- Тут, на мое счастье, - продолжало чадо злорадно, - подплывает Мозесиха и хищно тащит инспектора танцевать. Они пляшут, а я смотрю, и все это похоже на портовый кабак в Гамбурге. Потом он хватает Мозесиху пониже спины и волочет за портьеру, и это уже похоже на совсем другое заведение в Гамбурге. А я смотрю на эту портьеру, и ужасно мне этого инспектора жалко, потому что парень он, в общем, неплохой, просто пить не умеет, а старый Мозес тоже уже хищно поглядывает на ту же портьеру. Тогда я встаю и приглашаю Мозесиху на пляс, причем инспектор рад-радешенек - видно, что за портьерой он протрезвел…
- Кто в это время был в зале? - сухо спросил я.
- Все были. Олафа не было, Кайсы не было, а Симонэ наяривал в бильярд. С горя, что его инспектор отшил.
- Так, продолжайте, - сказал я.
- Ну, пляшу я с Мозесихой, она ко мне хищно прижимается - ей ведь все равно кто, лишь бы не Мозес, - и тут у нее что-то лопается в туалете. Ах, говорит она, пардон, у меня авария. Ну, мне плевать, она со своей аварией уплывает в коридор, а на меня набегает Олаф…
- Постойте, когда это было?
- Ну, знаете! Часы мне были ни к чему.
- Значит, госпожа Мозес вышла в коридор?
- Ну, я не знаю, в коридор, или к себе пошла, или в пустой номер - там рядом два пустых номера… Дальше рассказывать?
- Да.
- Пляшем мы с Олафом, он отсыпает мне разные комплименты - фигура, мол, осанка, мол, походка… а потом говорит: пойдемте, говорит, я вам что-то интересненькое покажу. А мне что? Пожалуйста, можно и пойти… Тем более что в зале ничего интересненького я не вижу…
- А госпожу Мозес вы в зале видите в это время?
- Нет, она у себя в сухом доке, заделывает пробоины… Ну, выходим мы в коридор… а дальше вам уже рассказано.
- И госпожу Мозес вы больше не видели?
И тут произошла заминка. Крошечная такая заминочка, но я ее уловил.
- Н-нет, - сказало чадо. - Откуда? Мне было не до того. Только и оставалось - от тоски глушить водку.
Очень, очень мне мешали черные очки, и я твердо решил, что при втором допросе я эти очки сниму. Хотя бы силой.
- Что вы делали днем на крыше? - спросил я резко.
- На какой еще крыше?
- На крыше отеля, - я ткнул пальцем в потолок. - И не врите, я вас там видел.
- Идите-ка вы знаете куда? - ощетинилось чадо. - Что я вам - лунатик какой-нибудь по крышам бегать?
- Значит, это были не вы, - примирительно сказал я. - Ну, хорошо. Теперь насчет Хинкуса. Помните, такой маленький, вы его сначала спутали с Олафом…
- Ну, помню, - сказало чадо.
- Когда вы его видели в последний раз?
- В последний?.. В последний раз это было, пожалуй, в коридоре, когда мы с Олафом вышли из столовой.
Я так и подскочил.
- Когда? - спросил я.
Чадо встревожилось.
- А что такого? - спросило оно. - Ничего такого не было… Только это мы выскочили из зала, смотрю - Хинкус сворачивает на лестницу…
Я судорожно соображал. Они выскочили из столовой не раньше девяти часов, в девять они еще танцевали, их помнит дю Барнстокр. Но в восемь сорок три у Хинкуса раздавили часы, и, значит, в девять он уже лежал связанный под столом…
- Вы уверены, что это был Хинкус?
Чадо пожало плечами.
- Мне показалось, что Хинкус… Правда, он сразу свернул налево, на лестничную площадку… но все равно - Хинкус, кому же еще быть? С Кайсой или с Мозесихой его не спутаешь… да и ни с кем другим. Маленький такой, сутулый…
- Стоп! - сказал я. - Он был в шубе?
- Да… в этой своей дурацкой шубе до пят, и на ногах что-то белое… А что такое? - Чадо перешло на шепот. - Это он убил, да? Хинкус?
