Да, прибыл новый посол Конфедерации. Делать ему здесь нечего, впрочем, как и трем его предшественникам. Но по закону колонии полагается посол. Понятное дело, Дипломатический корпус считает Бруух худшим из миров. Назначение сюда свидетельствует либо о признании полной некомпетентности, либо подразумевает наказание за какой–то проступок. Для нашего Стю Фиц–Джонса это уж точно наказание. Он имел несчастье быть послом на Ламарре как раз в тот момент, когда там разразилась гражданская война. Его вины в том нет; в тамошней внутренней политике вообще никто не мог разобраться. Но надо же найти козла отпущения, вот Фиц–Джонса сюда и сослали. Ты к нему как–нибудь загляни, поговори – интересный субъект. Только заходи утром, когда он еще не совсем пьян…
Появились шесть детишек, половина – незаконнорожденные. Восемнадцать смертельных случаев. – Вилли нахмурился. – Точнее, пятнадцать смертей и три исчезновения. Все исчезновения – за последний год. Люди утрачивают осторожность. За пределами поселка Компании ты все равно что на другой планете. А колонисты спокойно выходят в одиночку – старательствуют или просто хотят побыть подальше от других. Сломал ногу или провалился в пыльную яму – и все, конец. Двое из исчезнувших – новички, вероятно, агенты Конфедерации. (Отто вздрогнул: так оно и было). Видишь ли, первым пропал старый Малатеста, управляющий рудником. Полагаю, именно это и вызвало прибытие агентов. Они якобы занимались изысканиями полезных ископаемых, но на Компанию не работали. Кто же мог оплатить им дорогу? Ведь кроме Компании никто не имеет права ковыряться в этой планете.
– Возможно, их субсидировал какой–нибудь университет, занимающийся чистой наукой? Ведь и я попал сюда в первый раз подобным образом.
Доктор кивнул:
– Точно, так они и заявили. Но я тебе скажу напрямик: не были они учеными, нет, не были… Я проработал с ученым людом большую часть жизни и кое в чем разбираюсь. Конечно, эти двое предъявили удостоверения личности и неплохо знали свой предмет, но… Конфедерация вытворяет со своими агентами дьявольские штуки. Слышал про оборотней?
– Смутно. Пластическая хирургия и гипнообучение. Ты это имеешь в виду?
– Полагаю, что так. Во всяком случае, я думаю, эти ребята были агентами. Их научили ходить, говорить и действовать, как подобает геологам. Но ходили–то они не туда! Ходили они на шахты, а там все изучено до последней молекулы, и результаты давно опубликованы. И эти двое никогда не задерживались на одном месте достаточно долго, как того требует серьезная работа. – Возможно, ты прав. – Ты тоже так думаешь? Выпей еще. Здесь все считают, что я к старости становлюсь параноиком.
– Вероятно, мы оба сдаем. – Айзек улыбнулся. – Спасибо за угощение, но я лучше пойду – возьму пандроксин и вернусь к себе, пока не свалился. Нелегкий выдался денек.
– Могу себе представить. Что ж, рад снова тебя видеть, Айзек. В шахматы по–прежнему играешь?
– Лучше, чем когда–либо.
Особенно с помощью Отто.
– Загляни как–нибудь вечерком, сыграем партию–другую.
– Обязательно зайду. И тогда – берегись!..
Айзек не сразу направился в аптеку. Первым делом он зашел к себе и позвонил по радиофону.
– Биолаборатория. Штрукхаймер слушает.
– Уолдо, это Айзек Кроуэлл. Можно попросить вас об одолжении?
– Выкладывайте.
– Я собираюсь к доктору Норману за гравитолом. Эти таблетки, что вы мне сегодня дали, весьма действенны… Не посмотрите ли дозировку?
– И смотреть не надо – пять миллиграммов. Но послушайте, Айзек, он, вероятно, назначит вам дозу поменьше. Тут все дело в возрасте. Чем человек старше, тем меньше дозировка.
– В самом деле? Что же, попробую его уговорить. Мне кажется, все должно быть наоборот!
