- Анна, - говорит она, и протягивает руку, так что Тунде Финч вытряхивает себя из задумчивости, пожимает ее.
- Анна Мур. Я знаю.
Она двумя пальцами протягивает ему карточку.
- Так вы криптограф? Сегодня вас тут много.
- Похоже на то. - Он не берет карточку. Анна прячет ее в карман.
- И трэш-фельдшер, что бы это ни значило. - Он снова смеется, добродушно, приятно.
- Трэш-фельдшер - это смесь двух терминов. Я лечу компьютеры, удаляю разные бесполезные данные - трэш, который перезагружает систему, наносит ущерб, ослабляет защиту. Я фельдшер, исцеляю повреждения и слабость. И, как написано на моей визитке, я примерно так же работаю с вирусами.
- Вы компьютерный хакер, - говорит она, и он улыбается, не разжимая губ.
- Хакер для друзей, кракер для врагов.
- И в чем разница?
- Кракер ломает систему за деньги или ради удовольствия. Хакер это делает, только чтобы найти слабые места. Я считаю себя профессиональным хакером.
- И вы хакер и есть?
- Иногда. Было время, когда я сам писал вирусы - как мистер Лоу, - и мне это нравилось. Но теперь компании, против которых я работал, приглашают меня работать на них. И я принимаю приглашения, когда меня устраивает цена.
- А в остальное время?
- А остальное время принадлежит мне, я глава интернет-сообщества профессионалов и любителей моего дела. Мы называем себя Профессионалы Обратного Программирования.
- ПОП. - Она допивает остатки в своем бокале. - Забавно. И это название я тоже знаю.
- Тогда примите мои поздравления, - говорит Тунде, улыбаясь, но невесело. - Вы одна из немногих.
- Я искала информацию о Джоне. Я почти навестила ваш сайт.
- Выходит, мистер Лоу свел нас не однажды. На нашем форуме часто обсуждают его работу.
- Профессионалы обратного программирования. Неплохое название. Мне должно быть страшно?
- Нет, пока у вас нет характерной фобии перетрудившихся и дистрофичных компьютерных программистов. - И добавляет неожиданно серьезно: - Но нам всем стоит бояться, раз уж вы спросили.
- Понятно, - говорит Анна, будто и впрямь понимает. Вспоминает слова Аннели: Они всегда каким-то образом сюда проползают, и всегда такие таинственные. Можно подумать, знают что-то, чего не знаем мы. - И что вы делаете со всей этой властью?
- Мы пытаемся расширить поле применения хакерской философии. Тестирование, исключение уязвимости и тем самым усиление защиты.
- Достаточно честно. Звучит неплохо. - Она опирается на перила рядом с ним. Террасы спускаются вниз гигантскими ступенями. - Не думаю, чтобы мне доводилось прежде сталкиваться с хакерами-философами. Или даже не философами.
- Вы встречались со мной.
- Я имею в виду по работе.
Он снова кивает, медленно, почти кланяется.
- Мы что-то вроде черного рынка.
До нее доходит медленнее, чем ей хотелось бы. Больше времени на ответ.
- Не помню, чтобы я говорила вам, чем я занимаюсь.
- Не говорили.
- И что еще вы обо мне знаете? - Он неловко покашливает.
- Простите, если я смутил вас. Моя работа заключается в том, чтобы быть в курсе дел мистера Лоу. Так получилось, что вы оказались связаны с ним. В "СофтМарк" я попытался выяснить, кто вы. К сожалению, меня попросили уйти, прежде чем я смог это сделать. Когда я узнал, что вы работаете в Налоговой, что вы, некоторым образом, власть, я подумал, что, возможно, вы сумели бы мне помочь. Я пытался связаться с вами, но вы ни разу не ответили - возможно, мой адрес не внушил вам доверия. Затем, когда я получил список гостей на сегодняшний вечер, я увидел там ваше имя. Я подумал, что, если смогу встретиться с вами, поговорить, если вы хотя бы выслушаете…
- Что я должна выслушать?
- То, что мы должны вам сказать.
- Мы?