- Нет-нет, - сказал я. Неужели Хинкус врал? Неужели это все-таки инсценировка? Часы раздавили, переведя стрелки назад… а Хинкус сидел под столом и хихикал, а потом ловко разыграл меня и сейчас хихикает у себя в номере… а его сообщник хихикает где-то в другом месте. Я вскочил.
- Сидите здесь, - приказал я. - Не смейте выходить из номера. Имейте в виду, я с вами еще не закончил.
Я пошел к выходу, потом вернулся и забрал со стола бутылку.
- Это я конфискую. Мне не нужны пьяные свидетели.
- А можно, я пойду к дяде? - спросило чадо дрожащим голосом.
Я поколебался, потом махнул рукой.
- Идите. Может быть, он сумеет убедить вас, что надо говорить правду.
Выскочив в коридор, я свернул к номеру Хинкуса, отпер дверь и ворвался внутрь. Везде горел свет: в прихожей, в туалетной, в спальне. Сам Хинкус, оскаленный, мокрый, сидел на корточках за кроватью. Посредине комнаты валялся сломанный стул, и Хинкус сжимал в руках одну из ножек.
- Это вы? - сказал он хрипло и выпрямился.
- Да! - сказал я. Вид его и какое-то безумное выражение налитых кровью глаз снова поколебали мое убеждение, что он врет и притворяется. Нужно быть великим артистом, чтобы так играть свою роль. Но я все-таки сказал свирепо: - Мне надоело слушать вранье, Хинкус! Вы мне соврали! Вы сказали, что вас схватили в восемь сорок. Но вас видели в коридоре после девяти! Вы будете мне говорить правду или нет?
На его лице промелькнула растерянность.
- Меня? После девяти?
- Да! Вы шли по коридору и свернули на лестничную площадку.
- Я? - Он вдруг судорожно хихикнул. - Я шел по коридору? - Он снова хихикнул, и еще раз, и еще, и вдруг весь затрясся от визгливого истерического хохота. - Я?.. Меня?.. Вот то-то и оно, инспектор! Вот то-то и оно! - проговорил он, захлебываясь. - Меня видели в коридоре… и я тоже видел меня… И я схватил меня… и я связал меня… и я замуровал меня в стену! Я - меня… Понимаете, инспектор? Я - меня!
ГЛАВА 10
Спустившись в холл, я мрачно сказал хозяину:
- Там Хинкус совсем свихнулся. Есть у вас какое-нибудь успокаивающее посильнее?
- У меня все есть, - ответил хозяин, нисколько не удивившись.
- Инъекцию сделать сумеете?
- Я все умею.
- Вот и займитесь, - сказал я, протягивая ему ключ.
Голова у меня гудела. Было без пяти четыре. Я устал, осатанел и, главное, не испытывал никакого охотничьего азарта. Я слишком отчетливо понимал, что это дело мне не по плечу. Ни малейшего просвета, даже наоборот - чем дальше, тем хуже. Может быть, в отеле кто-то прячется, похожий на Хинкуса? Может быть, у Хинкуса действительно есть двойник - опасный гангстер, маньяк и садист? Это кое-что объяснило бы… убийство, страх Хинкуса, его истерику… Но зато тогда пришлось бы решить вопрос, как он сюда попал, где и как ему удается прятаться. У нас же здесь все-таки не Лувр и не Зимний дворец - у нас здесь "маленький уютный отель на двенадцать номеров; гарантируется полная приватность и совершенно домашний уют"… Ладно, займусь-ка я Мозесами.
Старик Мозес не пустил меня к себе в номер. Он вышел на стук в огромном восточном халате, с неизменной кружкой в руке и буквально выпер меня в коридор своим толстым брюхом.
- Вы намерены беседовать здесь? - устало спросил я.
- Да, намерен, - с вызовом ответил он, густо дохнув мне в лицо сложной и непонятной смесью запахов, - именно здесь. Полицейскому нечего делать в доме Мозеса.
- Тогда лучше пойдемте в контору, - предложил я.
- Н-ну… В контору… - Он отхлебнул из кружки. - В контору - еще куда ни шло. Хотя я не вижу, о чем нам с вами разговаривать. Уж не подозреваете ли вы меня в убийстве - меня, Мозеса?
- Нет, - сказал я. - Упаси бог. Но ваши показания могут оказать неоценимую помощь следствию.
