Трава поредела, и их глазам открылась деревня. Кроуэлл сразу увидел то, о чем говорил Штрукхаймер: только половина строений имела привычный вид асимметричных мазанок. Все новые постройки были почти строго прямоугольные и возносились на десятиметровую высоту.
– Балуурн, почему твой народ перестал строить по–старому?
Туземец вперил взгляд в землю и, казалось, все внимание сосредоточил на том, чтобы не опередить людей.
– Этоново–тип… новая часть ритуала живущих. Оставить тихих ближе к земле. Проходить мимо много раз каждый день. Жить наверху, чтобы проходить мимо тихих много раз. Говорить с тихими, тихие знают больше, тихие счастливее и более полезны.
– Думаю, в этом есть смысл, – серьезно сказал Штрукхаймер. – Нельзя ожидать от тихих, что они будут знать все, что происходит, если их держать взаперти в задней комнате.
– О, нет взаперти. Взаперти – слово людей, не бруухиан. Но ты правый, тихие более полезны.
Кроуэлл ощупал пальцами маленькую камеру, прикрепленную к поясу. Это могло проверить одну из его идей.
– Я думал, что тихих нельзя передвигать. Если передвинешь – надо начинать новую семью.
– Что верно, то верно. Новый дом строить вокруг старого дома. Снимать старую крышу, оставить дырку в полу дома живых, купить веревку магазин Компании, проходить мимо тихих вверх и вниз много раз каждый день.
– Ясно. – Кроуэлл отцепил камеру от пояса и снял несколько строений. Затем быстро охарактеризовал каждый кадр, нацарапав несколько строчек в блокноте. – Ага, защитная окраска…
– По каким–то причинам они стремятся к расширению семьи, – сказал Уолдо. – Раньше, когда им становилось слишком уж тесно, они делили тихих и начинали создавать новые семьи на окраине деревни.
Мимо прошла бруухианка, ведя на поводу двух покорных млекорептилий. Свежие капли липкой коричневой слизи на спинах свидетельствовали, что мясофрукты были срезаны совсем недавно. Кроуэлл щелкнул камерой.
– Расширение семей. Может быть, может быть… – сказал он. – Но то, что они строят вверх, а не вширь, говорит также о сохранении пастбищ. Видимо, это имеет важное значение.
(Пока Штрукхаймер с Кроуэллом обменивались репликами, Балуурн молчал. Уж он–то знал, почему его сородичи ведут строительство вверх, а не вширь, он только что объяснил это. То было новой частью ритуала живущих.)
– Кроуэлл–кто–шутит…
– Да, Балуурн?
– Одна семья просила тебя навестить. Старая, очень старая женщина помнит тебя. Хочет говорить с тобой перед "тихий мир". Очень скоро.
– Странно… Я спрашивал, есть ли среди них кто–нибудь, кто помнит вас, – удивился Штрукхаймер. – И мне ответили, что все те уже в "тихом мире".
Кроуэлл улыбнулся:
– Вы, вероятно, говорили в формальном ключе?
– Конечно. Кому по силам неформальный?
– Тогда вас, очевидно, неправильно поняли. О женщинах трудно говорить в формальном ключе. Здесь требуются определенные парафразы. Они решили, что вы спрашиваете, живы ли еще мужчины,которые помнят меня.
– Кроуэлл–кто–шутит прав. Штрукхаймер–кто–медлит должен был позвать меня, – вмешался Балуурн. – Вся деревня знает старую Шуурну.
– Что же, пошли навестим ее. Это может оказаться любопытным.
Дом Шуурны принадлежал к числу новых "небоскребов". Двое землян и бруухианин по одному протиснулись в узкую дверь.
Эта комната была не для тех, кто страдает клаустрофобией. От пола до потолка ее занимала старая хижина. Между старой и новой дверями оставалось меньше метра свободного пространства. Было темно и сыро, пахло плесенью.
