– Не знаю, смогу ли это объяснять, – сказал Эшби. – Я хочу, чтобы войн не было, но при этом не осуждаю другие виды за участие в них. За то, что вы там делаете. Я хочу сказать, я не нахожу ничего плохого в том, что вы делаете. Роски убивают невинные существа на территориях, не принадлежащих им, и с ними нельзя разговаривать с позиции разума. Мне очень неприятно это говорить, но в данном случае, на мой взгляд, насилие является единственным возможным выходом.
Щеки Пеи приняли темно-оранжевый оттенок.
– Это действительно так. Я имею ко всему этому лишь косвенное отношение, но даже того, что я повидала… поверь, Эшби, эта война должна вестись. – Она шумно вздохнула, погруженная в раздумья. – Ты плохо обо мне думаешь из-за того… не знаю, из-за того, что я принимаю деловые предложения от военных?
– Нет. Ты не наемница. Ты только доставляешь припасы. В этом нет ничего плохого.
– Ну а как насчет того, что я выстрелила в роску? В ту самую, которая отправила меня себе в рот? Знаешь, мне уже не в первый раз приходилось… защищать себя.
– Знаю. Но ты хорошее существо. И то, чем ты занимаешься, это не изменит. А ваш вид – вы знаете, как положить конец войне. Действительно завершить ее. Война не проникает вам в кровь. Вы делаете только то, что нужно, и на этом останавливаетесь.
– Не всегда, – возразила Пеи. – В нашей истории черных пятен не меньше, чем у других народов.
– Быть может, и все-таки с нами вам не сравниться. Люди не способны справиться с войной. Все, что мне известно о нашей истории, доказывает только одно: война достает из нас все самое худшее. Мы просто… не знаю, еще не дозрели до нее. Начав, мы не можем остановиться. И, понимаешь, я сам ловил себя на этом – на склонности действовать, повинуясь чувству гнева. Ничего похожего на то, что ты видела. Я вовсе не притворяюсь, будто знаю, что такое война. Но в нас, людях, есть что-то опасное. И поэтому мы чуть не уничтожили самих себя.
Пеи провела своими длинными пальцами по его кудрям.
– Но ведь этого не произошло. И вы усвоили урок. Вы стремитесь совершенствоваться. На мой взгляд, остальная галактика недооценивает то, о чем говорит это стремление. – Она помолчала. – Ну, по крайней мере об исходниках, – уточнила Пеи, и ее щеки стали игриво-зелеными. – Мотивы обитателей Солнечной системы более туманные.
Эшби рассмеялся.
– У тебя предвзятое мнение!
– Если и так, в этом твоя вина. – Пеи откинулась на подушку. – Не уходи от разговора. Ты так и не закончил свою первоначальную мысль.
– Которую?
– Что больше всего тебя тревожит.
– А, верно. – Эшби вздохнул.
Кто он такой, чтобы говорить с Пеи о войне? Что он знает обо всем этом помимо сводок новостей и файлов ссылок? Для него война не более чем занимательный рассказ о том, что произошло с людьми, которых он не знает, в местах, где он никогда не бывал. Эшби рассудил, что будет просто оскорбительно говорить Пеи о своем отношении к войне.
– Продолжай, – сказала она.
– Та роска, которая тебя укусила. Она убита.
– Да. – Пеи произнесла это будничным тоном. Ни раскаяния, ни гордости.
– Вот что меня тревожит, – кивнул Эшби.
– То, что… роска убита?
– Нет. – Эшби постучал себя в грудь. – Вот это. Чувство вот здесь, оно меня тревожит. Я слышу, как ты кого-то пристрелила, и радуюсь этому. Я радуюсь, что ты остановила эту роску, прежде чем она успела сделать тебе что-нибудь плохое. Я радуюсь, что она убита, так как это означает, что ты жива. Что это говорит обо мне? Что это говорит обо мне, если я радуюсь тому, что ты можешь сделать то, за что я осуждаю свой вид?
Пеи долго смотрела на него, затем придвинулась к нему.
– Это означает, – сказала она, прижимаясь лбом к его лбу и обвивая своими гибкими конечностями его тело, – что ты понимаешь в насилии гораздо больше, чем думаешь. – Пеи ткнула пальцем его в щеку, и у нее на лице мелькнуло беспокойство. – И это очень хорошо, если учесть, куда вы направляетесь.
– Мы не войдем в зону боевых действий. Совет заверил нас в том, что ситуация там совершенно стабильная.
– Ага, – насмешливо произнесла Пеи. – Лично мне никогда не приходилось смотреть в глаза тореми, но мне почему-то кажется, что стабильности от них ждать нечего. Этот народ возвращал нам наших исследователей разрезанными на куски еще тогда, когда вы, ребята, даже не подозревали о нашем существовании. Я не верю в этот союз, и мне не по душе то, что вы туда отправляетесь.
