двери были приоткрыты. Он вошёл внутрь, в темноту. Лишь у дальней стены комнаты горела лампадка, она стояла на небольшом столике. Свет едва падал на полупрозрачные шёлковые занавески кровати. А сквозь них, словно за призрачной пеленой, виднелся тонкий силуэт.
Крисп неожиданно понял, что не в силах произнести ни слова.
Или что ему не нужно говорить. Тогда он стал просто слушать голос, который позвал к себе. Цезарь приближался к манящему силуэту за занавеской.
Этот голос был так похож на голос Констанции. И вместе с ним слышалось что-то ещё… неразличимый шёпот. И будто бы от него Крисп пьянел ещё сильнее. Вокруг пахло цветами из сада и ароматическим маслом. И ещё чем-то тонким, чуть сладковатым. Словно разлитым по полу вином.
Казалось, занавеска немного колышется. Блики света скользили по ней и создавали ощущение нереальности происходящего. Темнеющий силуэт, приподнявшийся на кровати, был так близко. И так далеко.
Крисп опустился на оставленный для него стул. Он продолжал внимать странному голосу. Тот манил его, но узнать в нём Констанцию не удавалось. Это была она… и не она. Тихий свет падал на блестящие глаза.
Тонкие, как у ребёнка, руки и точёные плечи белели в темноте. Длинные вьющиеся локоны обнимали лебединую шею.
Странно было и то, что он не мог говорить. Или просто не слышал своих слов. Только дыхание. Своё и её. Тяжёлое, прерывистое. Они дышали практически в унисон. Сердце гулко билось в груди. Удары крови отдавались в сонные артерии. Сильнее, чем когда-либо раньше.
Затем они оба долго молчали, слушая звучащее в тишине дыхание. Постепенно оно превращалось в причудливую волнующую мелодию.
– Кто ты? – смог вымолвить Крисп.
Прозвучавший ответ успокоил его. Её слова пахли словно духи.
– Ты… ангел? Ты пришла за мной?
Она не ответила прямо. Слова будто скользнули в тишину. На разум цезаря точно опустилась пелена – похожая на ту шёлковую занавеску. Он не заметил, как потянулся к ней.
Пелена перед глазами исчезла, и взгляд окунулся в темноту. В ней и белел сводящий с ума силуэт. Нереально красивый. Загадочный и знакомый одновременно. И так неожиданно потянувшийся навстречу. С неё спала лёгкая греческая хламида.
Первое осторожное прикосновение оказалось чарующе приятным, лёгким как цветок жасмина – который будто позволяет сделать с собой, всё что хочется. Второе прикосновение превратилось в кружащий голову поцелуй, в который вплелось несколько откровенных восторженных слов. В груди вспыхнул жар, и спустя мгновение от сомнений и слабости не осталось и следа. Его ладони поползли по гибкому, дрожащему от волнения, телу. Оно отзывалось на каждое движение, и это точно не было видением или бредом. Ему позволялось всё.
В уши вновь проник дурманящий шёпот, быстро потерявший всякую осмысленность и превратившийся в слабые стоны.
И в этот момент их остановил крик. Крисп замер, поняв, что настоящий голос Констанции в другой стороне. В дверях качалась её лёгкая тень. Она плакала. Сердце будто опустилось. Захотелось сказать что-то, оправдаться, но тень уже выскользнула в коридор. На её месте возник грозный силуэт. Он прокричал разъярённым голосом:
– Факелы! Принесите свет!
Константин ворвался в покои старшей дочери с охраной. За их спинами маячили силуэты в тогах. Гости-сенаторы. По стенам комнаты заметались кровавые огни от факелов.
Крисп с ужасом понял, что ему на самом деле трудно говорить. Хотелось закричать о том, что его отравили. Что он попался в ловушку. Однако император не слышал его. Всё было ясно: цезарь уже видел полную власть в своих руках и потерял голову. Пока рядом никого не было, он вломился в покои Елены, где также находилась и жена самого Константина. Изменник хотел надругаться над ними.
Константин был вынужден защищать свою честь. В него будто вселился дьявол. Его трясло.
– Замолчи! – закричал он на цезаря. Тот опустился на колени, и краем глаза заметил, что из-за проклятой занавески на него уставились горящие глаза. Фауста и её старшая дочь. Они глядели на Криспа как гиены из ночной пустыни.
Константин, как показалось, взял себя в руки, с болью посмотрел в его испуганное лицо и произнёс бесцветным голосом:
– Я прощаю тебя.
Затем отвернулся к охраннику, неожиданно резко выхватил у того меч и, не вынимая оружия из ножен, размахнулся. На голову Криспа обрушился тяжёлый удар. Он рухнул на пол и потерял сознание.