- Следствию! - Он презрительно фыркнул и снова отхлебнул из кружки. - Ну ладно, пойдемте… - Пока мы шли, он брюзжал: - Часы не могли найти, обыкновенные украденные часы, а туда же - убийство, следствие…
В конторе я усадил его в кресло, а сам сел за стол.
- Значит, ваши часы так и не нашлись? - спросил я.
Он негодующе воззрился на меня.
- А вы что, господин полицейский, надеялись, что они сами собой как-нибудь обнаружатся?
- Была у меня такая надежда, - признался я. - Но раз не обнаружились, ничего не поделаешь.
- Мне не нравится наша полиция, - заявил Мозес, пристально глядя на меня. - Мне не нравиться этот отель. Какие-то убийства, какие-то обвалы… собаки, воры, шум среди ночи… Кого это вы поселили в моей комнате? Я же ясно сказал: весь коридор мой, за исключением каминной. Мне не нужна каминная. Как вы осмелились нарушить договор? Что это за бродяга расположился у меня в номере третьем?
- Он попал под обвал. - сказал я. - Он искалечен, обморожен. Было бы жестоко тащить его наверх.
- Но я вам заплатил за номер третий! Вы были обязаны спросить у меня разрешения!
Я не смог с ним спорить, у меня сил не было объяснять ему, что он с пьяных глаз перепутал меня с хозяином. Поэтому я просто сказал:
- Администрация отеля приносит вам свои извинения, господин Мозес, и обязуется завтра же восстановить статус-кво.
- Нищеброды! - прорычал господин Мозес и припал к кружке. - Но он по крайней мере приличный человек, этот бродяга из третьего номера? Или он тоже какой-нибудь вор?
- Это совершенно приличный человек, - успокоительно сказал я.
- Почему же в таком случае его сторожит этот ваш омерзительный пес?
- Это чистая случайность, - ответил я, закрывая глаза. - Завтра же все вернется в нормальное состояние, уверяю вас.
- Может быть, и покойник воскреснет? - ядовито осведомился паршивый старик. - Может быть, вы мне и это пообещаете? Я - Мозес, сударь! Альберт Мозес! Я не привык ко всем этим покойникам, собакам, божедомам, обвалам и нищебродам…
Я сидел с закрытыми глазами и ждал.
- Я не привык, чтобы к моей жене врывались среди ночи, - продолжал Мозес. - Я не привык проигрывать по триста крон за вечер каким-то заезжим фокусникам, выдающим себя за аристократов… Этот Барл… Бралд… Он же просто шулер! Мозес не садится за стол с шулерами! Мозес - это Мозес, сударь!..
Он еще долго бурчал, скворчал, брюзжал, шумно отхлебывая, рыгал и отдувался, и я на всю жизнь усвоил себе, что Мозес - это Мозес, что это Альберт Мозес, сударь, что он не привык к тому-то, тому-то и проклятому снегу по колено, а привык он к тому-то, тому-то и хвойным ваннам, сударь… Я сидел с закрытыми глазами и, чтобы отвлечься, старался представить себе, как он ложится спать, не выпуская из рук своей кружки, как он, храпя и посвистывая, бережно держит ее на весу и время от времени отхлебывает, не просыпаясь… Потом стало тихо.
- Вот так-то, инспектор, - сказал он нравоучительно и поднялся. - Запомните хорошенько то, что я вам сейчас сказал, и пусть это послужит вам уроком на всю жизнь. Это многому научит вас, сударь. Спокойной ночи.
- Одну минуточку, - сказал я. - Два пустяковых вопроса. - Он в негодовании открыл было рот, но я был начеку и не дал ему говорить. - Когда примерно вы покинули зал, господин Мозес?
- Примерно? - хрюкнул он. - И таким манером вы надеетесь раскрыть преступление? Примерно!.. Я могу дать вам самые точные сведения. Мозес ничего не делает примерно, иначе он бы не стал Мозесом… Может быть, вы все-таки разрешите мне сесть? - осведомился он ядовито.
- Да, простите, прошу вас.