– И это мне говоришь ты! – рассмеялся Эшби.
– Это совершенно другое дело.
– Неужели!
Пеи недовольно отвела взгляд.
– Да, совершенно верно. Я знаю, каким концом направлять оружие на врага. А ты оружие даже в руки не возьмешь. – Она шумно выдохнула, и ее щеки стали бледно-оранжевыми. – Извини, я была несправедлива по отношению к тебе. Я только хочу сказать, что я знаю тебя. Я не сомневаюсь, что ты размышлял об этом деле долго и тяжело. Но я совсем не знаю тореми. Мне известно только то, что я о них слышала, поэтому… Эшби, пожалуйста, просто будь предельно осторожен.
Он поцеловал ее в лоб.
– И вот теперь ты понимаешь, что я чувствую всякий раз, расставаясь с тобой!
– Чувство ужасное, – усмехнулась Пеи. – И мне бы очень хотелось, чтобы и ты его не испытывал. Но, пожалуй, в каком-то смысле это хорошо. Твои чувства говорят о том, что я значу для тебя не меньше, чем ты для меня. – Она подбоченилась. – Мне это нравится.
Они отложили заказ обеда в номер еще на час.
Угасание
День 180-й, стандартный год ГС 306
Сидя в полной безопасности за толстым стеклом иллюминатора, Охан смотрели на черную дыру. Предприняв небольшое усилие, они могли вспомнить, как выглядела галактика во времена детства их Хозяина, до его заражения. Унылая. Пустая. Голая. Сколько всего терял в жизни разум, не тронутый Шептуном. Такие разумы были у всех чужеродных видов. Охан им сочувствовали.
Если Охан смотрели на деятельность, происходящую на границе аккреционного диска черной дыры, только одними глазами, увиденное ими мало отличалось от того, что видели остальные члены экипажа. Стая беспилотных зондов подлетела к "горизонту событий" так близко, как это только было возможно без риска, и оставалась на границе гравитационного захвата. Зонды дрейфовали в кружащем облаке мусора, и непосвященному наблюдателю казалось, что они лишь бестолково расчерчивают следы в густой пыли своими похожими на гребни руками. Но если Охан заглядывали своим мозгом, сопоставляя увиденное с нужными цифрами и понятиями, космическое пространство становилось просто восхитительным. Вокруг рук зондов кипела и бурлила первозданная энергия, подобная бушующим волнам, гоняющим по поверхности моря плавучий мусор. Щупальца пыли извивались вокруг гребней, искривляясь и выгибаясь, прежде чем попасть в улавливатели. По крайней мере так казалось Охан. Они прижались лицом к иллюминатору, завороженно взирая на невидимый шторм. И снова Охан подумали о том, что видели его товарищи: пустое пятно в пространстве чернее мрака и крошечные зонды, собирающие невидимый груз.
"Какой застывшей должна им казаться вселенная! – подумали Охан. – Какой безмолвной!"
Именно за этим невидимым грузом и прибыл сюда капитан. Вероятно, в настоящий момент Эшби торговался о цене за клетки амби. Собирать чистый амби – ту пыль, которую Охан видели кружащей вокруг гребней зондов, – было крайне трудно. Амби может встречаться повсюду и во всем, однако то, как он переплетается с обыкновенной материей, делает его извлечение очень трудоемким. Конечно, за счет применения нужных технологий его можно отделить, но процесс этот очень нудный, и конечный выход получается таким незначительным, что игра не стоит свеч. Гораздо проще собирать амби там, где материя уже разорвана на части силами, многократно превышающими все то, чем располагают разумные виды, – например, гравитацией черной дыры. Черные дыры всегда окружены турбулентными облаками свободного амби, однако приближение к ним на расстояние, необходимое для его сбора, сопряжено со значительным риском. И все же торговцы амби готовы идти на риск, поскольку это позволяет им назначать за свой товар самую высокую цену. Какими бы дорогими ни были клетки амби, только они одни могли обеспечить необходимой энергией межпространственный бур "Странника". Для их корабля подобные траты были неизбежны, однако всякий раз после покупки партии амби Эшби серел лицом. Охан читали о кораблях, получающих всю энергию только от клеток амби, однако им трудно было представить себе жизнь, в которой была возможна подобная роскошь.
Охан взяли бритву, лежавшую у раковины у них под ногами. Отщелкивая языком четкий ритм, они подправили себе шерсть. Для остальных членов экипажа в завитках шерсти и щелчках языком не было никакого смысла, для Охана они значили очень много. Каждый рисунок представлял космологическую истину, каждая последовательность щелчков олицетворяла математическую абстракцию, лежащую в основе вселенной. Эти символы и звуки были знакомы всем сианатским парам. Они несли на своем теле слои вселенной, выстукивая языком ее ритм.
