- Я не хотела… - начинает Анна, не зная даже, чего не хотела, но Мюриет заглушает ее, кричит громко и горестно:
- Я не говорила ей, она сама знала! Я не приводила ее, - кричит она, игнорируя тот факт, что стоит рядом с Анной и сама теперь прячется за нее, обхватив руками за талию. Молчит только Натан. Он поднимается на ноги, безмолвный, бледный как смерть, встает перед Джоном, загораживая его собою.
Проходит целая секунда, затишье, и Анна чувствует, как потерянный кусочек пазла ложится на свое место. Это происходит в тот миг, когда Анна стоит у двери, а они еще не видят ее. Она замечает, как Джон смотрит на сына. Он ждет, пока мальчик сделает ход, Джон заранее знает, какой, и картинка - будто остаточное свечение. В игре с таким обилием случайностей и невеликим умением это не лучший ход, думает Анна, этим не стоит гордиться дольше секунды, но все-таки во взгляде Джона гордость за сына. Гордость, жалость и любовь, и Анна совершенно неожиданно понимает, ради кого Джон Лоу богат. Деньги спрятаны под именем сына, потому что они всегда предназначались сыну.
А потом все говорят разом.
- Все в порядке, - Мюриет Натану, - она не сделает ничего плохого, - и Анна тоже пытается что-то сказать - что-то дурацкое, вроде Привет, - мужчине, который встает, примирительно повторяя ее имя, а она не слышит его, только видит - Анна, точно улыбка. Но голос Натана обрывает их всех.
- Вы ничего не знаете! Вы не знаете, не знаете!
Декламация, детская дразнилка, издевка, торжество и страх. Анна смотрит на Джона, тот испуганно поворачивается к сыну.
- Зачем вы здесь? Зачем вы пришли? - Издевка и ярость. - Вы нам тут не нужны…
- Натан! - говорит Джон. - Хватит. - Но Натан глядит на него - вдвое ниже, разъяренный вдвое сильнее.
- Не надо было ей приходить.
- Анне? Это еще почему?
- Она тебе не друг!
- Но ты знал, что ее пригласили, разве не так? Ты ведь, кажется, говорил… - И затем глаза его проясняются: - Так вот почему мы тут так долго ошивались, игнорируя наших гостей? Из-за Анны? - Его смех, уязвленное молчание сына. - И мы прятались от налогового инспектора?
- Тебе нельзя с ней разговаривать.
- Можно. Я ее пригласил.
- Зачем?
- Потому что она мне нравится. И я разговариваю с теми, кто мне нравится. - Он скрипит зубами, обуздывая гнев, слышен акцент. Как жестоки мы бываем с детьми, думает Анна. Как добры они к нам. - Она мой гость, Натан. Ты сделаешь мне одолжение, и будешь вести себя любезно.
- Она не гость! - кричит Натан. - Какой она гость, если она тебе даже не друг…- Но голос его срывается. Глаза тоскливые. Он выглядит так, будто его наказали и он не понимает, за что, думает Анна и чувствует, как Мюриет разжимает руки.
- Пойдем, Нат.
- Что?
- Нам нужно уйти.
- Зачем? Нет.
- Пойдем.
- Ты не понимаешь…
- Она не плохая, - шепчет Мюриет. - На самом деле не плохая. - И Натан смотрит на Джона, будто ищет путеводную нить или просит совета.
- Идите, - говорит Джон, на сей раз тихо.
- Она тебе не друг, - повторяет Натан в третий раз, как побежденный, больше не глядя на отца, и когда Натан уходит и Мюриет плетется следом, к Анне из прошлого возвращается голос Джона: Вы мой враг, Анна, как вы думаете?
Они ждут, пока дети выйдут. Дверь остается приоткрытой. Какой-то акустический каприз доносит звуки пианино, откуда-то издалека. Кто-то играет Рахманинова, напыщенно, важничая. Сплошь руки, сердца ноль, сказал бы отец Анны, хотя такая музыка всегда нравилась ее матери. Может, это играет Аннели, думает она.
- Я не знал, придете ли вы, - говорит Джон, неожиданно смущаясь. Он стоит там, где оставили его дети, глядя на дверь, будто не знает, куда себя деть. - Я надеялся. Но когда я не получил от вас…
- Ну, - говорит Анна, - вот, я здесь. - Вряд ли он лжет, думает она, но как бы там ни было, он не вполне честен: она подозревает, что Джон не просто надеялся увидеть ее. Он был настолько уверен, что поставил деньги - если можно верить Теренсу Катлеру, а ему верить нельзя, хотя он не единственный, в чьих словах стоит сомневаться. Она содрогается. Не от мыслей о Джоне или Теренсе, а от вкрадчивого всепроникающего обмана.