Константин отшвырнул меч в сторону. Тот едва не ударил столпившихся у дверей сенаторов.
– В темницу, – прохрипел император, обхватив голову руками.
Стражники схватили тело Криспа и потащили его к выходу. По полу тянулся кровавый след. Кровь сочилась из виска бездыханного тела.
– Яду! – бросил куда-то в сторону Константин. – Вина.
– Кому? – спросил в недоумении стражник. – Кому, господин?
Но император уже не слышал его. Он выбежал прочь.
– Яд в темницу, – Фауста вынырнула из-за занавески. – Твоему господину вина. И следите, чтобы его не беспокоили.
Охранники приложили к руки к груди:
– Как прикажете, Августа…
Спустя час, когда Константин совсем замкнулся в себе, и не хотел видеть даже жену, та вышла из его покоев. Она подозвала к себе Марка Юния, начальника гвардии.
– Для тебя есть приказ, верный Марк… Они не должны добраться сюда. Пускай, они исчезнут. Пусть их не было. Ты понял нас, Марк Юний?
– Да, Августа. Никаких следов, – преторианец приложил руку к груди.
– Иди сейчас. Это надо сделать быстро.
Марк побежал по коридору сквозь тени и блики огня от факелов. Фауста знала, что он втайне продолжает поклоняться языческим богам, и поэтому прокричала вслед:
– Пусть богини мести направят твою руку!
Эти слова догнали солдата, когда тот свернул за угол. И ему показалось, что они исходили от самих стен дворца.
* * *
По узким улочкам Полы двигалась медленная повозка. Красивый чёрный жеребец вёз за собой скорпиона, установленного на колёсную ось. На лафете орудия покоилось тело молодого цезаря.
Следом в полном молчании шли солдаты, ни один раз воевавшие под руководством Криспа. Константин разрешил отдать последние почести цезарю, одержавшему столько побед над варварами.
Крисп лежал, облачённый в боевые доспехи. С головы была смыта кровь. Кудрявые волосы светились на утреннем солнце. Глаза по старому обычаю были накрыты двумя золотыми монетами. Руки сложены на груди.
В городе было непривычно тихо. Все знали, что произошло. Люди выглядывали из домов и смотрели на молчаливую процессию. Слышались шаги солдат и скрип повозки. В глазах ветеранов Криспа стояли слёзы. Их вид поражал. Хорошо вооружённые отборные воины охранной когорты почти плакали. Они шли за повозкой с вождём с бледными отрешёнными лицами. Если бы сейчас перед ними открылись врата в Аид, то они бы прошли туда за Криспом. Так же молча, не сбивая шага.
Повозка свернула на другую улицу, и на повороте руки Криспа раскинулись в стороны. Зеваки на верхних этажах и на крышах ахнули: с высоты цезарь выглядел будто распятым на кресте.
На балконе одного из домов шептались два бывших легионера. Один из них перед уходом из армии успел повоевать в Галлии под началом убитого цезаря. Старый солдат пытался уверить друга в том, что у Криспа был двойник. И что убить могли его. Ветеран верил, будто настоящий цезарь может вернуться и отомстить убийцам. Он говорил о том, что в Трире могут произойти удивительные события.
* * *
Я отложил книгу и задумался над тем, какой смысл Эрассмуссен хотел вложить в текст.
Что получается? Победило банальное человеческое зло. Не потустороннее, а своё, родное. Могло ли быть по-другому? Га-Шем требовал истребления народов земли обетованной. А другой Бог, уже в Новом завете, заставлял страдать своих детей. Так есть ли разница? И то и другое превратило бы Землю в нечто, залитое кровью и страданием. Мы получили бы ад в любом случае. Два варианта ада, осенённые одной из больших идей. Одни толпы бы истреблялись другими толпами. Во имя Господа или Бога. Не важно. Они бы явились оправданием любой нелепости. Они бы простили и пожалели. Приняли на себя ответственность.
Эрасмуссен показал третий вариант. Он клонил к менее масштабному, человеческому злу. Которое не призывает уничтожать континенты, вырезать целые народы. И этим оно… человечно, что ли.
Я посмотрел в окно такси. На город.
Так это и есть наш собственный ад? А ничего вроде…
Туман плавно перетёк в облака. Их можно было потрогать руками, просто потянувшись к стеклу. Сигнальные огни машины не проникали глубоко в клубящуюся массу, и мне захотелось ещё выше. Захотелось посмотреть, есть ли там солнце. Вот только трасса закрыта – так сообщил робот. Что-то с погодой стряслось. Выше низзя. Запрещено.
Я согласился и попросил снизиться, поскольку висеть в кромешном тумане тоскливо. Вокруг клубы этой серости. Взгляду не за что зацепиться. Создаётся ощущение, что ты повис в густом тумане, застрял в нём. Что этот туман просачивается внутрь, заполняет сознание.