Глубоко в запястье возникла острая боль, и на какое-то мгновение Охан лишились способности действовать рукой. Лезвие дернулось, разрезая кожу. Охан вскрикнули, не столько от боли, сколько от удивления. Обхватив рану пальцами другой руки, они какое-то время покачивались взад и вперед, дожидаясь, когда резкая боль угаснет до тихого жжения. Вздохнув, Охан посмотрели на порез. Из раны вытекла тонкая струйка крови, оставив на шерсти крохотное пятнышко. Но лезвие не вошло в ткани глубоко. С трудом поднявшись на ноги, Охан направились к шкафу в поисках пластыря.
Это была первая стадия Угасания: онемение и мышечные спазмы. Постепенно боль распространится на кости, а контроль над мышцами станет затруднительным. После чего боль полностью исчезнет, однако это блаженство окажется обманчивым, поскольку оно будет свидетельствовать об отмирании нервных окончаний. Наконец придет смерть, своим чередом.
Угасание являлось неизбежным этапом в жизни сианатской пары. Хотя Шептун отпирал сознание Хозяина, он также сокращал ему жизнь. Одиночки, нечестивые Хозяева, избежавшие заражения, – это преступление каралось ссылкой – по слухам, жили свыше ста стандартных лет, однако Пары не доживали и до тридцати. Время от времени врачи из числа инородцев предлагали помощь в исцелении Угасания, однако всем им неизменно отвечали отказом. Не было и речи о том, чтобы медицинским вмешательством повлиять на генетическую стабильность Шептуна. Зараза считалась священно-неприкосновенной. Шутить с ней было нельзя. И Угасание было разумной ценой за просветление.
И все равно Охан было страшно. Они могли оторваться от страха, но он оставался, подобно неприятному привкусу во рту. Страх. Это атавистическое чувство, суть которого в том, чтобы заставлять примитивные формы жизни держаться подальше от потенциальных хищников. Всеобщая константа жизни. Страх отторжения, критики, неудачи, утраты – все это было следствиями одного и того же архаичного рефлекса выживания. Охан понимали, что их страх перед смертью – не что иное, как сигнал какого-то примитивного синапса в мозгу Хозяина, эмоциональный эквивалент отдергивания руки от горячей поверхности. Они сознавали, что, когда достигнут высших уровней сознания, смерть перестанет быть страшна. С какой стати бояться того, что приходит ко всем формам жизни? В каком-то смысле Охан испытали облегчение, достигнув Угасания. Это означало, что им удалось избежать внезапного, преждевременного конца.
Только Эшби и доктор Шеф знали о том, что у Охан началось Угасание. Капитан старался по-прежнему вести себя как ни в чем не бывало, хотя он нередко спрашивал у Охан вполголоса, как они себя чувствуют, словно он мог что-то сделать. Доктор Шеф, добрейшее создание, не поленился связаться с сианатскими врачами, чтобы узнать от них больше о симптомах Угасания. Через несколько дней после того как "Странник" покинул Порт-Кориоль, доктор Шеф подарил Охану множество различных настоек и чаев на травах, которые, как ему посоветовали, облегчают боль. Охан были тронуты, хотя, как обычно, они не знали, как должным образом выразить свою благодарность. В сианатской культуре понятие подарка отсутствовало, и у Охан всегда возникали затруднения с тем, как выразить свою признательность за подобные поступки. Они надеялись на то, что доктор Шеф относится с пониманием к этому социальному ограничению. В определенном смысле доктор Шеф обладал способностью заглядывать в сердца своих товарищей, точно так же как сами Охан могли видеть вселенную. Охан частенько задумывались, сознает ли доктор Шеф, какой это великий дар.
Залепив порез и вытерев кровь, Охан вернулись к иллюминатору. Подобрав бритву, они щелкнули языком, проводя лезвием по шерсти. При этом они размышляли о концепции предназначения. Предназначение доктора Шефа заключается в том, чтобы кормить и исцелять. Предназначение Эшби заключается в том, чтобы связывать экипаж воедино. Принятие Угасания шло вразрез с этими предназначениями. Обоим было трудно принять смерть члена экипажа. Охан надеялись, что они понимают, как он ценит их старания.
Предназначение самих Охан заключалась в том, чтобы быть навигатором и раскрывать вселенную перед теми, кто слеп и не способен ее видеть. После смерти Охан больше не смогут выполнять это предназначение, и они не могли отрицать, что это их очень огорчает. Но по крайней мере у них будет время выполнить еще одно задание – проложить новый тоннель к Хедре-Ка. Угасание только началось, еще продолжается первая стадия. Есть время проложить тоннель, прежде чем погибнуть. Охан надеялись, что Эшби не очень переживает по поводу того, что позволил им встретить последнюю стадию Угасания на борту "Странника". Они считали, что нет ничего достойнее того, чем умереть на своем посту, выполнив предназначение.