Поднимает глаза и встречает его внимательный взгляд. Он изучает ее лицо - как всегда - напряженно, будто может разглядеть в ней что-то неизвестное ей самой, и она отводит глаза, как всегда, - так ей мерещится. Комната больше, чем кажется, судя по эху; границы склада теряются в тени, пыль смягчает ландшафт развалин.
- Я здесь, - повторяет она. - Но где же я? - И он смеется, проследив за ее взглядом.
- По правде говоря, я сам не знаю. Я здесь довольно давно не был. Я бы отважился предположить, что это место, куда попадают подарки.
- Подарки?
- От людей - ну, знаете. От корпораций. Правительств. И всякие веши, которые Аннели для нас покупает. Она покупала кучу вещей, когда мы только поженились. Теперь меньше. - Его лицо слегка осунулось. Он поворачивается к ней. - Я рад, что вы пришли. Я думал о вас. Как вы?
- Прекрасно. - Она обходит коробку, на которой он сидел с сыном.
- Хорошо. - Ему уже снова не терпится поговорить. - Хорошо. Я хотел вам сказать, что мне звонили.
- Что?
- Послание. От вашей матери.
- А. - Она садится, вытягивает ноги. Усталость наваливается на нее, будто вечер уже затянулся до глубокой ночи. На мгновение, как дежа вю, у нее опять возникает чувство, что она посторонняя в чужом месте со странными законами.
Как путешественник в старых историях, подумала она. Попавший к феям. Несчастливый гость.
- Я не знала, что она собирается звонить. Она не говорила мне.
- Ничего. - Он медлит. - Она производит впечатление.
- Это один из способов ее описать, я полагаю.
- Вы очень разные.
- Спасибо.
- Я не имел в виду ничего такого. Вы сами это однажды сказали. - Он опять мнется. - Она сказала, у вас есть для меня письмо?
- Она так сказала?
- Что-то насчет вашей сестры и кредита.
- Я не хочу брать ваши деньги, - тихо говорит она, будто себе самой.
- Вы уверены?
- Да.
- На самом деле, это не проблема, - страстно, торопясь, прощая ей обиду, - не нужно сейчас ничего говорить, я буду рад, мне это ничего не стоит…
- Я не хочу ваших денег, Джон.
- Хорошо, - говорит он и обрывает себя. - Ладно.
Молчание висит между ними, густое, как пыль, и она уже еле выдерживает его, и тогда первым его нарушает Джон.
- Все это много для меня значило. - Он снова улыбается, уже не ей, а вещам вокруг, чертогам и башням из коробок. - И для Натана тоже. Всего побольше, вот чего он хочет. Он никогда ни в чем не нуждался, но все равно вечно беспокоится. Все становится ничем. - Вновь выжидательная пауза, напряженная, он уже отыскивает предлог нарушить ее снова. - Даже будь я на десять лет моложе, не поверил бы, что вы можете отказаться от такого предложения.
- Вы очень близки, - говорит она и радуется, когда он умолкает. Смотрит на нее, сбитый с толку.
- Кто?
- Вы с Натаном.
- Да. Мы близки, да.
- Он для вас много значит.
- Он значит для меня все, Анна…
- Зря вы ему рассказали про код. - И она ждет, пока он ответит.
- Так вы знаете, - говорит он, наконец, почти, - думает Анна позднее, - почти с облегчением. - Я сомневался. Когда вы?..
- Ох, Джон. Это ведь не важно, правда?
- Для меня. - Он садится напротив нее. Доска все еще лежит между ними. - Это важно для меня. Что вы будете делать?
- Я не знаю.
- Вы сообщите в Налоговую?
- Я не знаю.
- Что они будут делать, как вы думаете…
- Джон, - говорит она, имя - как отказ. В ней, наконец, растет гнев, будто его сдерживал алкоголь. Ее голос дрожит, и это потрясает ее. Она никогда не разговаривала так с клиентом. Она думает, когда же перестала считать клиентом Джона.
- Простите. Мне, правда, очень жаль. Нельзя сказать наверняка. - Надежда, воодушевление проступают на его лице. - Пока ничего не случилось. Может, ничего и не…
- Счет на имя Натана, - говорит она, не затем, чтобы его остановить, хотя так и выходит. - Вы открыли его несколько лет назад. Вы еще тогда знали, что с кодом что-то не так, правда, же? - Она смотрит на него, стараясь не сомневаться в ответе, но он на нее не смотрит. - Целый сейф настоящего золота. И вы никому не сказали. Вы ведь никому не сказали?
Он пожимает плечами.
