- Да, - сказал я. - Луковица. Вы их сперли?
- За кого вы меня принимаете? - возмутился Симонэ. - Что я вам - форточник какой-нибудь?
- Нет-нет, не форточник, - сказал я, сдерживаясь. - Вы их утащили в шутку. Устроили "посещение Багдадского Вора".
- Слушайте, Петер, - сказал Симонэ очень серьезно. - Я вижу, что с этими часами тоже что-то произошло. Так вот - я их не трогал. Но я их видел. Да и все, наверное, видели. Здоровенная такая луковица, Мозес однажды при всем народе уронил ее в свою кружку…
- Хорошо, - сказал я. - Оставим это. Теперь у меня к вам вопрос как к специалисту. - Я положил перед ним чемодан Олафа и откинул крышку. - Что это может быть, как по-вашему?
Симонэ быстро оглядел прибор, осторожно извлек его из чемодана и, посвистывая сквозь зубы, принялся рассматривать со всех сторон. Потом он взвесил его в руках и так же осторожно вложил обратно в чемодан.
- Не моя область, - сказал он. - Судя по тому, как это компактно и добротно сделано, это что-то либо военное, либо космическое. Не знаю. Даже догадаться не могу. Где вы это взяли? У Олафа?
- Да, - сказал я.
- Подумать только! - пробормотал он. - У этой дубины… Впрочем, пардон. На кой черт здесь верньеры?.. Ну это-то, вероятно, гнезда подключения… Очень странный агрегат… - Он посмотрел на меня. - Если хотите, Петер, я могу понажимать здесь клавиши и покрутить колесики и винтики. Я человек рисковый. Но имейте в виду, это очень нездоровое занятие.
- Не надо, - сказал я. - Дайте сюда. - Я закрыл чемодан.
- Правильно, - одобрил Симонэ, откидываясь в кресле. - Это надо отдать экспертам. Я даже знаю - кому… Между прочим, - сказал он, - что это вы всем этим занимаетесь? Вы что - энтузиаст своего дела? Почему вы не вызовете специалистов?
Я коротко объяснил ему про обвал.
- Все одно к одному, - уныло произнес он. - Мне можно идти?
- Да, - сказал я. - И сидите в своем номере. Лучше всего ложитесь спать.
Он ушел. Я взял чемодан и поискал, куда его можно спрятать. Спрятать было некуда. Военное или космическое, подумал я. Только этого мне и не хватало. Политическое убийство, шпионаж, диверсия… Тьфу, глупость! Если бы убили из-за этого чемодана, чемодан бы унесли… Куда же мне его деть? Тут я вспомнил про хозяйский сейф и, взяв чемодан под мышку - для верности, - спустился вниз.
Хозяин расположился за столиком с бумагами и допотопным арифмометром. Винчестер был у него под рукой - прислонен рядом к стене.
- Что новенького? - спросил я.
Он поднялся мне навстречу.
- Да ничего особенно хорошего, - ответил он с виноватым лицом. - Пришлось мне все-таки объяснить Мозесу, что произошло.
- Зачем?
- Он с бешеной силой рвался к вам наверх, шипел, что никому не позволит врываться среди ночи к его жене. Я просто не знал, как его остановить, и объяснил ему, что к чему. Я решил, что так будет меньше шуму.
- Плохо, - сказал я. - Но это я сам виноват. А он что?
- А ничего. Выкатил на меня свои глазищи, отхлебнул из кружки, помолчал с полминуты, а потом стал орать - кого это я поселил на его территории да как посмел… Еле-еле я от него отбился.
- Ну ладно, - сказал я. - Вот что, Алек. Дайте мне ключ от вашего сейфа, я спрячу туда вот этот чемодан, а ключ - вы уж извините - оставлю у себя. Во-вторых, мне нужно допросить Кайсу. Приведите ее в вашу контору. А в-третьих, я очень хотел бы кофе.
- Пойдемте, - сказал хозяин.