Охан снова устремили взгляд на черную дыру. Закрыв глаза, они представили себе огромные клубы фрагментарной материи, опадающей вниз и прессующейся бесконечными слоями. "Лараб" – так это называлось на их родном языке; слово описывало форму. А еще "грусс" – слово для описания цвета невидимой материи. В клиппе не было слов для обозначения цвета и формы того, что находится за пределами видимости. Время от времени Охан пытались объяснить это членам экипажа "Странника", однако не существовало ни слов, ни абстракций, чтобы раскрыть их ограниченное сознание. Охан предпочитали любоваться этим зрелищем в одиночестве, особенно сейчас. Черная дыра – идеальное место для размышлений о смерти. Во вселенной нет ничего вечного. Не вечны звезды. Не вечна материя. Ничто не вечно.
Бритва среза́ла волосы. Запястье болело. Бурлило небо, оставаясь невидимым.
Источник сообщения: Рескитский музей естественных наук – архивированная библиотека (общий доступ, язык – рескиткиш)
Название темы: Мысли о галактике (глава третья)
Автор: ошет-Текшерекет эск-Рахист ас-Эхас Кириш искет-ишкрисет
Шифрование: отсутствует
Перевод: [с рескиткиша на клипп]
Транскрипция: отсутствует
Идентификатор узла: 9874-457-28, Розмари Харпер
Впервые встречаясь с представителем другого разумного вида, любой обитатель галактики первым делом тотчас же составляет полный перечень его (ее) физиологических отличий. Это всегда первое, что мы видим. Какая у него (у нее) кожа? Есть ли хвост? Как он (она) передвигается? Как берет предметы? Что он (она) ест? Есть ли у него (у нее) способности, которых нет у меня? И наоборот?
Все это очень важные отличия, однако гораздо важнее то сравнение, которое мы производим уже потом. Мысленно составив перечень расхождений, мы начинаем проводить параллели – не между чужаком и собой, а между чужаком и животными. Все мы еще в детстве усвоили, что высказывать эти сравнения вслух оскорбительно, и действительно, многие расхожие расистские прозвища – на самом деле не что иное, как названия животных, не обладающих разумом (например, человеческий термин "ящерица" для описания аандрисков; квелинский термин "тикк" для описания людей; аандриский термин "серш" для описания квелинцев). Хотя все эти термины являются обидными, объективный анализ раскрывает один весьма любопытный биологический момент. Отбросив в сторону весь унижающий подтекст, мы увидим, что мы, аандриски, действительно внешне похожи на некоторых представителей класса пресмыкающихся, родиной которых была Земля. В свою очередь, люди похожи на больших двуногих приматов, лишенных волосяного покрова, оби-тающих в системах канализации квелинских городов.
Ну а квелинцы имеют определенное сходство с ракообразными, распространенными по всему Хашкату. И тем не менее мы развивались независимо друг от друга, на разных планетах. Мой народ и земные ящерицы принадлежим к разным эволюционным деревьям; то же самое верно в отношении людей и тикков, а также квелинцев и сершей. Наши родины разбросаны по всей галактике. Мы происходим из миров, остававшихся замкнутыми на протяжении миллиардов лет, и эволюционные часы у всех нас начали свой отсчет в разное время. Ну почему все мы, впервые встретив своих галактических соседей, первым делом вспоминаем существа с наших родных планет?
Этот вопрос становится еще более сложным, если отойти от наружных различий и присмотреться к великому множеству общих черт. У всех видов разумных существ есть головной мозг. Задумаемся на мгновение над этим вроде бы очевидным фактом. Несмотря на наши обособленные эволюционные пути, у всех нас выработалась нервная система с единым центральным узлом. У всех нас есть внутренние органы. Все мы обладаем по крайней мере несколькими физическими чувствами: слухом, осязанием, вкусом, обонянием, зрением, электрочувствительностью. У подавляющего большинства разумных видов или четыре, или шесть конечностей. Двуногое прямохождение и противопоставленный палец, хоть и не являются обязательными, распространены крайне широко. Все мы состоим из хромосом и ДНК, которые, в свою очередь, образуются из небольшой горстки ключевых химических элементов. Всем нам для жизни требуется постоянный приток воды и кислорода (хотя и в разных количествах). Всем нам нужна еда. Все мы чувствуем себя плохо в слишком плотной атмосфере или слишком сильном гравитационном поле. Все мы умираем в ледяном холоде или в палящем зное. Все мы умираем, точка.