Балуурн прокричал ритуальную фразу вхождения. Наверху кто–то откликнулся. Они вошли в старую хижину. Их окружали десятки стоящих вертикально мумий – семейные "тихие". Глаза трупов бесстрастно взирали на пришельцев. Балуурн прошептал что–то в благочестивом ключе – слишком быстро, чтобы Кроуэлл разобрал фразу, – и сказал:
– Я иду вверх первый смотрю Шуурна готова говорить Кроуэлл–кто–шутит.
Балуурн быстро вскарабкался по веревке, отчего его сходство с обезьяной только увеличилось.
– Надеюсь, канат выдержит меня, – пробормотал Кроуэлл, принимая гравитол.
Он спрятал коробочку с пилюлями и вытащил из кармана еще что–то. Не спуская глаз с отверстия в потолке, он бочком скользнул к одному из "тихих", подпиравших стену поблизости.
– Что вы делаете, Айзек?
– Секундочку, – прошептал Кроуэлл, шаря позади "тихого". Он вернулся и передал Уолдо маленький пластиковый конверт. Потом засунул в карман небольшой вибронож.
– Соскоб с плеча, – прошептал он.
Уолдо округлил глаза:
– Да знаете ли вы…
Балуурн скользнул по веревке вниз. За ним последовали еще двое бруухиан.
– Шуурна хочет говорить Кроуэлл–кто–шутит одна.
– Ну что же, я готов, – сказал Кроуэлл. – Если только мне удастся взобраться по веревке.
Он хорошенько ухватился и, поднатужась, полез вверх, пропустив свободный конец каната между ногами. Дополнительная доза гравитола должна была облегчить задачу, но все же поднимался он, злясь и невнятно ругаясь, очень медленно.
Шуурна лежала на плетеной циновке. Она была самой старой бруухианкой из всех, кого Кроуэлл когда–либо встречал. Пожелтевшие волосы облезали клочьями, глаза были затуманены слепотой, сморщенные высохшие соски свисали серыми складками плоти.
Слабым голосом она заговорила в неформальном ключе:
– Кроуэлл–кто–шутит.
Я знала тебя в мой Год Постижения,
и я помню тебя лучше, чем собственных детей.
Ты ходишь теперь по–другому,
твои шаги – шаги молодого человека.
Этого Кроуэлл не ожидал.
– Время было более милостиво ко мне, чем к тебе,
Шуурна, ожидающая перехода в тихий мир.
Но эта видимая молодость -
от травы,
которую дал мне доктор, чтобы
придать мне силы молодого человека.
– Мои больше–глазы потемнели,
но мои много–глазы говорят мне,
что ты стал выше на два зернышка.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, – чем ты был век моей жизни назад.
– Это так. Такое бывает,
случается с человеком, когда он стареет.
(Человеку можно добавить несколько сантиметров пластиплоти, но снять их на время уже невозможно).
Воцарилось долгое молчание, которое в человеческом обществе сочли бы щекотливым.
– Шуурна,
имеешь ли ты что–нибудь
сказать мне или спросить у меня?
Снова долгая пауза.
– Нет.
Ты, кто выглядит как Кроуэлл–кто–шутит,
я ждала увидеть тебя,
но теперь ты не здесь.
Я не могу больше ждать,
я готова к тихому миру.
Пожалуйста, призовой наимладшего и нового
наистаршего.
Кроуэлл подошел к веревке:
– Балуурн!
– Шуурна готова… перейти в "тихий мир". Ты можешь найти наимладшего и наистаршего?
Двое, спустившиеся следом за Балуурном, мигом поднялись по веревке. Они прошли мимо Кроуэлла и остановились перед Шуурной. Кроуэлл полез было вниз.
– Кроуэлл–кто–шутит, – заговорил старший, -
не поможешь ли ты нам
снести вниз эту радостную ношу?
Я слишком стар, а этот слишком мал,
чтобы доставить Шуурну
вниз и воссоединить с другими тихими.
С другимитихими? Кроуэлл подошел к трем бруухианам, наклонился и дотронулся до руки Шуурны. Она была твердой и неподатливой, как дерево.