- Профессионалы…
- Конечно. Вообще-то я не уверена…
- Анна, сколько времени вы потратили, размышляя о том, чем на самом деле занимается мистер Лоу? Криптографией?
- Очень много. Это значит - нет, спасибо, если для вас это одно и то же.
- Но это не одно и то же. Можно, прошу вас, можно я объясню?
- Мне кажется, вы в любом случае станете объяснять, - говорит она, и второй криптограф вздыхает, разглядывая ее, пока она не смеется, громко и принужденно, над его серьезностью.
- Криптография - прекрасная наука.
- Неужели?
- Да. Это наука сокрытия, а укрывательство бывает прекрасно. Криптография может взять алфавит и складывать его внутрь себя, снова и снова, как оригами, пока буквы не станут цифрами, а цифры - двоичным кодом. Она может спрятать чертеж оружия в разговоре о снеге, в пятнах света на поезде, в генетической структуре цветка. Но она может и раскрыть все это. Искусство прятать - это еще искусство раскрывать секреты. Это наука создателей кодов, но это и наша наука. Ответственность тех, кто коды ломает.
Он говорит тихо и быстро, его лицо мрачнеет от подступающего разочарования. Он не смотрит на Анну, словно, думает она, боится, что она его прервет. Будто поднимет глаза - и ее не окажется.
- Иногда эти профессии суть одно и то же. Кодеры и хакеры не всегда враждуют. Волей-неволей мы партнеры в процессе изобретения. И все потому, что единственный способ сделать код сильнее - узнать, в чем его слабость. И покуда код не взломан, нет другого способа узнать наверняка, где его слабое место. Это парадокс: единственный путь действительно проверить код - сломать его. Без нас, хакеров и взломщиков, может вообще не быть никаких кодов. Никто не станет создавать второй код, если не взломан первый. Но история криптографии говорит нам, что какова бы ни была слабость, всегда найдется кто-нибудь, кто ее отыщет. Вне зависимости от мотивации, кто-нибудь непременно попытается. И слабость всегда обнаружится.
Он смотрит на нее, серьезно и терпеливо, с надеждой, умоляюще, во мраке глаза кажутся белыми.
- Вы понимаете, о чем я говорю?
- Да, - говорит она. - Нет. Простите.
- Ничего страшного. Я говорю о первом законе криптографии, - говорит Тунде. - Первое правило: нет кода, который нельзя сломать. Нет такой вещи, как идеальный код…
- Анна? Анна-а-аа!
Детский голос переливается, отражаясь от террас сверху или снизу, трудно сказать в темноте. Тунде приходится умолкнуть. Он резко оглядывается - как нарушитель, успевает подумать Анна, - и она тянется к нему, алкоголь поет в ее крови.
- Постойте. Тунде - я слушаю. Я хочу понять. Объясните еще раз…
- Позвоните мне.
- Нет, подождите, не надо…
- Позвоните мне, - быстро повторяет он, отталкивает ее руку и быстро уходит прочь.
- Тунде!
- Вот вы где.
Она поднимает глаза. Над перилами вверху торчит голова Мюриет, без тела, смотрит вниз.
- Что вы тут делаете?
- Ничего, - говорит Анна, - разговариваю.
- С кем? - Острое любопытство. И, не успевает Анна ответить: - Как вы тут оказались?
- Не знаю.
Мюриет клацает зубами.
- Погодите. Я сейчас спущусь. - Ее лицо пропадает из виду. - Не двигайтесь!
- Не буду, - говорит она себе самой, поскольку ее больше никто не слышит и стоит неподвижно, алкоголь тупой болью отдается в затылке.
Она закрывает глаза, массирует веки и представляет, как отступает боль. В темноте она думает о холоде, медленно обнимающем стены Эрит-Рич. Скоро сюда опять вернется зима, как в тот раз, когда Анна впервые сюда попала. Гравий ворчит под колесами. Женщина у воды. Смех Натана.
