Центральная клиническая больница Медицинского центра Управления делами Президента Российской Федерации - а для краткости Кремлевка - располагается на западе Москвы и занимает гектаров двести, если не больше. С одной стороны весь массив окаймляет Рублевское шоссе, с другой - улица маршала Тимошенко, а с двух остальных - почти настоящий лес. Растительности, впрочем, вольготно и на самой территории "Кремлевки": как ни старались люди привести каждое деревцо и каждый кустик к общему знаменателю ландшафтного дизайна, все было напрасно. Сил, воли или просто денег для обустройства здешней буйной флоры явно не хватает. Человек кое-как забирал у природы квадратные метры, но не километры. Белые, кремовые и светло-серые больничные корпуса припаркованы по всей зеленой зоне на значительном отдалении друг от друга и часто без видимых номерных знаков. К счастью, Рашид Харисович вчера нарисовал мне схему - куда двигаться сначала, куда потом и где искать его корпус 23-Б.
Вначале, правда, вышла легкая заминка - в Бюро пропусков. Мне сразу выдали две лиловые бумажки с голограммами, а вот Макса как иностранного подданного мурыжили минут сорок. Не без любопытства я следила за схваткой фальшивого Кунце с нашей больничной бюрократией и все гадала, не нарушит ли Лаптев маскировку, не высунет ли из какого-нибудь потайного карманчика краешек чекистской ксивы-вездехода. Однако Макс героически снес придирки, получил отдельный пропуск для себя и отдельный для "кавасаки". Впервые я порадовалась, что у нас мото, а не авто. Машина без спецномеров, флажков и мигалок застревала бы здесь у каждого КПП; на двух же колесах мы легко проскакивали между деревьями, срезали углы и объезжали посты. К стеклянным дверям корпуса 23-Б мы подкатили слегка поцарапанными, но бодрыми.
Удача нам сопутствовала еще минут десять-двенадцать. Все преграды между нами и Окрошкиным мы с Максом одолевали без проблем. Одна из вахтерш за полтинник согласилась приглядеть за мотоциклом, а другая - всего за стольник - забыла, что приемные часы уже закончились. Четверо охранников, проверив наши пропуска, легко допустили нас к лифту Сам лифт тоже не заставил себя долго ждать. В вестибюле девятого этажа оказалось всего два охранника, и среди них - ни одного, кто стал бы приставать к Максу с глупыми вопросами по поводу гражданства. На этаже мы не заблудились, потому что здесь было всего две "люксовые" палаты и на двери первой же я увидела надпись "А Окрошкин" - отчего-то без точки после инициала. Я велела Максу постоять в коридоре, приоткрыла дверь… И тут нашему везению пришел конец.
Адам Васильевич был не один. Его вообще не было видно за чужими спинами. Всю просторную одноместную палату заполняли суетливые силуэты в бело-зеленых халатах и марлевых масках. В воздухе пахло эфиром и висело неуловимое напряжение, какое бывает перед самым началом грозы: гром еще не грянул, дождь не хлынул, но вот-вот. Крайний из халатов повернулся на шум, шикнул на меня, а другой - тот, который был дальше от дверей, махнул повежливее, но тоже нетерпеливо. Мол, быстро закройте дверь и ждите.
Минут через двадцать из палаты вышел врач. Он стянул с лица маску и оказался Рашидом Харисовичем Дамаевым.
- Ну что? Ну как Адам Васильевич? Жив? - накинулась я на него.