– Вилли еще никому не удавалось переспорить. Это самое упрямое существо из всех, с кем мне доводилось вступать в дискуссии.
– Знаю. Но мы были добрыми приятелями. Вдруг пожалеет престарелого дружка?
– Ну–ну, желаю удачи. Надеюсь, скоро увидимся?
– Я буду в ваших краях завтра. Хочу отметиться на шахте.
– Может, заскочите? Пива выпьем…
– Буду рад, – и Кроуэлл повесил трубку.
Он вытряхнул чемодан и вскрыл двойное дно. Порывшись в содержимом тайника, Кроуэлл извлек обыкновенную на вид шариковую ручку. Точнее, это только с одного конца была шариковая ручка, в другом же конце спрятан ультразвуковой стиратель чернил. К счастью, доктор написал рецепт черной пастой – значит, не придется подделывать подпись.
Кроуэлл потренировался – несколько десятков раз написал: "Гравитол, 5 мг, дост. кол–во на 30 дней", – затем отправил в небытие рецепт на пандроксин и накарябал поддельное предписание выше подписи врача.
В магазине Компании было темно, только в аптечном отделе горел свет. Парадная дверь оказалась запертой, и Кроуэлл потащился к черному ходу. Едва он ступил на педальную панель у порога, как дверь скользнула в сторону и прозвенел колокольчик.
Из–за полок с реактивами вышел, протирая глаза, заспанный служащий.
– Чем могу помочь?
– Я хотел бы получить лекарство вот по этому рецепту.
– Одну минуту.
Молодой человек взял рецепт и скрылся за полками.
– Скажите, – донесся его крик, – это ведь не для вас, правда?
Теперь Кроуэлл был на сто процентов Отто.
– Конечно, нет. Я принимаю пандроксин. Это для доктора Штрукхаймера.
Служащий появился через минуту, держа в руке зеленый флакончик.
– Готов поклясться, что Уолдо забирал гравитол на прошлой неделе. Пожалуй, мне следует позвонить доктору Норману.
– По–моему, Уолдо берет не для себя, – медленно произнес Кроуэлл. – Лекарство нужно ему для каких–то опытов над аборигенами.
– Хорошо. Тогда я запишу на его счет.
– Странно. Он мне специально дал наличные. – Служащий поднял взгляд.
– Сколько?
– Восемнадцать с половиной кредиток.
Кроуэлл извлек бумажник и отсчитал девятнадцать кредиток. Потом положил рядом розовую купюру в 50 кредиток.
Служащий поколебался, затем взял банкноту, сложил ее и сунул в карман.
– Это на ваши похороны, старичок, – сказал он, занося проданный товар в книгу. – Здесь дозировка для молодого мужчины.
Кроуэлл сгреб сдачу – полкредитки мелочью – и молча вышел.
6
На следующее утро, снова чувствуя себя человеком, Кроуэлл сразу после восхода направился на рудник. Он свернул к куполу лаборатории, но Уолдо не оказалось на месте, и Айзек легким шагом двинулся к шахте А.
У входа в шахту выстроилась длинная очередь бруухиан. Они приплясывали и размахивали руками, словно старались согреться. По мере того как Кроуэлл приближался к началу очереди, их оживленные разговоры становились все громче и громче.
Человек в белом комбинезоне осматривал бруухианина, стоявшего впереди. Он заметил Кроуэлла, лишь когда тот подошел вплотную.
– Привет! – прокричал Кроуэлл, перекрывая шум. Человек в изумлении поднял голову:
– Кто вы такой, черт подери?
– Меня зовут Кроуэлл. Айзек Кроуэлл.
– Ах, да… Я был еще ребенком, когда вы приезжали сюда в прошлый раз. Сейчас мы наведем порядок.
Он поднял мегафон и закричал по–бруухиански (в неформальном ключе):
– Ваше настроение портит мне настроение, замедляет продвижение этой очереди и к "тихому миру" приближение! – Шум стих и сменился негромким бормотанием.
– Видите, я читал вашу книгу, – человек продолжал водить вдоль тела бруухианина поблескивающим металлическим щупом.