- Всегда найдутся люди, которые выяснят. Есть и другие, те, кто выяснил это для себя, но их обычно никто не слушает. Неприятно усомниться в деньгах. Слушайте - я никогда не говорил, что моя работа идеальна. Люди хотели в это верить, и я им позволил. Тут наши желания совпали. Но криптография - не идеальная наука. В ту ночь, когда я придумал СофтГолд, я решил, что подошел к идеалу близко, как никто другой - никто другой даже не увидит разницы между моим кодом и совершенством. Но я ошибся. Я знал об этом много лет. Но я думал - я считал, что я… - Спустя мгновение он поднимает большой палец ко рту, касается верхней губы, где блестит пот. - Может, они и ошибаются. Я пытался его сломать, - продолжает он, больше для себя, - и ни разу не смог. Этого, конечно, следовало ожидать. У других есть преимущество. Чем меньше они похожи на нас, тем лучше для них. Я не могу предусмотреть всего. То, чего я не могу предусмотреть, всему положит конец. Не все думают обо всем, а кто-то все время думает о чем-то. Однажды кто-то найдет критерий, по которому мой код не оправдает себя, и тогда они примутся работать, пока его не взломают. И немало людей с удовольствием посмотрят, как это произойдет. Те, кто хочет сломать СофтГолд просто потому, что он есть. Это их золотые горы, и они не отступятся, пока… И они не дураки. Не все, по крайней мере. Я за ними наблюдал. Они объединяются. Пишут мне. Я пытаюсь не читать их письма, но иногда они прорываются. Они общались с вами?.. - И когда она молчит, он продолжает: - Анна, послушайте, я работал над этим много лет, десять или больше, и думаю, я почти у цели. Я могу оставаться на шаг впереди них, если буду знать, что они замышляют. Я хочу сказать - я тестирую новую схему, и если - если бы вы могли просто дать мне чуточку времени…
Он заикается, запинается. Она бы удивилась, если б не знала его. Она слишком много знает о лжи, она понимает, что он с собой делает.
- Зачем вы ему рассказали? - спрашивает она, и он горько усмехается.
- А, нет. Тут вы ошибаетесь, все было не так. Гораздо хуже. Я работал всю ночь. Потом, должно быть, свалился и уснул. А когда проснулся, он читал мои записи. Он уже занимался этим, просто так, для себя. Он был так горд и совсем не волновался. Он только потом понял, что именно я делал и что это значит… - Он заискивающе смотрит на нее. - Клянусь, Анна. Прошу вас. Попробуйте мне поверить.
- Это второе правило.
- Что?
- Второе правило налоговых инспекторов. Никогда не верь клиенту. - Она все еще злится, ужасно злится, и он хмурится и тоже сердится.
- Вот, значит, кто я такой? Клиент?
- Вы им были. И вы лгали, Джон, вы все это время лгали мне! И вы видели, что это знание делает с ним!
- Видел, и еще знал, что с ним будет, если я сдамся. С ним и с бесчисленным множеством других. Я никогда не хотел никому навредить, я думал, что смогу дать им что-то…
- Ох, не надо. А как же "Пандора"? Каково было бесчисленному множеству других?
- Анна, это было давным-давно, я был ребенком…
- Как Натан, - говорит она. - Ребенком, как Натан. - И видит, как он сгибается.
- Я пытаюсь делать все правильно…
- Правильно? Кто дал вам право решать, что правильно?
- Никто. Анна, не надо так…
- А как насчет права знать? Это для вас недостаточно правильно?
- Это не поможет. Только все осложнит. Это бизнес, а не политика. Да что я, по-вашему, должен сделать, что я должен сказать? "Простите, я ошибся. Пожалуйста, не волнуйтесь. Помните, что ваши сбережения всегда будут в безопасности в "СофтМарк" и что новый миллениум в действии". Деньги - это доверие, Анна, вот и все. Разрушьте его - и у вас ничего не останется.
- Не обязательно так. - Она качает головой, пытаясь избавиться от этого, отгоняя его вместе с его уверенностью, хотя уже устала. Лучше бы они оба прекратили. - Что-то нечисто, я знала, но не наверняка. Не позволяла себе узнать. Я подумать не могла, что вы будете настолько глупы, сделаете что-нибудь настолько…
Он встает, словно больше не может сидеть рядом с ней.
- Прошу вас. Еще ничего не случилось. Ничего определенного. Пока нечего бояться.
- Почему вы не сказали мне?
- Я не знал, могу ли вам доверять. - Он стоит рядом, не прикасаясь к ней. - Я думал, что могу, но не был уверен. Я и сейчас не знаю, Анна.
- Что?
- Я могу вам доверять?
Ей понадобилось некоторое время, чтобы это обдумать. Минута, чтобы заставить себя рассмеяться. Гнев ее превратился в тупую боль.
- В чем дело? - говорит Джон и прикасается к ней, проводит по плечу, по шее.