Она так и не привыкла к тому, какой эффект оказывает на людей ее профессия. Ей никогда не было спокойно от беспокойства людей, в отличие от Карла или Дженет, которые наслаждались их ненавистью. Но теперь она тупо гадает, не она ли напугала Натана на пляже, и не было ли ее присутствие большей случайностью, чем ей казалось. Она складывает вместе то, что могло и должно было напугать его в тишине, пока он плыл к людям на берегу. Что-то общее между отцом и сыном. Секрет, состоящий из цифр. Непроизносимое, немыслимое.
Теперь ей кажется, что представить это совсем не трудно. Она спрашивает себя, знала ли с самого начала. Но ведь она медленно думает, Анна, она подходит для своей работы. Не блестящий мыслитель, всего лишь прилежный. Этот ее талант - не пропускать ничего - требует времени.
Ночные разговоры беспорядочно возвращаются к ней. Она щурится, пытаясь отвлечься, но голоса возвышаются в маленькой комнате, отражаются эхом, неразборчивые, невнятные, тянут, изводят ее, повторяют ее имя снова и снова.
- Анна. Анна? Анна…
- Что еще?
Она сама удивлена своей резкостью. Мюриет рядом, серьезная, захвачена врасплох. В руках у девочки разрисованная бамбуковая тарелка, покрытая салфеткой.
- Я принесла вам еду. Они отложили для вас. Они не хотели, но я их заставила. А когда вы ушли, я вас потеряла. Наверное, все еще холодное, - говорит она тихо, удрученно. - Вы можете не есть, если не хотите.
- Нет, - слабо говорит Анна, - я хочу.
- Ну, неважно. Держите. Вы хорошо себя чувствуете?
- Да.
- Хотите посидеть?
- Нет, нет.
- Вы на меня сердитесь?
- Нет. - Она берет тарелку. - Прости, милая. Ты тут ни при чем. Я слишком много выпила. И думала о ком-то другом.
- Неважно, - повторяет Мюриет. И потом любопытство тоненьким лезвием прорезается в ее голосе: - О ком?
- Ни о ком.
- Это не может быть никто, если вы сказали "кто-то".
Как будто это важно, думает она. Как будто важно, что я сказала. Инспектор, которому нечего инспектировать, годится только на то, чтобы слушать. Как ребенок; и слушать, кроме ребенка, некому.
Она снимает салфетку с тарелки, ест. Севиче холодные и тонкие, как снег, сладковатые, с уксусным привкусом.
- Я думала о Натане и его отце.
- А. Вы на них сердитесь?
- Не знаю.
- Как это вы не знаете, сердитесь или нет?
- Это долгая история. - И прежде чем девочка успевает спросить неизбежное, говорит: - Вкусно.
- Правда? - Мюриет сияет. - Натан сказал, они ядовитые.
Она радуется, что есть повод рассмеяться.
- Ну да. Ядовитые. И поэтому ты приберегла несколько штук специально для меня?
Мюриет пожимает плечами.
- Вы доели?
- Доела.
- Хорошо. Теперь смотрите. Правда, они красивые? - говорит Мюриет, и Анна следит за ее взглядом. В гавани дюжина кораблей неподвижно стоят на своих глубоководных стоянках, в редких огнях иллюминации. В полумраке сложно определить их размеры. Самые большие скорее корабли, чем яхты, ближайшая превышает в длину сотню футов от носа до кормы, главная мачта высотой в половину длины.
- Это яхта Натана, - говорит Мюриет - шепчет, словно яхты - лошади, которых можно спугнуть, - и сначала Анна не понимает, вопрос замирает у нее на губах, а потом до нее доходит, что ближайшая яхта принадлежит Лоу. Это как впервые увидеть Джона во плоти - так много об этом слышать и почти не поверить, увидев. Яхта с тридцатью семью каютами, и некоторые играют музыку, любую, какую попросишь. Только назови.
- Правда, красивые?
- Очень, - говорит Анна, но без убежденности. Мюриет начинает беспокоиться.
- Я думаю, они прекрасные.
- Конечно.
- Вот я чего хочу. Когда разбогатею, у меня будет такая.
- И что ты собираешься с ней делать?
- Я возьму Натана. Возьму его, и мы уплывем прочь отсюда, на запад. - Она декламирует фразу, как будто выучила наизусть. Будто слова написаны большими буквами: УПЛЫТЬ ПРОЧЬ.