– Это диагностическая машина? – спросил Кроуэлл, указав на прикрепленную к поясу человека ничем не примечательную черную коробку, соединенную со щупом проводом.
– Да. Она выясняет, все ли в порядке у этой зверюги, и сообщает свое мнение доктору Штрукхаймеру. – Он шлепнул бруухианина по плечу, и "зверюга" резво помчался в шахту.
Подошел следующий туземец и поднял ногу, согнув ее в колене самым противоестественным образом.
– Здесь еще и встроенный микрофон, – сказал человек в комбинезоне, вглядываясь в номер, вытатуированный на ноге бруухианина. Он медленно, отчетливым голосом прочитал номер для компьютера и стал методично водить щупом над коричневой шерстью туземца.
– Не представляю, чтобы кто–то удрал с этой планеты, а потом захотел сюда вернуться. Сколько вам заплатили?
– Собственно говоря, готовится к выходу в свет новое издание моей книги. Издатель захотел, чтобы я освежил материал.
Человек пожал плечами:
– Что ж… Если обратный билет в кармане, то, конечно, здесь пожить можно. Хотите спуститься в шахту? Тогда вперед. Но внизу глядите в оба – они носятся там как угорелые. Держитесь подальше от подъемника, и, если повезет, вас не затопчут.
– Спасибо.
Кроуэлл пришел по коридору и увидел впереди крохотную открытую клеть подъемника. Внутри уже нетерпеливо пританцовывал бруухианин. Над подъемником висела табличка: "Спускаться в одиночку категорически воспрещено". Бруухиане не знают письменности, но этот инвалид, очевидно, знаком с правилами. Как только Кроуэлл пристегнулся, туземец нажал на большую красную кнопку, и клеть полетела вниз.
Кроуэлл судорожно вцепился в поручни, а Отто бесстрастно вел счет секундам. Через двадцать две секунды врубились репульсоры, и машина, сжатая силами отталкивания, остановилась. Даже с поправкой на сопротивление воздуха клеть ушла в глубь планеты, вероятно, более чем на километр.
Внизу было очень темно, но бруухианам и не нужно столько света, сколько землянам. Туземец вышел из клети, задев Кроуэлла плечом. Судя по звукам, вокруг кипела активная деятельность, но Кроуэлл ничего не видел.
– А, Айзек, – раздался человеческий голос в трех–четырех метрах от него. – Нет чтобы предупредить меня о своем приходе.
Во тьме вспыхнул фонарь, и луч его, подпрыгнув, остановился на Кроуэлле.
– Ну–ка, наденьте вот это. – Штрукхаймер передал ему защитные очки, оказавшиеся прибором ночного видения.
Кроуэлл повиновался, и внутренность шахты появилась перед его глазами: видеоизображение было окрашено в привычные серо–зеленые тона.
– Да, действительно много перемен, – сказал Кроуэлл.
– Почему так темно?
– Они сами попросили. Говорят, при свете их движения замедляются.
– Боже милосердный! – Кроуэлл в изумлении взирал на лихорадочную суматоху вокруг. – На них глядеть–то и то устанешь.
Шахта представляла собой что–то вроде квадратной пещеры размером с большой зал. Около полусотни бруухиан, работая парами, врубались в три стены с помощью виброкирок и лопат. На каждую пару полагалась одна тачка. Как только она наполнялась, суетливый бруухианин, стоявший рядом, хватал ее, взлетал по склону к четвертой стене, где стояли Кроуэлл и Штрукхаймер, и вываливал руду на конвейер, который выносил ее на поверхность. Потом туземец возвращался, забирал у своего товарища лопату, тот хватался за виброкирку, а третий, лишенный кирки, начинал дергаться у тачки.
Среди этой толчеи сновал взад–вперед маленький бруухианин и, поминутно уворачиваясь от столкновений, разбрасывал по влажному полу пещеры смесь песка и опилок. Во всем ощущался какой–то сумасбродный порядок, словно детвора затеяла сложную игру, напоминавшую одновременно салочки, прятки и эстафетный бег.
– Знаете, – сказал Кроуэлл, – по мнению Вилли Нормана, снижение продолжительности жизни вызвано перенапряжением. Глядя на этот бедлам, я склонен с ним согласиться.