- Тише, Яна, ради бога, - задушенным голосом попросил врач. - Не наседайте на меня так, вы прямо как ваш папа… Жив он, жив, хотя состояние его, конечно, оставляет желать… А главное, с утра все вроде устаканилось, и анализы были неплохие, и пульс, и температура. Но буквально час назад все как будто взорвалось и понеслось, мы чудом его стабилизировали. Судя по сетчатке, у него ко всему еще и микроинсульт. Сейчас он в искусственной коме, завтра мы его подержим на седативах, на анестетиках и, если с давлением - кровяным, внутричерепным - все останется без изменений, будем осторожно выводить. В любом случае, Яночка, - пока никаких посещений, и думать про это забудьте. Кома есть кома. Он все равно нас не слышит и не видит…
В полном раздрызге чувств я попрощалась с Дамаевым и двинулась обратно. Тактичный Макс отстал на несколько шагов, чтобы не нарушить моих переживаний. Но в больничных коридорах, даже самых элитных, фиг организуешь одиночество! На пути к лифту я едва не столкнулась с тремя господами, деловито шагавшими мне навстречу. Точнее, господином я бы назвала лишь одного из троицы - молодого, стройного, довольно симпатичного на вид. Двое остальных - значительно старше, мордатее и коренастее - выглядели сущими шкафами из мореного дуба: внутренние ящики этих шкафов одинаково оттопыривались слева, на уровне сердца. На всякий случай я оглянулась посмотреть, куда они пошли, и не без облегчения увидела, что все трое направились в палату напротив.
Едва Макс присоединился ко мне на площадке у лифта, я шепнула:
- Не нравится мне здешняя публика. Ты видел, каких два бандюги тут запросто прошли? А у дверей палаты Окрошкина, между прочим, ни охраны, ни милиции.
- Это ФСО, - сказал Лаптев. - Бывшее ГУО.
- А по-русски тебе трудно сказать? - тихо возмутилась я. - Что еще за ГУО? Группа Умственно Отсталых?
- ГУО - это сокращенно Главное управление охраны, - спокойно растолковал мне Макс. - Так раньше называлась ФСО, Федеральная служба охраны. Я просто знаю тех двух ребят, которых ты приняла за бандюг. Мы когда-то давно вместе работали, еще в ФСК, а потом их обоих забрали в ГУО - охранять разных шишек из АП… ну то есть из Администрации президента.
- Ненавижу эти сокращения, - заявила я Максу, сердитая на весь мир, - напридумывали их на наши головы, чтоб только воду замутить. Скоро вместо нормальных слов одни только дурацкие аббревиатуры останутся. ФСБ, ЦКБ, ГУО, ЗАО, ФИО, АО, а венец всему - ООО. То ли крик восторга, то ли сортир с одним лишним очком, то ли Общество Онанимных Олкоголиков…
И тут в моих мозгах что-то щелкнуло. Так у меня бывает с детства: я могу тупо глазеть на ребус или головоломку и так, и эдак, чувствуя себя темной беспросветной дурой. А потом вдруг на меня в один миг нисходит просветление - словно яркую переводную картинку кто-то освобождает от тусклой бумажной подложки.
Нечто подобное произошло и теперь. Телефонный треп, надпись на дверях больничного "люкса", пустая болтовня о сокращениях - все это сплелось вместе, перекрутилось, сжалось, потрескалось и распалось. Из шелухи выпало чистое голое семечко разгадки.
- Макс, - вкрадчиво спросила я, - а когда ты, например, видишь слово "АО", то о чем сразу думаешь?
- Это очевидно, - ответил Лаптев. - Любой нормальный человек знает, что АО - это акционерное общество.
- Точно! - воскликнула я. - Ты нормальный. И Вадик Кусин нормальный. Поэтому он тоже подумал про акционерное общество. А это Адам Окрошкин, его вензель! Это же он мне письмо прислал!
Глава двадцать шестая Где у чуда кнопка (Иван)
Слова "Нобелевка" и "молодость" - из двух непересекающихся множеств. Ты можешь совершить гениальное открытие хоть в двадцать лет, но о скорой награде даже не помышляй. Считается, что претендент на премию подобен марочному вину - чем больше время выдержки, тем качество и цена выше. Но это отговорка. Просто шведы - прирожденные садисты. Их академия в полном составе будет задумчиво ковырять в носу не менее полувека, втайне уповая на то, что кандидат решит свои маленькие проблемы собственными силами. Например, благополучно откинет копыта до срока. А если все-таки гений и через пятьдесят лет продолжит из принципа цепляться за жизнь, ему скрепя сердце повесят на шею золотую медальку с профилем папаши динамита. При этом все будут надеяться, что на радостях нобелиат уж точно гикнется или, как минимум, тронется умом. Обычно происходит второе.