ГЛАВА 9
Я выпил большую чашку кофе и допросил Кайсу. Кофе был прекрасный. Но от Кайсы я почти ничего не добился. Во-первых, она все время засыпала на стуле, а когда я ее будил, немедленно спрашивала: "Чего это?" Во-вторых, она, казалось, совершенно неспособна была говорить об Олафе. Каждый раз, когда я произносил это имя, она заливалась краской, принималась хихикать, совершать сложные движения плечом и закрываться ладонью. У меня осталось определенное впечатление, что Олаф успел здесь нашалить и что произошло это почти сразу после обеда, когда Кайса сносила вниз и мыла посуду. "А бусы они у меня забрали, - рассказала Кайса, хихикая и жеманясь. - Сувенир, говорят, на память, то есть. Шалуны они…" В общем, я отправил ее спать, а сам вышел в холл и принялся за хозяина.
- Что вы об этом думаете, Алек? - спросил я.
Он с удовольствием отодвинул арифмометр и с хрустом расправил могучие плечи.
- Я думаю, Петер, что в самом скором времени мне придется дать отелю другое название.
- Вот как? - сказал я. - И что это будет за название?
- Еще не знаю, - ответил хозяин. - Но это меня несколько беспокоит. Через несколько дней моя долина будет кишеть репортерами, и к этому времени я должен быть во всеоружии. Конечно, многое будет зависеть от того, к каким выводам придет официальное следствие, но ведь и к частному мнению владельца пресса не может не прислушаться…
- У владельца уже есть частное мнение? - удивился я.
- Ну, может быть, не совсем правильно называть это мнением… Но, во всяком случае, у меня есть некое ощущение, которого у вас, по-моему, пока еще нет. Но оно будет, Петер. Оно обязательно появится и у вас, когда вы копнете это дело поглубже. Просто мы с вами по-разному устроены. Я все-таки механик-самоучка, поэтому ощущения мои, как правило, возникают вместо выводов. А вы - полицейский инспектор. У вас ощущения возникают в результате выводов, когда выводы вас не удовлетворяют. Когда они вас обескураживают. Так-то вот, Петер… А теперь задавайте ваши вопросы.
И тут неожиданно для себя - уж очень я отчаялся и устал - я рассказал ему о Хинкусе. Он слушал, кивая лысой головой.
- Да, - сказал он, когда я кончил. - Вот видите, и Хинкус тоже…
Обронив это таинственное замечание, он обстоятельно и без всякого понуждения рассказал, что делал после окончания карточной игры. Впрочем, знал он очень мало. Олафа в последний раз он видел примерно тогда же, когда и я. В половине десятого он спустился вниз вместе с Мозесами, покормил Леля, выпустил его погулять, задал трепку Кайсе за неторопливость, и тут появился я. Возникла идея посидеть у камина с горячим портвейном. Он отдал распоряжение Кайсе и направился в столовую, чтобы выключить там музыку и свет.
- …Конечно, я мог бы тогда же зайти к Олафу и свернуть ему шею, хотя я вовсе не уверен, что Олаф позволил бы мне это сделать. Но я и пытаться не стал, а просто пошел вниз и погасил свет в холле. Насколько я помню, все было в порядке. Все двери на верхнем этажа были закрыты, и стояла тишина. Я вернулся в буфетную, разлил портвейн по стаканам, и в эту минуту произошел обвал. Если вы помните, я занес вам портвейн, а сам подумал: пойду-ка я позвоню в Мюр. У меня уже тогда появилось ощущение, что дело швах. Позвонив, я вернулся к вам в каминную, и больше мы не разлучались.
Я разглядывал его сквозь прикрытые веки. Да, он был очень крепким мужчиной. И, вероятно, у него хватило бы силы свернуть шею Олафу, особенно если Олаф был предварительно отравлен. И он, хозяин отеля, как никто другой, располагал реальной возможностью отравить любого из нас. Более того, у него мог быть запасной ключ от номера Олафа. Третий ключ… Все это он мог. Но кое-чего он не мог. Он не мог выйти из номера через дверь и запереть ее изнутри. Он не мог выскочить через окно, не оставив следов на подоконнике, не оставив следов на карнизе и не оставив следов - очень глубоких и очень заметных следов - внизу под окном… Между прочим, этого никто не смог бы сделать. Оставалось предположить существование потайного люка, ведущего из номера Олафа в номер, который сейчас занимает однорукий. Но тогда преступление становится изощренно сложным, это означало бы, что его запланировали давно, тщательно и с совершенно непонятной целью… А, черт, я же своими ушами слышал, как он, выключив музыку, спускался по лестнице и делал выговор Лелю. Через минуту после этого случился обвал, а потом…
- Вы мне разрешите полюбопытствовать, - сказал хозяин, - зачем вы с Симонэ заходили к госпоже Мозес?