– Старший семьи Шуурны, я не понимаю.
Я считал, что никто из людей не вправе присутствовать
на ритуале перехода в тихий мир.
Старик кивнул в той самой обезоруживающей манере – совсем по–человечески.
– Так было,
но нет–давно назад,
священники сказали нам об изменении.
По моим жалким сведениям,
ты всего лишь второй из людей,
кто удостоился.
Кроуэлл без церемонии поднял тело Шуурны, обхватив ее бедра и негнущиеся руки.
– Кому еще из людей
такая выпала честь?
Старик повернулся спиной к Кроуэллу и последовал за молодым. Тот уже устремился к веревке.
– Я там не был,
но мне сказали,
то был Малатеста–высочайший.
Порфири Малатеста! Последний управляющий рудником, первый из исчезнувших.
Веревка была продета сквозь железное кольцо (тоже купленное в магазине Компании) и обычно свисала, удерживаемая палкой, которая привязана к концу. Кроуэлл поставил труп Шуурны на ноги, придерживая, чтобы он не упал, а старик пропустил веревку под руками покойницы, захлестнув ее таким образом, что получился почти профессиональный морской двойной узел. Они спустили тело Балуурну, который развязал веревку, и, балансируя одной рукой, выбрал слабину, так что канат снова повис в изначальном положении. Затем двое бруухиан скользнули на руках вниз, а следом спустился и Кроуэлл, чувствуя себя далеко не так уверенно.
Во время всей процедуры Уолдо Штрукхаймер с потерянным видом стоял в стороне. Старик обратился к Кроуэллу и неформальном ключе, а когда Кроуэлл ответил, Уолдо угадал, что он вежливо от чего–то отказался.
– Э–э… что все это значит?
– Нас пригласили на поминки… Вы понимаете, будут перечислять все добрые дела, которые старушка сотворила за свою долгую жизнь, потом попросят посоветовать, куда лучше прислонить тело. Я сказал – нет, большое спасибо. Эта церемония будет тянуться целый день, а у меня назначена встреча. К тому же у меня всегда было ощущение, что присутствие людей на таких праздниках – в тягость. Но бруухиане не могут поступить иначе, потому что у них положено приглашать всех, кто оказался поблизости в момент "перехода".
– Ну да, а уж мы так поблизости – ближе не бывает. Рад, что вы не приняли приглашение, – меня уже мутит от всех этих дел.
– Что же, мы вольны уйти в любое время. Разумеется. Балуурн остается.
– Пойдемте…
Солнце по–прежнему пылало над головой, когда они вышли из хижины. Все приключение едва ли заняло больше получаса. Они не прошли по пыльной дороге и десяти метров, как Уолдо хрипло зашептал:
– Тот соскоб, который вы мне дали… Почему вы думаете, что они не обнаружат вашего святотатства?
– Черт возьми, не будьте таким уж конспиратором! Говорите нормально. Мы же обыкновенные туристы, правильно? Для того чтобы увидеть надрез, который я сделал, понадобится лупа. К тому же я ковырнул один из наименее доступных трупов – тот, что у самой стены. Пока у них действует табу на перемещение мумий, мы в безопасности.
– Ну что ж, должен признать, это редкая удача. Может быть, теперь мы наконец выясним, каким образом… Послушайте, вы же были там, когда женщина умерла! Вы что–нибудь видели?
Уставившись в землю, Кроуэлл сделал несколько шагов и только потом ответил:
– Я уже начал было спускаться, хотел незаметно улизнуть, будучи в полной уверенности, что мое присутствие нежелательно. А они просто подошли к ней, взглянули и… сказали, что все кончено. Каким бы способом они ни бальзамировали, они должны начать процедуру, пока тело еще не остыло.
Кроуэлл передернулся, несмотря на жару:
– А они к ней даже не притронулись.
8
Кроуэлл умышленно пренебрег советом доктора Нормана и условился о встрече с послом в конце дня. Он надеялся, что к этому времени дипломат будет уже изрядно пьян.