- Смешно. Все то время, что я знаю вас, я спрашиваю себя о том же самом. Может, это неправильный вопрос.
- Какой?
- Могу ли я доверять вам.
Она встает. Краем глаза видит Джона. Ей страшно, будто в своем замешательстве он станет ее удерживать. Засунет ее в одну из этих бесчисленных коробок с подарками. Она внезапно понимает, насколько он крупнее ее, как она одинока всякий раз рядом с ним, как они оба всегда одиноки вместе. И как бы там ни было, думает она, опасность - во мне.
- Что вы делаете?
- Мне пора.
- Почему? - спрашивает он. И потом: - Не уходите так.
Она кладет ладонь ему на щеку. Он не закрывает глаза, как сделала бы она сама. Она держит ладонью его лицо, будто может его запомнить. Но он так не похож на себя - потерянный и пристыженный - таким она не хочет его запоминать.
- Спасибо.
- За что?
- За все.
- Анна, - говорит он, будто просит о чем-то, хотя она понятия не имеет, о чем, и думает, знает ли он. Позднее ей приходит в голову, что всего лишь о молчании. Она подходит к двери, и он снова произносит ее имя, и тогда она уходит, быстро, не оглядываясь, под сводами Эрит-Рич, вниз по лестницам, где ее вели, мимо комнат, полных смеха и праздных откровений, мимо дворов, где скрывались влюбленные, мимо ворчащей воды, коридоров со стенами Миро, в кармане письмо - точно оружие, подвижные длинные тени толпы, мальчики в белых перчатках ждут, в машине тепло и темно, как в голове. И крадется настойчивый, неизгладимый, вслед за ней по ночному городу крадется запах пороха, что всегда был для Анны запахом листопада, падения, и после этой ночи навсегда им останется.
До утра она лежит без сна и слушает гул самолетов. Ее мысли приспособились к графикам полетов. Каждые полчаса или час она замирает: будто что-то открывается, будто медленно расступается небо. Всякий раз, когда звук затихает, тихо рокочет шоссе: усыпляюще, как прибой. До аэропорта меньше двух миль. Она перестала замечать его несколько лет назад, и эти звуки приходят к ней теперь, как воспоминания. Они напоминают ей не Джона, не ее саму, не то, что они оба делали, не кто кого обидел, - они напоминают ей о других. О миллионах людей, ей никогда не встретить их всех, больше доходов и потерь, чем поместится, в чьих угодно мыслях. Бесчисленные жизни.
Жизни, ее коснувшиеся, дальше идут без нее. Ева присылает загадочный букет, через два дня звонит Марта, подавленная благодарностью, говорит спасибо: и Анна принимает благодарность и новость, что Мартины долги уплачены сполна, с тенью вины, но без особого гнева или удивления. Новость, что Карл получил повышение раньше нее, неожиданна - февральским утром его лицо лучится блаженством, - но интриги Налоговой так далеки, и провал оставляет лишь странное облегчение, будто на ней ослабили хватку, которую она никогда полностью не осознавала.
Она встречается с Лоренсом только весной, в ресторанчике к востоку от Эйнджел. Он молчаливее обычного. В тот момент она думает, ему неловко, что не извинился еще раз, и лишь на следующее утро вспоминает, что говорила только она сама. Лоренс терпеливо слушает, еда остывает на тарелках, его живые глаза следят за ней, она говорит и говорит, не говоря ничего, благодарная больше, чем может позволить себе признать, - за то, что он ни о чем не спрашивает.
А в апреле она звонит Тунде Финчу. Все эти месяцы хранит его карточку, удачно забытую в кармане, но выкинуть из головы мысли о нем гораздо труднее. В итоге она оставляет ему сообщение, отвлекая себя, чтобы сделать это, наполовину надеясь, что он не ответит, но он перезванивает, не проходит и часа. Голос его настойчив и нетерпелив.
Их встреча - не по сезону теплый вечер под проливным дождем, каждая улица пахнет мокрой псиной, - приносит меньше, чем оба надеялись. Он как-то ссохся, думает Анна. У него жалкий вид, будто Эрит-Рич придавал ему какое-то достоинство, которого Финч лишен в реальном мире. Корка экземы покрывает его шею с одной стороны, до самых волос, и он трет и трогает ее во время разговора, будто на удачу. Натянуто беседуя, они идут вдоль реки от Тауэра к Нидли.
- Он вам нравится, - говорит Тунде, Темза у него за плечом сворачивает к морю, и если Анна смотрит туда слишком часто, ей кажется, что они идут назад, как в дурном сне.
- Почему бы и нет?
- Ни почему. Мне он тоже нравится. - Она замедляет шаг.
- Правда? - спрашивает она, и он улыбается, но на этот раз еле заметно. Не такой симпатичный, как раньше.