Постепенно в облаках проявились пятна слабого света. Показались и мощные лучи. По их движению я понял, что мы не стоим на месте, а куда-то летим. На душе будто посветлело. Хотя теплее не стало. Я постоянно растирал холодеющие ладони.
Снизу били прожектора, по быстрым пульсациям которых машины ориентировались в городе. Для нас, обычных людей, прожектора были почти бесполезными – высокочастотные пульсации не различались невооружённым глазом. Они вязли в плотном месиве облаков, тумана и ночи.
Мы продолжали спускаться, и дымка внизу постепенно рассеивалась. Она превратилась в замысловатый калейдоскоп из разноцветных, переходящих друг в друга пятен слабого света.
Отдельные пятна вытягивались в линии – так скопившиеся у перекрёстка аэромашины начинали движение вперёд.
Через всю картинку ползли синие светящиеся змейки, поезда магнитного метро. Вот одна из них исчезла в особенно крупном золотистом пятне. Вокзал. Очертания и габариты подходят.
Мы снизились ещё, и я снова увидел город. Причём после сплошных серых облаков я увидел его таким, что голова закружилась. Я будто очнулся посреди ночных звёзд, хотя помнил, что заснул в серой глухой каморке. Сон оказался ошеломляюще ярче реальности.
Машина заложила вираж, в результате чего всё окно занял светящийся город, и я инстинктивно опёрся об окно, будто боялся выпасть туда.
Оказалось, что в этом районе нет занавески дождя, и пространство просматривается на километры. Город возник в виде нереально высоких небоскрёбов, пульсирующих ксеноном вышек с габаритными огнями, со столбами света от прожекторов, что били вертикально в небо.
Передо мной струились нескончаемые потоки габаритных огней машин.
Ряды рекламных вывесок и огромных экранов. Целые поля и потоки света. Самого разного. Чётко очерченного. Организованного. Замкнутого в лабиринт.
В глаза бросилась совершенная, разумная красота города, которая возникла из тумана и дождя… То, как город научился противостоять иррациональной природной стихии. Передо мной развернулась холодная и чем-то отталкивающая картина… Опять эта иллюзия. Оптическая микросхема. Пожалуй, она впервые пришла в голову, когда я не находился в Облаке. Огромный город, копирующий строение микросхемы.
Я поспешил отвести взгляд.
Снова вираж, на этот раз в другую сторону. В стекле опять показались густые облака с пятнами слабого отражённого света. Вконец дезориентированное сознание попросило пощады, и я закрыл глаза. Но голова стала кружиться только сильнее, показалось, что мы падаем, заваливаясь набок.
Я вновь отрыл глаза и быстро перевёл взгляд с окна на приборную панель. Там обнаружился оптический ретранслятор.
"Телевизор", – выговорил я, справившись с голосом, который сам собой порывался задрожать от холода.
Я попросил сменить канал, и тут же наткнулся на исторический фильм. Что-то о достопримечательностях старого Парижа. Голос диктора рассказывал о культурном наследии восемнадцатого века, о значениях и смыслах памятников архитектуры. Он незаметно заставлял меня думать… чего совсем не хотелось. Хотелось просто занять себя потоком картинок, к которым можно никак не относиться.
"Новости", – отмахнулся я и попросил убавить звук. Судя по картинкам, случился ещё один теракт. Или два. Показывали развороченный мост и сошедшие с магнитных рельсов вагоны. На бегущей снизу ленте было написано, что в результате теракта погибло более ста человек. По предварительным данным имела место кибератака на управляющую станцию. С путей сошли три поезда. Один из них влетел в офисное здание.
– Прибавить звук, – прохрипел я.
– … неофициальных источников, сегодня предотвращён взрыв на электростанции, питающей пятый аэропорт. Информатор утверждает, что в правоохранительной среде пока не связывают эти эпизоды с событиями вокруг "Эль-Фаллуджи". Последние теракты, как и большинство предыдущих, направлены против инфраструктуры, которая обеспечена вычислительной мощностью Олимпа.
"Так-так… Эль-Фаллуджа… Олимп. Атака на его вычислительные мощности…" – думал я, глядя на результаты теракта. Интересно, что из новостей можно узнать больше, нежели заглядывая к себе в офис. Работая в "МаКо", я ни разу не видел полного доверия со стороны начальства. На глаза никогда не попадались полностью правдивые отчёты. Так… полуправда.
Тут я заметил, что в лобовом стекле замерли габаритные огни посадочной площадки. То есть мы уже прилетели и успели сесть. Я скосил взгляд – робот вопросительно смотрел на меня. Видимо, стояли давно.