Ему открыл поразительно красивый человек – аристократические черты лица, седые волосы, ниспадающие на широкие плечи.
– Посол Фиц–Джонс?
– Да… О, вы, должно быть, доктор Кроуэлл? Входите, входите…
Впечатления сильно пьяного человека он не производил.
Кроуэлл очутился в изысканно обставленной комнате. Часть мозга, принадлежавшая Отто, тут же определила стиль: американский провинциальный, конец двадцатого века. Если даже это подделка – все равно: одни только транспортные расходы страшно было вообразить.
Фиц–Джонс указал на бесформенное кожаное кресло, и Кроуэлл позволил мягкой обивке поглотить его тело.
– Разрешите налить вам чего–нибудь. Выбирайте: бренди с водой, бренди с содовой, бренди с соком, бренди со льдом, бренди с бренди или, может быть, – Фиц–Джонс заговорщически подмигнул, – немного бургундского, "Шато–де–Ротшильд" 23–го года?
– Бог мой! – Даже Кроуэлл знал, что собой представляет вино этого урожая.
– Каким–то образом, видимо по ошибке, сюда забросили небольшой бочонок вместо ящика с иммиграционными бланками, в которых мы так сильно нуждаемся. – Фиц–Джонс сокрушенно покачал головой. – Такие вещи неизбежно распутствуют… ик, простите… сопутствуют нашим попыткам действовать в рамках межзвездного бюрократического порядка. Мы учимся приспосабливаться…
Кроуэлл пересмотрел свое прежнее мнение. Судя по всему, Фиц–Джонс "приспосабливался" уже целый день.
– Великолепно!
Он наблюдал, как осторожно передвигает ноги посол, и поражался способности человеческого организма сопротивляться апробированным токсинам.
Фиц–Джонс вернулся с двумя высокими стаканами для виски, наполненными вином густого красного цвета.
– Разумеется, подходящей посуды взять негде. Впрочем, эта тоже сойдет. Вы знаете, вино двадцать третьего года не очень хорошо переносит транспортировку… И не может долго стоять. Надо выпить его как можно быстрее.
На вкус Кроуэлла вино было отменное, но Отто сразу понял, что оно слегка подпорчено. Варварское обращение с лучшим вином столетия!
Фиц–Джонс сделал маленький деликатный глоток, который совершенно непостижимым образом убавил вино в стакане сантиметра на два.
– Вы хотели меня видеть по какому–то конкретному поводу? Нет, не подумайте, что я не могу оценить достойного собеседника, когда мне выпадает такой случай…
– Скажем так: мне хотелось встретиться с кем–нибудь, кто не работал бы на Компанию. Мне нужен взгляд стороннего наблюдателя на то, что здесь происходило за последние десять лет. А произошло немало, насколько я понимаю…
Фиц–Джонс экспансивно взмахнул рукой – еще миллиметр, и вино расплескалось бы. Отто оценил многолетние упражнения, позволившие довести этот трюк до совершенства.
– Не совсем, не совсем… Впрочем, если бы не последний год, тогда конечно… До поры до времени здесь царила повседневная скучная рутина… Жизнь в этом, извините за выражение, мирке шла своим чередом. Вообразите, все здесь трудились в поте лица своего, а мне было совершенно нечего делать. Знай отсылай пустопорожние отчеты два раза в год.
И вдруг начались исчезновения. Управляющий Малатеста был официальным главой планеты, титулованным правителем! Вы только вообразите, сколько на меня свалилось всяких бумаг. Каждый день я сидел на субпространственной связи часами, и наконец… Скажите, доктор Кроуэлл, вы умеете хранить секреты?
– Полагаю, как и любой другой человек.
– Ну да… Впрочем, это уже не секрет, с тех пор как доктор – доктор Норман – все вычислил. Вероятно, в Компании это известно всем и каждому. Словом, я переговорил с высшими чиновниками Конфедерации на Земле, и там решили послать сюда парочку следователей. Ну, те явились – блестяще разыграли роли двух ученых парней, – и только начали что–то здесь вынюхивать, как… тоже исчезли.