- А, пустяки, - сказал я. - Великий физик слегка перебрал, и ему почудилось бог знает что…
- Вы не скажете мне, что именно?
- Да вздор это все! - сказал я с досадой, пытаясь ухватить за хвостик какую-то любопытную мысль, проскользнувшую у меня в сознании за несколько секунд до этого. - Вы меня сбили, Алек, со своими глупостями… Ну ладно, потом вспомню… Давайте насчет Хинкуса. Попытайтесь вспомнить, кто выходил из столовой между половиной девятого и девятью.
- Я, конечно, могу попытаться, - мягко сказал хозяин, - но ведь вы сами обратили мое внимание на тот факт, что Хинкус безумно напуган этим, скажем, существом, которое его связало.
Я впился в него глазами.
- Ну, и что вы об этом думаете?
- А вы? - спросил он, - Я бы на вашем месте подумал об этом самым серьезным образом.
- Вы шутите или нет? - сказал я раздраженно. - Я не могу сейчас заниматься мистикой, фантастикой и прочей философией. Я просто склонен думать, что Хинкус того… - Я постучал себе по темени. - Я не могу представить себе, чтобы в отеле кто-то прятался, кого мы не знаем.
- Ну, хорошо, хорошо, - произнес хозяин применительно. - Не будем спорить об этом. Итак, кто выходил из зала между половиной девятого и девятью? Во-первых, Кайса. Она приходила и уходила. Во-вторых, Олаф. Он тоже приходил и уходил. В-третьих, ребенок дю Барнстокра… Впрочем, нет. Ребенок исчез позже, вместе с Олафом…
- Когда это было? - быстро спросил я.
- Точного времени я, естественно, не помню, но хорошо помню, что мы тогда играли и продолжали играть еще некоторое время после их ухода.
- Это очень интересно, - сказал я. - Но об этом после. Так. Кто еще выходил?
- Да, собственно, остается одна только госпожа Мозес… Гм… - Он сильно поскреб ногтями обширную щеку. - Нет, - сказал он решительно. - Не помню. Я, как хозяин, в общем, следил за гостями и поэтому, как видите, кое-что помню довольно хорошо. Но вы знаете, был такой момент, когда мне чертовски везло. Это длилось недолго, всего два-три круга, но что было во время этой полосы удач… - Хозяин развел руками. - Я хорошо помню, что госпожа Мозес танцевала с ребенком, и хорошо помню, что потом она подсела к нам и даже играла. Но выходила ли она… Нет, я не видел. К сожалению.
- Ну, что ж, и на том спасибо, - сказал я рассеяно. Я уже думал о другом. - А ребенок, стало быть, ушел с Олафом, и больше они не возвращались, так?
- Так.
- И было это до половины десятого, когда вы поднялись из-за карт?
- Именно так.
- Спасибо, - сказал я и поднялся. - Пойду, пожалуй. Да, еще один вопрос. Вы видели Хинкуса после обеда?
- После обеда? Нет.
- Ах да, вы же играли… А до обеда?
- До обеда я его видел несколько раз. Я видел его утром, когда он завтракал, потом на дворе, когда все мы играли и резвились… Потом он из моей конторы давал телеграмму в Мюр, потом… Да! Потом он спросил меня, как пройти на крышу, и сказал, что будет загорать… Ну и все, кажется. Нет, еще раз я видел его днем в буфетной, он забавлялся с бутылкой бренди. Больше я его днем не видел.
Тут мне показалось, что я поймал ускользнувшую было мысль.
- Слушайте, Алек, я совсем забыл, - сказал я. - Как записался у вас Олаф?
- Принести вам книгу? - спросил хозяин. - Или так сказать?
- Так скажите.
- Олаф Андварафос, государственный служащий, в отпуск на десять дней, один.
Нет, это была не та мысль.
- Спасибо, Алек, - сказал я и снова сел. - Теперь займитесь своими делами, а я буду сидеть и думать.
