* * *
За остаток вечера и ночь к Эйзенхарту недобрыми чувствами воспылали не только сотрудники архива, но и его собственные коллеги. С ужасающей дотошностью детектив проштудировал все относившиеся к совершенным за последние годы самоубийствам документы (к счастью для дежурного в полицейском архиве, заинтересовавших Эйзенхарта дел оказалось немного. Молодые девушки редко лишали себя жизни в Лемман-Кливе. Еще реже так поступали богатые молодые девушки) и теперь выспрашивал подробности. А вопрос, не припоминает ли кто на месте преступления цветы, понимания среди сотрудников полиции не находил. Равно как и уточнения, что за цветы это были, и в каком количестве.
- Кажется, тот шутник его основательно достал, - прокомментировал деятельность коллеги детектив Штромм, становясь в очередь у кофейного аппарата.
На всякий случай, чтобы все поняли, о каком шутнике идет речь, он кивнул на охапку распустившихся розовым веток, которые курьер оставил в общей комнате.
- Или просто он окончательно сбрендил, - возразил инспектор Вельке, представлявший в отделе немногочисленное старшее поколение. - В конце концов, мы все знали, что рано или поздно это случится. И вот: он считает эти цветы посланиями ему. Вздор!
Высказав свое мнение и забрав чашку, из которой по комнате разносился восхитительный для хмурых и не выспавшихся сотрудников отдела убийств аромат, инспектор с чувством собственного достоинства удалился, показывая, что сплетни ниже его. Оставшиеся в общей комнате переглянулись.
- Так что там с посланиями, Берт? - поинтересовался комиссар Роббе, подошедший к концу тирады.
Молодой Пес пожал плечами:
- Эйзенхарт считает, что в букетах, которые ему приходят, зашифрованы сообщения, связанные с одним из прошлых дел.
- Кто-то ему мстит?
- Вряд ли, - улыбнулся Штромм. - Месть - это если б ему нож под ребра загнали. А это… так. Кто-то просто издевается.
Сам Эйзенхарт в этом обсуждении не участвовал, а потому не мог объяснить свою точку зрения. Вместо этого он был слишком занят телефонным разговором.
- Слушай, но ты же даже не знаешь, о чем я хочу тебя попросить! - пытался убедить он Лидию, которая была не слишком рада его звонку, разбудившему ее задолго до начала рабочего дня.
- Зато я знаю, что ты путаешь меня со справочной. Имей совесть, Виктор, я тебе за эту неделю нашла информации на месячный журнал! А Мэйбл уже подозревает, что я хочу занять ее место.
- Ты? Писать о флердоранжах и кринолинах? Ни за что не поверю.
- Достаточно того, что в это верит она, - отрезала журналистка. - К тому же, от тебя я за это так ничего не получила.
- Если дело в этом, то все можно исправить, - обрадовался Эйзенхарт. - Во-первых, ты знаешь, что Грей связан с двумя убийствами…
- Об этом уже все знают, - буркнула она. - Поле поспешного переезда леди Тенеррей в столицу и того вечера в "Савоне" все только о Грее и говорят. Кстати, помнишь, ты спрашивал меня о Хэрриет Лайонелл? Можешь представить себе, что у Грея была с ней интрижка? А ведь казалась такой тихоней.
- А, во-вторых, - не дал сбить себя Виктор, - я могу помочь тебе вернуть благосклонность Мэйбл. Она все еще ищет человека, сопровождавшего в "Савону" леди Гринберг?
- Лучше бы ты рассказал мне о своем расследовании, - проворчали на том конце провода. И после некоторых раздумий добавили: - Но я согласна и на это. Кто он?
- Некто Роберт Альтманн. Змей.
Было слышно, как перо царапнуло бумагу, пока его собеседница записывала информацию.
- Я слышала, что он из колоний. Что он делает в городе?
- Приехал к родственникам, - Эйзенхарт замолк, приближаясь к опасной территории.
- И? Кто его родственники?