– Два геолога?
– Совершенно верно. И что бы вы думали? Раз исчезают два их человека, значит, по идее, Конфедерация должна выслать сюда целую армию, чтобы разобраться, что же здесь происходит. Но нет! Я наконец добрался до какого–то там заместителя секретаря, и он мне говорит: мы, мол, не можем терять людей из–за ваших "мелких интриг" на Бруухе.
– Странно.
Первым пунктом в единственном донесении, которое отправили агенты, значилось предупреждение о ненадежности посла.
– То–то и оно. Поэтому я не думаю, что с агентами случилось то же, что с Малатестой… э–э… что они мертвы. Должно быть, у них был припрятан где–то неподалеку небольшой корабль, и когда они выяснили, что хотели, то попросту улетели. Черт подери! И знаете, что самое досадное? Мы до сих пор не имеем ни малейшего понятия, что случилось с Малатестой. Между тем они – я уверен – все выяснили.
"Очень похоже на то, что они и впрямь–таки все выяснили",– подумал Отто.
– А разве не могла Конфедерация прислать новых агентов и ничего вам не сообщить?
– Исключено. Это – нарушение законов Конфедерации. Я единственный федеральный чин на этой планете. Меня обязаны уведомлять обо всем. Кроме того, с тех пор как агенты исчезли, здесь появилось всего два новых человека. Один – помощник доктора Штрукхаймера; я уже положил на него глаз. Думаю, он тот, за кого себя выдает, – кстати, туповатый парень. Второй новичок – это, разумеется, вы.
Кроуэлл захихикал.
– Ха, воображаю себя шпионом! В таком случае вы, наверное, частенько будете ублажать меня вином?
Фиц–Джонс улыбнулся, но глаза его оставались холодными:
– Конечно! Я же сказал, что его нельзя долго хранить… Строго между нами, я жду, что новый агент объявится со дня на день. Неважно, сообщат мне об этом или нет. Им может быть кто угодно. Вы слышали о кальке личности?
– Оборотни? – Кроуэлл повторил словечко доктора Нормана.
– Совершенно верно. Они могут снять копию с кого угодно. По крайней мере с любого, кого в состоянии умыкнуть и держать взаперти месяц. – Фиц–Джонс допил последние капли вина. – Конечно, такая выдающаяся личность, не побоюсь сказать, такой видный человек, как вы, вне подозрений. Слишком много людей заметили бы ваше отсутствие… – Но в глазах посла Отто снова прочитал: он лжет, он подозревает.
Фиц–Джонс выпростал себя из кресла:
– Давайте–ка я плесну вам свеженького. Он вернулся с двумя полными стаканами.
– Спасибо. Уф–ф–ф, пора принимать пандроксин. – Кроуэлл достал из кармана коробочку и запил вином две таблетки. Одна была гравитол, вторая – ингибитор алкоголя.
– А–а, слабое средство. Вы здесь пробудете какое–то время? Не лучше ли принимать гравитол?
– Нет. Разумеется, я просил, чтобы мне его выписали. Но доктор сказал, что я слишком стар и слишком толст.
"Насколько опасен этот утонченный пьяница?"
– У вас есть какая–нибудь версия насчет Малатесты?
Фиц–Джонс пожал плечами и повторил свой трюк со стаканом.
– Даже не знаю, что и сказать. Правда, в одном я уверен. Этот вздор о том, что во всем виноваты якобы твари, – просто куча… ик, простите… куча дерьма.
– Согласен. Бруухиане органически не способны на насилие.
– Дело не только в этом. Малатеста ходил у них в любимчиках. Он даже весьма неплохо выучил их язык. Они приняли его в одну из семей, и он стал почетным бруухианином.
– Я не знал об этом.
– О, он посещал множество туземных сборищ. При синклите священнослужителей он стал даже чем–то вроде советника.
– Да–а, – задумался Кроуэлл. – Сегодня я узнал, что Малатеста присутствовал на одном из ритуалов перехода в "тихий мир".