Я охватил голову руками и стал думать. Что же у меня есть? Мало, чертовски мало. Я узнал, что Олаф ушел из столовой между девятью и половиной десятого и больше в зал не возвращался. Теперь так. Выяснилось, что вместе с Олафом ушел этот самый ребенок. Таким образом, насколько можно пока судить, чадо - это последний человек, который видел Олафа живым. Если не считать убийцы, конечно. И если считать, что все допрошенные говорят правду. Значит, Олаф убит где-то между началом десятого и началом первого. Ничего себе, промежуточек. Впрочем, Симонэ утверждает, будто без пяти десять в комнате Олафа было слышно какое-то движение, а примерно в десять минут одиннадцатого никто в номере не отзывался на стук дю Барнстокра. Но это еще ничего не значит, Олаф мог в это время выйти. Я с досадой дернул себя за волосы. Олафа вообще могли убить не в номере… Нет, рано, рано делать выводы. У меня еще остается Брюн по делу Олафа и госпожа Мозес по делу Хинкуса… Хотя что она мне может сказать? Ну, вышла на крышу, ну, увидела Хинкуса… Минуточку, а зачем она выходила на крышу? Одна, без мужа, декольте… Ладно. Вопрос: с кого начать? Поскольку убит Олаф, а не Хинкус, и поскольку госпожа Мозес уже наверняка знает об убийстве от супруга, начнем с чада. Спросонок люди говорят иногда интересные вещи. Заодно, может быть, удастся определить, какого оно пола, мельком подумал я, поднимаясь.
Стучать в номер к чаду пришлось долго и громко. Потом за дверью зашлепали босые ноги, и сердитый сипловатый голос осведомился: какого дьявола?
- Откройте, Брюн, это я, Глебски, - сказал я.
Последовало короткое молчание. Затем голос испуганно спросил:
- Вы что, свихнулись? Три часа ночи!..
- Откройте, вам говорят! - прикрикнул я.
- А в чем дело?
- Вашему дядюшке плохо, - сказал я наугад.
- Ну да?.. Постойте, дайте штаны надеть…
Шлепанье босых ног удалилось. Я ждал. Потом ключ в замке повернулся, дверь распахнулась, и чадо шагнуло через порог.
- Не так быстро, - сказал я, придерживая его за плечо. - Ну-ка, зайдемте в номер…
Чадо явно еще не проснулось до конца и поэтому не проявило особенной строптивости. Оно позволило вернуть себя в номер и усадить на разоренную кровать. Я сел в кресло напротив. Несколько секунд чадо смотрело на меня сквозь свои огромные черные очки, и вдруг пухлые розовые губы его задрожали.
- Так плохо? - шепотом спросило оно. - Да не молчите же, скажите что-нибудь наконец!
С некоторым удивлением я был вынужден признать, что это дикое существо, по-видимому любит своего дядю и боится за него. Я достал сигарету и сказал, закуривая:
- Нет, ваш дядя жив и здоров. Речь пойдет о другом.
- Но вы же сказали…
- Ничего я не говорил, вам приснилось. Вот что: быстро и немедленно говорите. Когда вы расстались с Олафом? Ну, живо!
- С каким Олафом? Чего вам от меня надо?
- Когда и где вы в последний раз видели Олафа?
Чадо помотало головой.
- Ничего не понимаю. При чем здесь Олаф? Что с дядей?
- Дядя спит. Дядя жив и здоров. Когда вы в последний раз виделись с Олафом?
- Да что вы затвердили одно и то же? - возмутилось чадо. Оно постепенно приходило в себя. - И чего вы вообще вперлись ко мне посреди ночи?
- Я вас спрашиваю…
- А мне на вас плевать! Убирайся отсюда, а то я дядю позову! Фараон чертов!
- Вы танцевали с Олафом, а потом ушли. Куда? Зачем?
- А вам-то что? Невесту приревновал?
- Хватит болтать, скверная девчонка! - гаркнул я. - Олаф убит! Я знаю, что ты - последняя, кто видел его живым! Когда это было? Где? Живо! Ну?
Наверное, я был страшен. Чадо отшатнулось и, словно защищаясь, вытянуло руки ладонями вперед.
- Нет! - прошептало оно. - Что вы? Что вы?..
- Отвечайте, - сказал я спокойно. - Вы вышли с ним из столовой и направились… Куда?