– Действительно, в шахте они трудятся как нигде. Особенно с тех пор, как мы выключили свет. Но я добился сокращения рабочего дня, чтобы хоть как–то скомпенсировать возросшую активность. Сколько часов в день они работали, когда вы изучали их в прошлый раз?
– Кажется, одиннадцать–двенадцать часов.
– А сейчас – шесть с половиной.
– Серьезно? У вас такая власть над Компанией?
– Теоретически – да. По идее, они должны отдавать честь при моем появлении, поскольку концессию не закрывают только с молчаливого попустительства конфедеративной Комиссии здравоохранения, а я – ее единственный представитель. Но я не перегибаю палку. В сущности, я зависимый человек. Все в руках у Компании – людские ресурсы, энергия и вода, снабжение, почта… У нас сердечные отношения. Компания прекрасно знает, что, допусти она ошибку, тут же найдутся пять–шесть других концернов, готовых перехватить контракт. Поэтому и с аборигенами она обращается неплохо. Кроме того, если мыслить категориями производительности труда, то Компания ничего не потеряла, даже наоборот. В каждый данный момент Компания имеет право эксплуатировать только одну шахту. Туземцы трудятся в две смены, перехлестов нет, и в действительности суточное время работы шахты больше, чем раньше. Общая выработка намного выше по сравнению с прошлыми временами.
– Любопытно. ("Добро пожаловать в список подозреваемых, Уолдо!")Выходит, они работают меньше, чем раньше, когда средняя продолжительность их жизни была выше?
Уолдо рассмеялся:
– Догадываюсь, о чем вы думаете. Нет, вырождение в результате плохого питания здесь ни при чем. Это обнаружилось бы в лабораторных тестах. К тому же в шахте бруухиан сейчас работает меньше, зато в деревне полно ремесленников. Кстати, вы деревню и не узнаете. Небоскребы и…
– Небоскребы?!
– Ну, мы их так называем. Это дома из соломы и глины в два, иногда в три этажа. Очередная загадка… В распоряжении бруухиан вся планета, они могут строиться сколь угодно широко. Но откуда–то взялась эта идея расти вверх, а не вширь. И ведь трудно им приходится: небоскребы–мазанки порой не выдерживают напряжений. Теперь, строя дома, туземцы армируют их железным деревом. Это практически деревянные сооружения, обмазанные глиной…
Послушайте, а может, вамудастся выяснить, почему они так поступают? Здесь никто не смог добиться от туземцев прямого ответа. А вы владеете диалектом лучше любого из нас. Кроме того, вы для аборигенов что–то вроде народного героя, хотя не думаю, что кто–нибудь из патриархов дожил до нынешних времен с момента вашего отъезда. Они знают, что вы вызвали перемены в их жизни. И очень благодарны вам.
В шахте было сыро и холодно. Кроуэлл поежился.
– За то, что приблизил их к "тихому миру", – резко сказал он.
Уолдо промолчал.
Раздался грохот, позади них остановилась клеть.
– Привет, босс. Привет, доктор Кроуэлл. Я привез тварям мясо. Что, выключаем?
Уолдо взглянул на часы:
– Конечно. Давай.
Помощник щелкнул выключателем, укрепленным в нише подъемника, и пение виброкирок смолкло. Какое–то время еще раздавался дробный лязг – рабочие пытались долбить руду, несмотря на отсутствие напряжения в сети. Затем – по одному, по двое – они выстроились в очередь у подъемника. Помощник раздал всем по мясофрукту, и туземцы понесли их на рабочие места. Члены каждой бригады садились в свой кружок на корточки, бруухиане жевали и переговаривались, тихо похрюкивая.
– Мы здесь лишние, – сказал Уолдо. – Хотите взглянуть на деревню?
– Было бы чудесно. Только позвольте я зайду к себе за блокнотом и камерой.
– А для начала заскочим в лабораторию и перехватим по бутылочке пива. Наверху жарко.
7
Солнце палило немилосердно. Тележка, развернувшись, остановилась на окраине деревни, и ветерок от движения, скрадывавший жару, прекратился.
