Ровно в семь вечера Орфей приземлился на летном поле в Каире, и экипаж сразу же принялся за работу - надо было загрузить на борт свежую порцию угля Формби и наполнить водяные цистерны.
Винсент Снид в одиночестве маялся в первой каюте второго класса. Он лежал на койке, когда в замке повернулся ключ и дверь открылась. Вошел сэр Ричард Фрэнсис Бёртон, за ним детективы-инспекторы Траунс и Честон, в сопровождении высокого темнокожего человека в мундире с эполетами и поясом. Орлиное лицо с усами и эспаньолкой, пронзительные черные глаза, на голове - феска.
- Мистер Снид, - сказал Бёртон. - Это Аль-Мустази, комиссар городской полиции. Его люди ждут снаружи. Они отведут вас в каирскую тюрьму, где вы будете находиться несколько недель, после чего вами займется британский консул. И там вам придется очень постараться, чтобы остаться в живых. Я знаю, вы родились и выросли в Котле, и сам убедился, что это ад, находящийся посреди Лондона. И, тем не менее, уверяю вас, это Шангри-ла по сравнению с тем, что вас ожидает, и очень скоро.
Снид взглянул вверх, его маленькие глаза хорька наполнились страданием. - Ни хрена не сделал, - заголосил он.
- Вы все еще утверждаете, что вас зовут Тобиас Треднидл?
Чистильщик воронок сглотнул, адамово яблоко запрыгало на его тощей шее.
- Да, - прошептал он.
- Несмотря на то, что два человека опознали в вас Винсента Снида?
- Да.
- Вы проникли в мою каюту и положили на стол подшипник?
Бёртон заметил, что маленький человек задрожал.
- Я... я ни хрена не сделал! Ни хрена!
Бёртон вздохнул.
- Мистер Снид, в прошлом множество людей лгали мне, и у меня глаз наметан. По каждому вашему слову и движению, по тому, как вы ведете себя, я вижу, что вы не говорите мне правду. Я даю вам последний шанс. Признайтесь, кто вы такой, расскажите мне, почему положили подшипник на стол, и тогда я позабочусь о том, чтобы вас отправили обратно в Лондон. Я даже попрошу полицию не предпринимать ничего против вас. Конечно, вы больше никогда не будете работать чистильщиком воронок, но, по меньшей мере, вы снова сможете стать мастером-трубочистом.
По щеке Снида скатилась слеза.
- Ты ничего не понимаешь, - прошептал он. - Я знаю, что плохо себя вел с ним. Возможно, слишком строго, вроде как с мальцами. Но я только пытался научить его работать. Я вовсе не собирался избивать это рыжеволосого черта - просто учил его. И... - внезапно он задохнулся и проглотил слова, - ... не собирался никому вредить сейчас. Я ни хрена не сделал. Ни хрена!
- Значит, вы сознаетесь, что вас зовут Винсент Снид, но утверждаете, что ничего не сделали?
Маленький человек сжал руки вместе, потом поднял их и закрыл ими лицо.
- Да, - простонал он.
- Имя Цеппелин что-нибудь говорит вам?
Снид расставил пальцы и взглянул через них на Бёртона.
- Цапрем?
- Цеппелин.
- Не знаю никакого Цеппелина.
Бёртон повернулся к Траунсу и Честону.
- Не передадите ли его в руки вашего египетского коллеги, пожалуйста?
Оба детектива кивнули, шагнули вперед и подняли Снида с кровати.
- Нет! - закричал он, извиваясь в их железной хватке. - Уберите от меня чертовы руки.
- Без глупостей, пожалуйста, - рявкнул Траунс.
Они вытащили его из каюты и отдали четырем египетским полицейским. Снид завыл.
Бёртон, говоря на местном диалекте арабского, обратился к Аль-Мустази:
- Несмотря на все мои угрозы, я бы хотел, чтобы он избежал самого худшего. Как только мы приземлились, я послал консулу свою болтунью. Я прошу его обращаться со Снидом с должным уважением. Британские чиновники возьмут его под свою опеку и отправят обратно через несколько дней, но нет необходимости говорить об этом ему. Пускай он думает, что ему предстоит пробыть в каирской тюрьме достаточно долго. Это его чему-нибудь научит.
Аль-Мустази прошептал что понял, поклонился и ушел.
Бёртон вышел из каюты и подошел к Траунсу и Честону. Вместе они направились в салон.
- Странно! - сказал Честон. - Почему он так упрямится?
- Очень странно, - заметил Бёртон. - И его поведение тоже очень необычно. Он все время глядел в потолок.
- Я тоже заметил, - буркнул Траунс. - И хотел бы знать, почему?
Все трое присоединились к Суинбёрну, Кришнамёрти, Бхатти и Герберту Спенсеру, которые уже расположились в салоне. Заводной философ не мог ни пить, ни курить, но наслаждался компанией и нуждался в расслаблении, несмотря на то, что его сознание являлось только электрическим полем, управлявшим машиной. С Покс на голове, он сидел у бара вместе с друзьями, цедившими виски с содой и глядевших на разбросанные огоньки домов и минаретов. Бёртон закурил одну из пользующихся дурной славой манильских черут, Траунс обрезал кончик значительно более дорогой индейской сигары Цветок Диндигула, а Честон и Кришнамёрти зажгли трубки. Ни Суинбёрн, ни Бхатти не курили. Поэт, однако, компенсировал это двойной порцией бренди.