- Н-никуда… просто вышли в коридор…
- А потом?
Чадо молчало. Я не видел его глаз, и это было непривычно и неудобно.
- А потом? - повторил я.
- Позовите дядю, - сказало чадо твердо. - Я хочу, чтобы здесь был дядя.
- Дядя вам не поможет, - возразил я. - Вам поможет только одно - правда. Говорите правду.
Чадо молчало. Оно сидело, съежившись, на кровати под большим рукописным плакатом "Будем жестокими!" и молчало. Потом из-под черных очков по щекам потекли слезы.
- Слезы тоже не помогут, - сказал я холодно. - Говорите правду. Если вы будете лгать и изворачиваться, - я сунул руку в карман, - я надену на вас наручники и отправлю в Мюр. Там с вами будут говорить совсем уже посторонние люди. Дело идет об убийстве, вы понимаете это?
- Я понимаю… - едва слышно пролепетало чадо. - Я скажу…
- Правильное решение, - одобрил я. - Итак, вы с Олафом вышли в коридор. Что было дальше?
- Мы вышли в коридор… - повторило чадо механически. - А дальше… дальше… Я плохо помню, память у меня паршивая… Он что-то сказал, а я… Он что-то сказал и ушел, а я… это…
- Никуда не годится, - сказал я, покачав головой. - Попробуйте снова.
Чадо с хлюпаньем утерло нос и полезло рукой под подушку. За носовым платком.
- Ну? - сказал я.
- Это… это стыдно, - прошептало чадо. - И противно. А Олаф мертвый.
- Полиция, как и медицина, - наставительно произнес я, ощущая огромную неловкость, - не признает таких понятий, как "стыдно".
- Ну ладно, - сказало вдруг чадо, гордо вздернув голову. - Дело было так. Сначала шутки: жених и невеста, мальчик или девочка… ну, вроде как вы со мной обращались… Он тоже, наверное, принял меня неизвестно за что… А потом, когда мы вышли, он принялся меня лапать. Мне стало противно, и пришлось дать ему по морде… по лицу…
- Ну? - сказал я, не глядя на него.
- Ну, он обиделся, обругал меня и ушел. Может быть, я, конечно, зря, может, и не надо было давать волю рукам, но он тоже был хорош…
- Куда он ушел?
- Да откуда мне знать? Стану я смотреть, куда да зачем… Ушел по коридору… - Чадо махнуло рукой. - Не знаю куда.
- А вы?
- А я… А что - я? Все настроение пропало, противно, скукотища… Одно и оставалось - пойти к себе, запереться и напиться до чертиков…
- И вы напились? - спросил я, осторожно потягивая носом и исподволь оглядывая номер. Кавардак в номере был страшный, все было разбросано, все валялось кое-как, а стол был завален длинными полосами бумаги - лозунгами, как я понял. Вешать на дверях у полицейских чиновников… Спиртным действительно попахивало, а на полу у изголовья постели я заметил бутылку.
- Ну, натурально, я же говорю вам!
Я наклонился и взял бутылку. Бутылка была основательно почата.
- Драть вас некому, молодой человек, - сказал я, ставя бутылку на стол, прямо на лозунг "Долой обобщения! Да здравствует мгновение!". - Вы потом все время сидели здесь?
- Да. А что делать? - Чадо по-прежнему, видимо, по старой привычке, старательно избегало родовых окончаний.
- А когда вы легли спать?
- Не помню.
- Ну хорошо, предположим, - сказал я. - А теперь подробно опишите все ваши действия с того момента, как вы вышли из-за стола, и до того момента, как вы с Олафом удалились в коридор.
- Подробно? - спросило чадо.
- Да, со всеми подробностями.
- Ладно, - согласилось чадо, показав мелкие, острые, до голубизны белые зубы. - Значит, доедаю я десерт. Тут подсаживается ко мне пьяный инспектор полиции и начинает мне вкручивать, как я ему нравлюсь и насчет немедленного обручения. При этом он то и дело пихает меня в плечо своей лапищей и приговаривает: "А ты иди, иди, я не с тобой, а с твоей сестрой…"
Я скушал эту тираду, не моргнув глазом. Надеюсь, лицо у меня было достаточно каменное.