Кроуэлл вытер с лица пот и запекшуюся пыль и последним могучим глотком осушил бутылку.
– Что делать с посудой?
– О, просто оставьте бутылки в тележке. Этот парень как раз и есть мой пивовар. Он сгрузит их у лаборатории.
– Господи, как жарко. – Кроуэлл тяжело ступил на землю.
Уолдо прищурился на солнце:
– Через пару часов будет полегче. Давайте отыщем тень.
– Идет.
Они прошли под деревенскими воротами и зашагали по тропинке. Кроме зарослей травы высотой больше человеческого роста, окружавших деревню полукилометровым кольцом, ничего не было видно. Повозки не могли подъезжать ближе из–за пасущихся здесь игривых млекорептилий.
Однако на людей эти животные, казалось, не обращали никакого внимания. Кроуэлл и Штрукхаймер увидели несколько экземпляров. Они мирно жевали траву, следя за пришельцами стебельчатыми глазами. Половина длины тела этих трехметровых чудовищ приходилась на неурожайные хвост и шею. Но со спин свисали бусы мясофруктов, составляющих основу питания бруухиан. Каждая самка (самцов вскоре после рождения отправляли на волю и впускали на территорию деревни только на период случки) давала за сезон около тридцати килограммов мясофруктов. Каждая семья бруухиан держала трех–четырех млекорептилий. Уход за скотом и сбор урожая были главным занятием женщин.
Млекорептилии служили для бруухиан не просто источником еды и слыли не просто домашними животными. Собственно, они считались низшими членами семьи. Это были как бы "граждане второго сорта", потому что млекорептилии не умели говорить и, что еще важнее, не стремились в "тихий мир" – они просто–напросто умирали. Однако бруухиане не ели мяса умерших рептилий. Их торжественно хоронили и горько оплакивали.
Навстречу землянам по тропе двигался, переваливаясь, туземец. Однако шел он гораздо медленнее, чем те, которых Кроуэлл наблюдал в поселке Компании. В нескольких шагах от гостей бруухианин остановился и обратился к ним в неформальном ключе:
– Ты – Кроуэлл–кто–шутит, а ты -
Штрукхаймер–кто–медлит.
Я – молодой по имени Балуурн.
Послан сопровождать вас.
Завершив свою короткую речь, маленький бруухианин двинулся следом за людьми, стараясь идти в ногу с Кроуэллом.
– Я его знаю, – сказал Штрукхаймер. – Он немного обучался английскому. Когда–то был моим переводчиком.
– Верно, – изрыгнуло существо. Его речь была странной карикатурой на человеческий язык. – Все время в… ясли… я слушаю ленты… ты–Кроуэлл оставлять.
Кроуэлл был поражен. Он заговорил, с трудом составляя фразы в неформальном ключе:
– Ясли существуют для обучения
ритуалам жизни и тихого мира.
Неужели ты отказался от учения предков,
познавая язык людей?
– Священник снизошел ко мне -
моя душа идет особым путем в "тихий мир" -
и передал мою роль наимладшего
одному из моих братьев,
чтобы время мое и ум мой можно было
использовать для постижения
пути и языка людей.
– Что все это значит? – спросил Штрукхаймер.
– Очевидно, большую часть своего Года Постижения он потратил на изучение английского. По его словам, священник устроил ему что–то вроде освобождения от обета познавать общественные ритуалы. Обычно они весь год занимаются именно этим…
– Что означает "осо–бо–жени–ото–бета"?
– Это все равно что "разрешение", Балуурн. Разрешение священника, – пояснил Штрукхаймер.
– Хорошо. Священник был "осо–бо–жени–ото–бета", и я теперь нет–похож братья.
– Ты говоришь по–английски очень хорошо, Балуурн, – сказал Кроуэлл. – Я изучал ваш язык десять лет и тем не менее не могу говорить на нем так свободно, как ты на моем.
Балуурн склонил голову:
– Штрукхаймер–кто–медлит говорит, люди нет–похож бруухиане. Люди учатся всю долгую жизнь, нет один год. Наверное, потому, что бруухиане быстрее идти в тихий мир.