Молчание по обе стороны телефонной линии стало красноречивым.
- Я, - наконец признался детектив.
- Что?
- Ну, моя мать является младшей сестрой его матери, и так получилось, что…
- Сволочь, - констатировала Лидия.
Эйзенхарт не обиделся, зная, что заслужил, но по привычке попробовал опротестовать ее заявление:
- Почему? Я дал тебе его имя…
- Имя, которое я не могу использовать! Потому что, в отличие от кое-кого, держу свое слово!
Это Виктор уже слышал во время их последней ссоры. Пытаясь отвлечь Лидию, он беспечно продолжил.
- В любом случае, так или иначе часть своей сделки я выполнил. Выслушай теперь хотя бы мою просьбу. Мне нужна информация о леди Эвелин Гринберг. Все. Каждая мелочь… алло?
Судя по всему, его слова остановили Лидию как раз в тот момент, когда она собиралась положить трубку.
- А ее ты в чем подозреваешь? - наконец заговорила она.
- Во многом.
Она беспокойно потарабанила ногтями по корпусу телефона и наконец решилась. Виктор в этом не сомневался: нюх на сенсации у Лидии был отличный, иначе девчонка из порта не сумела бы пробиться в "Флит и партнеры".
- Будет нелегко. До ее дебюта о ней никто и особо и не знал - слабое здоровье, родные держали ее все время в деревне. А после… Ну, про помолвку с Фрейбургом ты знаешь, ты расследовал его убийство. А в остальном - скажем так, есть причина, по которой о леди Эвелин не пишут.
- И какая же?
- Ее брат. Младший, Райнхардт, - уточнила журналистка. - С ним… что-то не так.
В принципе, фраза "что-то не так" обладала большим диапазоном, означая все возможное, от умственного заболевания до исходящей от мужчины угрозы. Судя по тону, Лидия имела в виду второе.
- Но ведь "не пишут" не значит "не знают", - как можно более легкомысленно сказал Эйзенхарт.
- Не значит, - согласилась Лидия. - Ты расскажешь все о своем нынешнем деле, - выдвинула она свои требования. - Дашь эксклюзивное интервью по окончании расследования - разворот, а не как в прошлый раз. Расскажешь, зачем тебе понадобилась леди Гринберг. И никаких "последних просьб умирающего" больше.
- Хорошо, - покладисто пообещал Эйзенхарт. Последнее условие далось ему особенно легко: едва ли он успеет еще раз обратиться к Лидии за помощью. - Слушай, я должен идти.
Появившийся две минуты назад на пороге Брэмли отказывался уходить и даже пытался что-то показать жестами. Быстро свернув разговор (а ведь впервые Лидия никуда не убегала, оправдываясь срочными делами!), Эйзенхарт бросил подчиненному.
- Ну?
- Помните, вы просили сказать, когда появятся новости? Леди Хоторн вернулась в город.
- Почему ты не сказал раньше? Идем!
Не то чтобы Эйзенхарт не доверял леди Эвелин - нет, суждениям ее он верил, находя их зачастую не только верными, но и весьма точными и неожиданными, однако стоило уделить внимание и другой точке зрения. Возможно, Грею были невыгодны эти смерти, но в письмах, которые передала Эйзенхарту леди Незерфилд, подруга погибшей Хэрриет Лайонелл, содержалось достаточно слез, чтобы понять, кто довел леди Хэрриет до самоубийства. И на момент смерти Коринн Лакруа алиби у мистера Грея тоже отсутствовало. Зато был повод: в последнее время мистер Грей, утомленный растущими запросами любовницы, в открытую срывался на ней, даже находясь в обществе.
Оставался один вопрос: был ли Александр Грей способен на убийство?
Эйзенхарту не удалось поговорить с леди Тенеррей, но из присланного ею письма было очевидно, что бывшая невеста мистера Грея боится. Чего или кого? Виктор полагал, что жениха. И чтобы проверить это, он намеревался поговорить с человеком, женщиной, которая могла знать Грея не просто хорошо, но и лучше других.