- Я искала его, - говорит Анна, и Мюриет стонет:
- Вы всегда кого-то ищете.
- И что в этом плохого?
- Анна, - терпеливо, - люди пытаются веселиться.
- Может, я хочу веселиться с Натаном.
- Ну, так у вас ничего не выйдет, потому что вы веселитесь со мной.
- Мы могли бы повеселиться втроем, нет? Ты его видела?
- Вряд ли. - Мюриет распускает волосы. Собирает в хвост, распускает.
- Ты не знаешь, видела его или нет?
- По-моему, я забыла, - говорит она и затем, смягчаясь: - Идемте.
- Куда на этот раз?
- Никуда. Вам нужно погулять. - Она идет на восточную галерею, Анна вслед за ней. Они тихонько разговаривают, доски под ногами скользкие и темные.
- Что вы будете делать, когда приплывете к своему закату?
- Что захотим. У нас будут запасы. Еда, лекарства, компьютерные игры, деньги.
- Как Сова и Кот. Все облепленные пятифунтовыми банкнотами.
- Что?
- Ничего. Неплохо.
- Вы тоже можете с нами поплыть, если хотите.
- Правда?
- Можете быть моим личным налоговым инспектором. Только там не будет никаких налогов. Вам так будет веселее.
- Это точно.
В темноте ее смех звучит гулко, как во сне. Она молчит. Ей лучше, еда и сердечность привели ее в чувство, опьянение рассеялось, и вместе с ним головная боль. Она чувствует, как девочка идет рядом, уверенно созидая собственный мир. С закатами.
Они доходят до северного крыла. Здесь уже больше нет ниш и скамеек, и людей не видно. Ветер сильнее, переносит наконец лондонский январь через реку, и Мюриет прижимается к Анне. Как кошка в поисках тепла, думает Анна, и опять вспоминает стих, и сына Джона, похожего на Сову долговязого мальчика, и то, о чем рассказывает ему отец.
- А Натан? - спрашивает она. Но осторожно, она уже не просто задает вопросы. - Кем будет Натан?
- Кем захочет. Он все знает.
- Никто не знает всего.
- Конечно, нет, это просто так говорят. Но он умеет управлять лодкой. Умеет читать путь по звездам. Знает, как написать код. Отец его научил. Он все знает про цифры. - И затем, вдогонку: - Он знает, что вы хотите с ним поговорить.
- Да?
Она, не глядя, догадывается, что девочка пожимает плечами.
- Он знал с тех пор, как вы пришли. На озере, еще тогда знал. Он не хочет говорить с вами.
- Он сказал, о чем я хочу с ним поговорить?
- О том, что ему рассказывал мистер Лоу, - словно это само собой разумеется, словно то, что мог сказать мистер Лоу, неинтересно, как разговор за ужином. Они снова опираются на перила, бок о бок, склонившись над жасмином.
- И что Джон ему рассказывал?
- Так смешно, вы называете его Джон. Все остальные зовут его мистер Лоу.
- Что мистер Лоу рассказывал Натану? - она в нетерпении выпрямляется.
- Я не знаю, мне он не рассказывал, - говорит Мюриет, без вредности, но будто желая позабавиться. - А если бы сказал, я бы не рассказала вам.
- Почему?
- Потому что это секрет.
- О нет, опять секреты!
- Да. И знаете что? У всех должны быть секреты. А вы задаете слишком много вопросов.
- Может, и так. Ладно, тогда скажи, ты сможешь сохранить секрет?
- Возможно.
- Если бы я не должна была это делать, я никого ни о чем не стала бы спрашивать.
Стоп. В темноте Мюриет поворачивает к ней лицо, изумленное, как луна.
- Но это ваша работа, все про людей узнавать. Вам это нравится, вы сами говорили. Правда?
- Правда.
- Ого. - Мюриет понижает голос. - Вы разве больше не любите свою работу?
- Иногда. В конце я узнаю кучу вещей о куче людей. Это бывает тяжело, узнавать секреты, и еще тяжелее их хранить.
- Я знаю.
- Откуда?