Действительный член Российской Академии наук, член-корреспондент полутора десятков зарубежных академий, лауреат Нобелевской премии по физике восьмидесятилетний Марат Юльевич Ганский вкатился ко мне в кабинет на механизированном инвалидском электрокресле, простер вперед единственную руку и с ходу заорал:
- Ну! Что я вам говорил! Дождались? Допрыгались?
- Дождались чего? - очень осторожно переспросил я. Ход мыслей академиков предугадать трудно. Речь могла идти о чем угодно - от глобального потепления до роста цен на слабительные пилюли.
- Он еще спрашивает! Вот, быстро смотрите сюда!
С громким жужжанием кресло причалило к моему столу. Передо мной оказалась последняя страница ежедневной газеты - не из самых моих любимых, но и не оголтелая. Во всяком случае до дерзких статей про то, как в юности будущий президент Паша Волин забывал гасить свет в коммунальной уборной, здесь не опускались.
- А что такого страшного? - не уловил я. - В Москве сегодня плюс двадцать пять, ветер умеренный, преимущественно без осад…
- Левей, левей смотрите! - перебил меня Ганский. - Увидели?
Я послушно глянул левей и вновь не обнаружил ничего предосудительного. Астролог Виолетта Дубинец обещала козерогам удачный день и успех в разнообразных начинаниях. Скорпионам же и овнам, напротив, было рекомендовано поберечься - посидеть дома во избежание внезапных простуд, ушибов, вывихов и переломов конечностей.
- Пал последний бастион! - трагически объявил академик. - До сих пор у нас оставалась одна приличная газета, не позволявшая себе эту антинаучную мерзость. Теперь не осталось ни одной.
К гороскопам я был равнодушен - есть они или нет, мне глубоко фиолетово. По сравнению с иными бзиками дорогих россиян этот еще мил, отчасти он даже полезен. Таких людей нам легче окучивать. Гражданин, уверенный в том, что его судьбу определяют Сириус и Полярная звезда, не покатит бочку на партию и правительство.
Не желая, однако, заранее огорчать нобелевского лауреата, я сотворил на лице непреклонную гримасу и поддакнул гостю:
- Вся эта астрология в нашей прессе - просто плевок в душу
- Сплошное надувательство трудящихся, - добавил академик.
- Отвратительное мракобесие, - в том же тоне продолжил я.
- Галиматья несусветная, - вернул мне мячик Ганский.
- Уголовное преступление, - отпасовал я обратно.
- Гороскопы - опиум для народа, - вспомнил классику Ганский.
- Гороскопы - чума XXI века, - не подкачал я.
- Они ничуть не лучше порнографии, - врезал академик.
- Они гораздо хуже порнографии, - усугубил я.
- Надо с ними бороться, - потребовал Ганский.
- Запретить их законодательно, - откликнулся я.
- Указом президента, - присовокупил лауреат.
- И не просто запретить, - вдохновенно развил я мысль. - Этого мало. Тираж надо сжечь. Газету закрыть. Редактора высечь на Красной площади. Виолетту Дубинец отдать в штрафные роты.
Тут нобелевский лауреат опомнился: демократ и гуманист в нем все-таки перевесили пламенного борца за чистоту науки.
- Нет, запрещать нельзя, - печально не согласился он. - Это не по закону. У нас же в России, черт возьми, свобода слова.
- Правда? - удивился я. - Вы уверены? Отрадно слышать. Ну раз вы считаете, что в России есть свобода слова, вам придется поискать иные варианты борьбы… О! Вы можете объявить газете личный бойкот. Не давать им интервью. Корреспондент придет к вам за интервью, а вы его в шею, в шею! А еще можно спустить его с лестницы и сверху немного обдать помоями. Это будет симметричный ответ. И, главное, в рамках закона о печати - не подкопаешься.
- Как вы говорите? В шею? Помоями? Очень, очень интересно… - Ганский замолчал, осмысляя вновь открывшиеся перспективы.
Теперь пора было переходить к главной теме сегодняшней беседы. Но делать это придется филигранно. Бережно. Нежно. Чтобы старый хрыч не взбесился и не опробовал на мне мою же идею.