Род Хоторнов был одним из самых древних в империи. Верные советники при императорском престоле, они обладали властью, равной которой в стране не было. Но время меняет все. Неблагополучное стечение обстоятельств, и от семейства осталось две дочери - и Имя с большой буквы. Теперь же и леди Милфорд и вовсе была последней.
Чтобы попасть в дом, Эйзенхарту пришлось преодолеть немалое сопротивление со стороны дворецкого. Нет, он и сам понимал, что на дворе стоит еще слишком ранний час для визитов, но дело не терпело промедления. Сегодня утром ему опять принесли перевязанный траурной лентой букет (и опять отправитель оказался слишком хитер, чтобы его засечь!), и Эйзенхарт опасался, что вскоре узнает о новой жертве.
Благодаря медному жетону его все-таки пропустили в гостиную, куда шофер продолжал перетаскивать чемоданы со двора. Похоже, что Шон не преувеличивал, и леди Хоторн вернулась в Гетценбург только что. Первым, что бросалось в глаза в комнате, был портрет покойной Роуз Хоторн работы Персиваля и яркий букет разноцветных цинний на комоде перед ним. "Вспоминаю о тебе каждый день", - машинально отметил про себя Эйзенхарт.
- Мне сказали, вы хотели меня видеть, - леди Хоторн спустилась в гостиную, кутаясь в расшитое цветами неглиже . - Простите мой вид, - извинилась она, - я приехала только час назад и, честно говоря, хотела отдохнуть после дороги.
- Я постараюсь отнять у вас как можно меньше времени, - Эйзенхарт учтиво поклонился. - Я хотел поговорить с вами о мистере Александре Грее.
Леди Хоторн не скрывала своего удивления:
- Со мной? Почему?
В отличие от погибших женщин, леди Милфорд Хоторн никогда не состояла в любовных отношениях с Греем. И все же, Эйзенхарт подозревал, что она знала о нем куда больше его влюбленных жертв.
Осиротев вскоре после совершеннолетия, леди Милфорд решительной рукой выгнала из дома многочисленную толпу дядюшек, желавших взять под свою опеку сестер Хоторн, и занялась воспитанием своей младшей сестры сама. Души не чая в ней, леди Милфорд принесла в жертву свое собственное счастье, заменила Роуз мать и была рядом с ней на протяжении всей ее жизни. Она своими глазами видела, как Грей впервые встретил леди Роуз, отговаривала сестру принимать его предложение, утешала, когда помолвка оказалась под угрозой… была рядом до последнего, когда ее сестра, заболев от переживаний, слегла с пневмонией. Ей было чего сказать о мистере Грее.
- Он - чудовище, - ее лицо драматически побелело, когда речь зашла об Александре. - Я знала многих людей, дурных людей, но никто не сравнится с ним. И я не удивлюсь, если то, о чем вы рассказали, совершил он.
Она говорила с редкой убежденностью, и чем дольше Эйзенхарт слушал, тем больше он укреплялся в своих подозрениях.
Глава 8
В последнее время мне категорически не везло с правой рукой. И я говорю даже не о ранении, почти полностью лишившем меня возможности двигать кистью и оборвавшем мою врачебную карьеру. Не так давно я снял гипс, и вот, снова был вынужден обращаться за помощью к Мортимеру. Молодой Дрозд даже отказался от вопросов, когда я пришел к нему, пропахший храмом, с глубоким порезом на ладони и волчьим укусом ниже. Я недовольно поправил манжету, скрывая под сорочкой бинты, и постучался к Эйзенхарту.
- Я пришел узнать о твоем самочувствии.
- А, доктор! - Эйзенхарт поднял взгляд от бумаг. Силясь понять, что было не так с фразой, он недоуменно моргнул и расплылся в довольной улыбке. - Мы перешли на "ты"? Ха, да ради этого стоит умереть! Пойдем.
Мы вновь повторили путь вниз, где ремонтировались помещения для судебно-медицинской команды.