- Из-за Натана, - говорит Мюриет, думает вслух, голос ее растворяется в ночном воздухе.
- Из-за Натана. Но ведь он должен быть счастлив. Раз у него есть общий секрет с отцом. Он должен гордиться.
Молчание. Анне кажется, в лице Мюриет появилось что-то новое. Намек на сопротивление или беспокойство, словно что-то случилось с их разговором, с их беседой о закатах, и она почти поняла, что, но пока не совсем, не до конца.
- А он несчастлив?
- Нет. - Голос затихает. - Холодно. Я хочу в дом.
- Еще минуту, - говорит Анна, и если бы кто-нибудь видел ее сейчас, то заметил бы ее взгляд. Взгляд инспектора - не холодный, или враждебный, или жестокий, но мягкий, внимательный и ясный. Так хирург смотрит на яремную вену.
Она же инспектор, в конце концов. Она уже некоторое время допрашивает Мюриет и сознает это, даже если девочка не подозревает. Анна потратила треть своей жизни, добывая информацию, она это умеет и ни секунды не сомневается: тут есть что выяснять.
По крайней мере, еще один секрет ей хочется узнать и сохранить, если сможет, если сумеет. Не для Налоговой, она здесь не как Налоговая. Она здесь сама по себе. Она хочет понять Джона Лоу для себя.
- Я говорила с Аннели. Она сказала мне, почему Натан тогда плавал.
- Она не знает, почему. Почему?
- Из-за Хелен.
- А еще?
- Так он вредит себе.
- Он не вредит себе. - Праведное негодование. - Вранье.
- Так она сказала. Она сказала, что он меняет лечение.
- Да, но…
- Она сказала, что это началось прошлым летом.
- Да, но все в порядке, потому что он знает, как это делать, это эксперимент, он все в этом понимает, он все рассчитал…
- Мюриет, - говорит она, - он мог умереть. - И это правда, конечно. Правдивый шантаж, и правда не делает его лучше. Только эффективнее.
И все же на какой-то миг она думает, что неправильно рассчитала время. Проходит несколько секунд, прежде чем девочка смотрит на нее, удрученно сморщив лицо:
- Что вы сделаете?
- Узнаю, почему он грустный.
- Вы опять сделаете его счастливым?
Она почти говорит "да". Слово застывает на губах.
- Я не могу обещать.
- Но вы попытаетесь? Обещайте попробовать.
- Я попробую, - говорит она. - Обещаю. Где он?
- Прячется, - отвечает Мюриет, и не добавляет - от вас, словно хотя бы это очевидно.
- Ты меня отведешь?
И Мюриет ведет ее, но на этот раз не берет ее за руку, а идет впереди, будто ей стыдно, что ее увидят с инспектором Джона Лоу. Они возвращаются молча, по темным комнатам, по своим следам, дергают запертые двери, гостей едва слышно, если вообще слышно; декорации этажей и крыльев дома Эрит-Рич меняются, точно кусочки разных зданий собраны в этих стенах заново: Фрэнк Ллойд Райт, Ле Корбюзье, французские и тосканские дворцы; а ребенок рядом с Анной бормочет себе под нос, как старуха, потерявшая ключи в винном погребе, где же это, вот здесь, нет, не сюда, - и наконец они останавливаются у двери, открывают, заглядывают в длинную комнату, полную ящиков, словно кто-то собрался уезжать или приехал с пожизненным запасом нераспакованного имущества - коробки маленькие, как книги, огромные, как грузовики, - и среди коробок, на них, с игральной доской, лежащей посередине, сидят те, кого ищет Анна: мужчина и мальчик, что одновременно, с одинаковым сосредоточенным удивлением поднимают головы.
- Анна, - говорит, наконец, Джон, но не так, будто она пришла совсем неожиданно. Пара костей лежит у него на ладони, он, казалось, ждет ее совета - какой ход сделать в игре. Она видит, во что они играют - не в шахматы, как она ожидала, а в "Змею и Лестницу". Почти смешно: увидеть их здесь, играющих в простую старую игру на старой вытертой доске. Один выигрывает. Один ждет на голове змеи.