- Скажите, Марат Юльевич, - кинул я пробный камушек, - а не осталось ли в естествознании… э-э-э… каких-то "белых пятен"?
- После Альберта Эйнштейна - ни одного, - без колебаний ответил Ганский. - Все фундаментальные открытия сделаны. Картина мира полностью сложилась и описана во всех учебниках.
- Иными словами, - уточнил я, - современная наука может объяснить абсолютно все? До последнего муравьиного чиха?
- Того, что она не может объяснить, не существует в природе, - отрезал, как бритвой, нобелевский лауреат.
- А чего, к примеру, не существует? - Задавая этот вопрос, я постарался сыграть в наивность на грани идиотизма.
Марат Юльевич даже улыбнулся снисходительно моему невежеству:
- Не существует всего, что противоречит законам сохранения энергии или сохранения вещества. Всего, что не отвечает законам эволюции живой материи. Сухая вода, тонкие миры, торсионные поля, психотронное излучение, реликтовые гоминоиды - да мало ли какой дури понапридумывают? То, что нельзя получить двигатели с КПД больше 100 %, давно установленный факт, а всякие безмозглые попытки оспорить очевидное - чушь и ересь.
- Нужно не иметь ни одной извилины, чтобы не понять, какой это бред, - торопливо поддержал я. - Щелкоперы должны стыдиться.
- Им не стыдно, им сенсации подавай, - брюзгливым тоном сказал Ганский. - Как только прессе надоедают perpetuum mobile или инопланетяне, сразу появляются какие-то дети, больные аутизмом, которые будто бы видят с завязанными глазами и разговаривают с мертвецами. Или какие-то деревенские бабки - те, вы подумайте, по кофейной гуще предсказывают движение рынка ценных бумаг…
- А какова точность предсказаний? - полюбопытствовал я. - Вдруг эти чудеса можно использовать на благо родины?
- Мой юный друг, у меня богатый жизненный опыт, и не верю я ни в какие чудеса, - вздохнул академик. - Они, с моей точки зрения, являются типичным проявлением лженауки или шарлатанства.
- Но как тогда быть с евангельскими чудесами? - осторожно запустил я еще один камушек. - Ну, там, воскрешение Лазаря, хождение по водам, превращение воды в вино. Это тоже лженаука?
- Я атеист! - Своей единственной рукой Ганский сделал быстрый жест, как будто отгонял мошек. - Знаю, сейчас это моветон, но я, уж простите, человек старой закалки. Для меня евангельские истории не аутентичны реальности. Впрочем, я готов признать, что свидетели, быть может, не врали и не бредили: все так называемые чудеса поддаются рациональному толкованию. Воскрешение Лазаря - заурядный случай выхода из летаргии. Превращение воды в вино - всего лишь массовый гипноз. Факт хождения по воде любой физик объяснит флуктуациями поверхностного натяжения. Как известно, обычные пауки-водомерки проделывают данный трюк не одну тысячу лет, и никто пока еще не записал тех насекомых в мессии…
- Хорошо, Марат Юльевич, а что вы скажете об этих насекомых?
Я поманил пальцем академика, подождал, пока его инвалидское кресло окажется с моей стороны стола, и показал гостю фокус.
Полчаса назад, прибираясь на столе, я легкомысленно смахнул крошки от пирожного в верхний ящик, совсем забыв про тараканов. И зря. Вероятно, три оставшихся участника бегов отыскали - вслед за покойным ныне Васютинским - лазейку из коробки, выползли и жадно накинулись на крошки. Каждому, подозреваю, достались неравные доли добычи. Поэтому когда я вскоре сунулся в ящик за карандашом, вопрос о власти моя троица уже для себя решила. Из бумажных обрывков, ластиков, зубочисток, канцелярских скрепок и прочего мусора Титкин с Сычевым сооружали Никандрову некое подобие трона. Сейчас тараканий царь или президент, заняв позицию, проводил что-то вроде совещания своей Администрации и на тараканьем языке раздавал указания аппарату…
- Изящно, - с кислой улыбкой произнес академик. - Но ничего чудесного. Самоорганизация в колониях членистоногих - это вполне в рамках современной биологической науки. Правда, я читал у кого-то из французов или бельгийцев, что тараканье сообщество выстроено по демократическим принципам. А ваши кремлевские особи, я смотрю, выбрали себе принцип властной пирамиды. Что ж, и не такое бывает. В жизни, молодой человек, вообще много забавного, успевай только уворачиваться. К нам в Академию как-то раз явился один горец - тоже весьма забавный шарлатан. На голубом глазу уверял нас, что живет больше пятисот лет, и даже рассказал пару любопытных анекдотов о Торквемаде и Лойоле.