- И побыстрее, - подталкивал меня в спину Виктор, - Роббе в здании, и если он застанет здесь тебя с твоей чудодейственной шкатулкой, меня даже слушать не станут и сразу уволят.
- Так легко? Безо всякой причины?
Я удивился. Борьба с наркотиками - это замечательно, но подобное рвение… было странно. Виноватое сопение позади меня подсказало, что причина все-таки была.
- Героиновые пастилки от зубной боли, - наконец признался Эйзенхарт.
- И, полагаю, зубы у тебя в тот момент не болели.
Про рецепт даже спрашивать не стал - и так было понятно, что у его привычки избегать врачей были длинные ноги.
- Нет. Но, послушай, мне было двадцать, мой ментор умер, и на меня свалились все его дела, - попробовал он оправдаться, - я не знал, что делать. И, вообще, со стороны Роббе это несправедливо, я их даже не успел попробовать!
Я промолчал.
- Мне было двадцать, - повторил Виктор. - Я поступил глупо. Но если не в этом возрасте делать глупости, то когда?
Например, никогда. Но вместо этого я проворчал:
- Я бы предпочел услышать эту истории прежде чем делиться с тобой морфием, а не наоборот.
- Тогда бы ты послал меня. К врачу, я имею в виду.
Именно так я бы и поступил.
- Значит ли это, что помощи от тебя я больше не дождусь? - с деланым равнодушием поинтересовался Эйзенхарт.
- А она тебе все еще нужна?
Второй раз за утро мне удалось повергнуть его в недоумение.
- В смысле?
- Как ты себя чувствуешь? - повторил я вопрос.
Наблюдая за растерянным выражением его лица, я вздохнул. Я уже успел понять, что Эйзенхарт был из тех людей, у кого разум доминирует над вопросами материальными. Увлеченный очередным делом, он мог днями не есть, просто забывая о том, что человечеству свойственно принимать пищу, не спать, пока тело само не начнет валиться от усталости, и игнорировать неудобства до тех пор, пока состояние не станет совсем критичным. Но не заметить, как отступила сама смерть? Это уже была другая ступень таланта. Право, можно было не тратить морфий, достаточно было найти ему интересную головоломку.
Наконец он додумался осмотреть руку, приносившую в последнее время ему столько боли. С облегчением я отметил чистую белую кожу, лишенную каких-либо следов. Остальные симптомы, похоже, тоже отступали: его лицо потеряло лихорадочный румянец, он перестал кутаться в многочисленные свитера и шарфы. Слабость и боль больше не сковывали его движений. Словно напоминая, какой была цена за это чудесное исцеление, мое запястье снова заныло. Жаль, что укус Волка не пришелся выше, на потерявшую чувствительность ладонь.
- Что за?.. - наконец озвучил он свои мысли.
- Похоже, Маркус-Волк переменил свое решение.
- Угу, - недоверчиво отозвался Эйзенхарт, - как же.
Профессия, впрочем, не позволила ему долго находиться в замешательстве. Сложив имевшиеся факты, он быстро вычислил виновника произошедшего:
- Откуда ты знал?
- Знал что?
- Сегодня ты спросил, точно ли мне еще нужен морфий. Откуда ты знал?
- Я просто предположил, - пожал я плечами. - Ты не звонил утром, и выглядишь сегодня гораздо здоровее, чем в последние недели.
Хлопнула дверь, и нам пришлось прервать разговор, хотя я подозревал, что Виктор еще вернется к этой теме. От дальнейшего допроса меня спас один из коллег Эйзенхарта. Молодой, деревенского вида, с длинной встрепанной шевелюрой цвета соломы и внимательными голубыми глазами, он обвел нас полным любопытства взглядом, хмыкнул и прислонился к стене.
- Альберт Штромм, - представил мне его Виктор. - Наш самый ценный и незаменимый сотрудник: полицейский и полицейская собака в одном лице. Шучу, конечно, Берт, не обижайся.
- Я помню, - боюсь, взгляд, которым я ответил детективу Штромму, нельзя было назвать полным симпатии.