- Благодарю вас, инспектор, - произнес он еще более ядовито и сел. - Так вот, я с госпожой Мозес, в номер которой вы столь неприличным образом ворвались нынешней ночью, не имея на то никакого права, да еще не один, да еще без стука, я уже не говорю об ордере или о чем-нибудь подобном, - я, естественно, не вправе ожидать от современной полиции соблюдения таких тонкостей закона, как бережное отношение к праву каждого честного человека пребывать в своем доме, как в своей крепости, и в особенности, сударь, когда речь идет о супруге Мозеса, Альберта Мозеса, инспектор!…
- Да-да, это было опрометчиво, - сказал я. - Я приношу вам и госпоже Мозес самые искренние извинения.
- Я не могу принять ваши извинения, инспектор, до тех пор, пока не уясню себе с полной отчетливостью, что за человек поселен в номере третьем, принадлежащем мне, на каком основании он расположился в помещении, граничащем со спальней моей супруги, и почему его сторожит собака.
- Мы еще сами не уяснили себе с полной отчетливостью, кто этот человек, - сказал я, снова закрывая глаза. - Он потерпел аварию на автомобиле, он - калека, без руки, сейчас спит. Как только будет выяснена его личность, мы вам доложим, господин Мозес. - Я открыл глаза. - А теперь вернемся к тому моменту, когда вы с госпожой Мозес покинули столовую. Когда это было точно?
Он поднес кружку к губам и грозно посмотрел на меня.
- Меня удовлетворили ваши объяснения, - заявил он. - Выражаю надежду, что вы сдержите ваше обещание и доложите немедленно. - Он отхлебнул. - Итак, мы с госпожой Мозес встали из-за стола и покинули зал примерно… - Он прищурился с большой язвительностью и повторил: - Примерно, инспектор, в двадцать один час тридцать три минуты с секундами по местному времени. Это вас удовлетворяет? Отлично. Переходите к вашему второму, и, я надеюсь, последнему вопросу.
- Мы еще не совсем покончили с первым, - возразил я. - Итак, вы вышли из зала в двадцать один тридцать три. А дальше?
- Что дальше? - злобно спросил Мозес. - Что вы хотите этим сказать, молодой человек? Уж не хотите ли вы узнать, чем я занимался, когда вернулся в свой номер?
- Следствие было бы благодарно вам, сударь, - сказал я с чувством.
- Следствие? Мне нет дела до благодарности вашего следствия! Впрочем, мне нечего скрывать. Вернувшись в свой номер, я немедленно разделся и лег спать. И спал до тех пор, пока не поднялся этот отвратительный шум и возня в принадлежащем мне третьем номере. Только природная сдержанность и сознание того, что я - Мозес, не позволили мне нагрянуть немедленно и разогнать весь этот сброд с полицией во главе. Но имейте в виду, сдержанность моя имеет пределы, никаким бездельникам я не позволю…
- Да-да, и будете совершенно правы, - поспешно сказал я. - Еще один, последний вопрос, господин Мозес.
- Последний! - сказал он, угрожающе потрясая указательным пальцем.
- Не заметили ли вы, в какое примерно время госпожа Мозес покидала столовую?
Наступила жуткая пауза. Мозес, наливаясь синевой, глядел на меня вытаращенными мутными глазами.
- Кажется, вы осмеливаетесь предположить, что супруга Мозеса причастна к убийству? - сдавленным голосом произнес он. Я отчаянно замотал головой, но это не помогло. - И вы, кажется, осмеливаетесь рассчитывать на то, что Мозес в этой ситуации будет давать вам какие бы то ни было показания? Или вы, быть может, полагаете, что имеете дело не с Мозесом, сударь? Может быть, вы позволили себе вообразить, будто имеете дело с каким-нибудь одноруким бродягой, укравшим у меня драгоценные золотые часы? Или, быть может…
Я закрыл глаза. На протяжении последующих пяти минут я услыхал массу самых чудовищных предположений относительно своих намерений и своих замыслов, направленных против чести, достоинства, имущества, а также физической безопасности Мозеса, сударь, не какого-нибудь мерзкого пса, служащего очевидным рассадником блох, а Мозеса, Альберта Мозеса, сударь, вы способны понять это или нет?.. К концу этой речи я уже не надеялся получить сколько-нибудь вразумительный ответ. Я только с отчаянием думал, что уж до госпожи Мозес мне теперь не добраться никогда. Но получилось иначе. Мозес вдруг остановился, подождал, пока я открою глаза, и произнес с невыразимым презрением:
- Впрочем, это смешно - приписывать такой обыкновенной личности столь хитроумные замыслы. Смешно и недостойно Мозеса. Конечно, мы имеем здесь дело с элементарной чиновничье-полицейской бестактностью, обусловленной низким уровнем культурного и умственного развития. Я принимаю ваши извинения, сударь, и честь имею откланяться. Мало того. Взвесив все обстоятельства… Я же понимаю, что у вас недостанет благородства оставить в покое мою жену и избавить ее от ваших нелепых вопросов. Поэтому я разрешаю вам задать эти вопросы - не больше двух вопросов, сударь! - в моем присутствии. Немедленно. Следуйте за мной.