- И что с ним стало дальше?
- Да черт его знает, - пожал плечами Ганский, - делся куда-то. Обратно в горы свои, наверное, полез. У него ведь не было ни московской регистрации, ни документов. Как, впрочем, и у многих других шарлатанов. Вы думаете, ими движет бескорыстная любовь к истине? Накось выкуси! Квартирный вопрос - вот что им покоя не дает. Они почему-то вбили себе в головы, что Академия всесильна, что мы может сделать жилплощадь им и их гениальным деткам после пары дешевых фокусов. И ведь злятся, когда мы их посылаем. Ну нет никакого врожденного пирокинеза! И ватеркинеза врожденного нет! И не умеют младенцы гнуть ложки взглядом!
- А как насчет феноменов… э-э-э… благоприобретенных? - забросил я свою главную удочку. - Скажем, к примеру, обычный человек облучился - и стал человеком-пауком. Или, допустим, кто-нибудь съел что-нибудь необыкновенное - и сразу обрел невероятные способности. Такого наукой не зафиксировано?
На лице лауреата Нобелевской премии появилось выражение скорби.
- К великой моей печали и тоске, - сообщил Ганский, - город Лос-Анджелес находится вне сейсмоопасной зоны. И шансы, что треклятый Голливуд со всеми его блокбастерами однажды провалится в тартарары, я как физик оцениваю крайне невысоко. А жаль, ой как жаль! Из-за него у нынешней молодежи такая каша в голове!
Академик выставил вперед единственную руку. Сморщенная желтоватая ладонь оказалась прямо у меня под носом.
- Вот, - сказал он, - извольте удостовериться. Я, Марат Ганский, сильно облучался несколько раз, причем однажды хватанул столько бэр, что думал - подохну. Но выжил. Выжил и сделался, заметьте, не человеком-пауком, а человеком-инвалидом - в полном соответствии с законами радиологии. Кстати, прецеденты, когда человек, съев что-то волшебное, в реальности совершает что-то волшебное, мировой науке тоже неизвестны… Хотя нет, пожалуй, вру. Один такой случай из личной практики имел место.
Академик объехал вокруг стола, взял газетный лист и, ловко действуя рукой, культей и плечом, за несколько секунд соорудил из газеты веселенькую панамку.
- В 1957 году - сообщил мне Ганский, - я, бедный аспирант ФИАНа, вместе с друзьями пошел в ресторан "Пекин". Он тогда только открылся, и я был там впервые. Я уж запамятовал, по какому поводу мы собрались. В упор не помню, где мы раздобыли деньги на ресторан. И, конечно же, из башки моей за давностью лет вылетело, какое вино мы тогда пили… А вот еду - помню самым отчетливым образом. Нам принесли такое бесподобное мясо со специями, что словами выразить невозможно. Это было нечто фантастическое, феерическое по вкусу, какой-то полет, какое-то чувство небывалого кайфа, пока жуешь его и глотаешь. Да, безусловно, умом я понимаю: сработал контраст между моим жалким аспирантским меню - макароны, консервы, хлеб - и творением профессионального повара. Но в науке, согласитесь, важны не привходящие обстоятельства, важен конкретный результат… Короче говоря, в тот же вечер я пришел из ресторана к себе в общежитие и закончил одну работку по квантовой электродинамике. Три месяца она мне не давалась, хоть тресни, а тут вдруг - вжик! - накатило, и я доделал ее за полтора часа. Между прочим, именно за ту статью я через много лет получил чертову Нобелевку…
Одним движением Ганский смял газетную панаму в бумажный ком.