- В самом деле? - поразился Эйзенхарт.
Его удивление меня неприятно задело.
- Почему тебя это удивляет?
- Да потому что ты первый месяц только делал вид, что мое имя знаешь. А Берта видел всего раз. Кстати, Берт, зачем ты меня искал?
- Только одну неделю, - возразил я.
На самом деле Эйзенхарт угадал, но признаваться в этом я не собирался. В свое оправдание я могу сказать, что детектива Штромма, в отличие от него, я встретил не в первые месяцы после приезда, которые прошли для меня словно под наркозом. И Эйзенхарт никогда не сидел по ту сторону стола в допросной комнате, источая угрозы.
А никто не запоминает угрозы так хорошо, как Змеи.
- Вообще-то я искал его, - протянул детектив, тыча в меня пальцем самым невоспитанным образом. - Но это даже хорошо, что вы оба здесь.
Мы с Эйзенхартом переглянулись.
- Его?
- Меня? Зачем?
- Чтобы спросить о леди Амарантин Мерц.
У меня появилось нехорошее предчувствие.
- Что с ней?
- Мертва, - равнодушно бросил полицейский. - А как и почему - это вы мне скажите. Вами там все пропахло. Что вы там делали?
Еще в первую нашу встречу мне удалось узнать, что детективу Штромму достался один из самых ценных Даров - пять чувств, превышающие человеческие во много раз. Он слышал дыхание и биение сердца, находясь на другом конце комнаты. Он чувствовал запах человека… и, как выяснилось, запоминал тоже. Действительно, полицейская собака - найти по запаху человека, которого видел однажды несколько месяцев назад.
- Там - это в отеле? - уточнил я.
- В номере.
За моей спиной Эйзенхарт присвистнул.
- Мы встретились вчера за ужином, - пояснил я специально для него.
Детектив Штромм насмешливо изогнул бровь:
- Так это в высших кругах называется?
- Знаешь, для человека, который постоянно ноет о том, что его жизнь закончилась, у тебя удивительно бурная личная жизнь, - меланхолично заметил Эйзенхарт. Похоже, вдвоем они решили меня добить. - Как это тебе удается? Я вон со своей девушкой уже полгода не могу помириться.
- Я не ною, - огрызнулся я и в ужасе переспросил. - Сколько вы в ссоре?
- Месяцев семь? - посчитал на пальца Виктор. - И три недели.
И он все еще надеялся, что его возлюбленная после всего этого времени одумается и вернется? Если так, то его непробиваемая уверенность в себе была еще хуже, чем я думал.
- Не хочу тебя разочаровывать, но она уже не твоя девушка, - попытался я намекнуть и нашел неожиданную поддержку в лице детектива Штромма:
- Заметь, я тебе то же самое говорил.
Полицейские удачно отвлеклись на обсуждение незнакомой мне Лидии (кажется, я никогда не видел ее у Эйзенхартов, хотя мог и ошибаться) и дали мне немного времени на размышления. Сложно было поверить в смерть Амарантин. Вспоминая прошлый вечер, я достал портсигар и закурил.
- Детектив, - окликнул я Штромма, - как это произошло?
Он тотчас повернулся ко мне, собранный и сосредоточенный.
- Посреди ночи леди Мерц набрала ванну, легла в нее, взяла в руки бритву и перерезала себе вены на запястьях.
- Ого! - оценил Эйзенхарт и словно между прочим спросил: - Как, ты сказал, прошло свидание?
Глупая шутка.
- Хорошо, - я со значением посмотрел на Виктора. - Но даже если бы и нет, это не повод покончить с собой.
Нет, в это было не просто сложно поверить - практически невозможно. Когда я покидал Амарантин, ничто в ее поведении не говорило о том, что она хоть раз в жизни задумывалась о суициде. А, учитывая, что у Эйзенхарта уже было два самоубийства, оказавшихся не вполне самоубийствами…
- Могу я ее увидеть? - попросил я.