Внутренне ликуя, я последовал за ним. Он постучался в дверь госпожи Мозес и, когда она откликнулась, скрипуче проворковал:
- К вам можно, дорогая? Я не один…
К дорогой было можно. Дорогая в прежней позе возлежала под торшером, теперь уже полностью одетая. Она встретила нас своей чарующей улыбкой. Старый хрыч подсеменил к ней и поцеловал ей руку - тут я почему-то вспомнил, что он, по словам хозяина, лупит ее плеткой.
- Это инспектор, дорогая, - проскрипел Мозес, валясь в кресло. - Вы помните инспектора?
- Ну как я могла забыть нашего милого господина Глебски? - откликнулась красавица. - Садитесь, инспектор, сделайте одолжение. Чудная ночь, не правда ли? Столько поэзии!.. Луна…
Я сел на стул.
- Инспектор делает нам честь, дорогая, - объявил Мозес, - подозревая нас с вами в убийстве этого Олафа. Вы помните Олафа? Так вот, его убили.
- Да, я уже слыхала об этом, - сказала госпожа Мозес. - Это ужасно. Милый Глебски, неужели вы действительно подозреваете нас в этом кошмарном злодеянии?
Мне все это надоело. Хватит, подумал я. К чертовой матери.
- Сударыня, - сказал я сухо. - Следствием установлено, что вчера примерно в половине девятого вечера вы покидали столовую. Вы, конечно, подтверждаете это?
Старик негодующе заворочался в кресле, но госпожа Мозес опередила его.
- Ну, разумеется, подтверждаю, - сказала она. - С какой стати я буду это отрицать? Мне понадобилось отлучиться, и я отлучилась.
- Насколько я понимаю, - продолжал я, - вы спустились сюда, в ваш номер, а в начале десятого вновь вернулись в столовую. Это так?
- Да, конечно. Правда, я не совсем уверена относительно времени, я не смотрела на часы… Но скорее всего, это было именно так.
- Мне бы хотелось, чтобы вы вспомнили, сударыня, видели ли вы кого-нибудь на пути из столовой и обратно в столовую.
- Да… кажется… - сказала госпожа Мозес. Она наморщила лобик, и я весь так и напрягся. - Ну конечно! - воскликнула она. - Когда я уже возвращалась, я увидела в коридоре парочку…
- Где? - быстро спросил я.
- Ну… сразу налево от лестничной площадки. Это был наш бедный Олаф и это забавное существо… я не знаю, юноша или девушка… Кто он, Мозес?
- Минуточку, - сказал я. - Вы уверены, что они стояли слева от лестничной площадки?
- Совершенно уверена. Они стояли, держась за руки, и очень мило ворковали. Я, конечно, сделала вид, будто ничего не заметила…
Вот она, заминочка Брюн, подумал я. Чадо вспомнило, что их могли видеть перед номером Олафа, и не успело ничего сообразить, а потом принялось врать в надежде, что как-нибудь да пронесет.
- Я - женщина, инспектор, - продолжала госпожа Мозес. - и я никогда не вмешиваюсь в дела окружающих. При других обстоятельствах вы бы не услышали от меня ни слова, но сейчас, мне кажется, я обязана быть вполне откровенной… Не правда ли, Мозес?
Мозес из своего кресла пробурчал что-то неопределенное.
- И еще, - продолжала госпожа Мозес. - Но это уже, наверное, не имеет особенного значения… Когда я спускалась по лестнице, мне повстречался этот маленький несчастный человек…
- Хинкус, - просипел я и откашлялся. У меня что-то застряло в горле.
- Да, Финкус… его, кажется, так зовут… Вы знаете, инспектор, ведь у него туберкулез. А ведь никогда не подумаешь, правда?