– Можно и кофе, – кивнул его затылок, образовав на мгновение складку. – Можно и что-нибудь покрепче, но мне завтра рано вставать, поэтому не смогу составить вам компанию… – он обернулся и посмотрел на меня вопросительно – мол, продолжать или я все понял.
– Спасибо, мне только кофе.
– Ну кофе так кофе. Растворимый, если не против…
– Хоть растворенный, – отмахнулся я.
– Есть и такой… хм…с утра, – он снова обернулся, на этот раз с улыбкой.
Я заставил улыбнуться астронавта-спасателя! Ну дела…
Две разномастные кружки с эмблемами спасенных кораблей были перенесены со стойки на кособокий столик возле дивана. Трещина на одной из них намекала, что кружка побывала в передряге. Кружку с трещиной он пододвинул к себе. Мне досталась белая, с выщербленным ободком. Я пригляделся к полуистертой надписи: "Терминал-2387". Два года назад восемьдесят седьмой сгорел дотла, никого не спасли…
– Вы где служили? – неожиданно спросил он.
Я задумался, правильно ли диспетчер передал мое сообщение. Видя, что я затрудняюсь с ответом, он пояснил:
– На том месте, где вы сидите, валялись две батареи, вскрытый сканер биополя и чехол на поясном ремне. Батарея в сканере села, и я собирался заменить ее на новую. Вы не глядя выбрали новую батарею, не глядя же засунули ее в сканер, а сканер – в чехол. Заняло у вас это секунды три. Хорошее время, если ищешь человека в завале, и счет идет на секунды. Вам приходилось им пользоваться?
Знал бы он, за какое время я меняю батарею в бластере.
– Приходилось, – кивнул я.
– Почему ушли? Репортером быть спокойнее?
– Угу, и платят больше…
Он смутился:
– Извините, я не хотел вас обидеть…
– Вы меня ничуть не обидели, – сказал я абсолютную правду. – Далеко завтра летите?
– На Фомальгаут. Вы пишите о спасателях?
– Нет, скорее о спасенных, или о тех, кого не удалось спасти.
– А между ними стоим мы, – глубокомысленно вставил он.
– Все верно… Вы помните профессора Рассвела?
По его лицу пробежала тень.
– Да, помню такого.
– Он просил спросить у вас, почему вы ему не ответили.
Алексеев нахмурился.
– По какому поводу я должен был ему ответить?
– Погибла станция в Секторе Улисса, в феврале прошлого года. Вы прилетали к нему и расспрашивали о последнем сообщении со станции. Там речь шла о каком-то открытии, которое профессор Рассвел якобы сделал. Припоминаете?
– Да, я был у него… в мае, кажется. Вашего профессора больше волновала судьба его гениальных открытий, чем погибшие люди. К тому же он не был биологом. Честно говоря, я-то думал, что он вирусолог или медик… Но он оказался астрофизиком и, как мне показалось, не совсем удачливым… Он все еще живет в своем медвежьем углу?
– Да, и переезжать не собирается, друидов раскапывает. По счастью, друиды оказались под боком.
– Хм, мертвые к мертвым…
– Вы это к чему?
– Да так, поговорка… Он прислал мне список статей, которые, по его мнению, могут содержать разгадку того послания. Но на самом деле, он прислал список гипотез, которые ему больше всего хотелось подтвердить. Я передал письмо специалистам, но те не приняли его всерьез. Им показалось сомнительным, что гравитационные аномалии имеют отношение к трагедии. Человеческий фактор, все дело в нем. Астрофизика на него не влияет, скорее, человеческий фактор влияет на астрофизику… или вы придерживаетесь другого мнения?
Он наклонил голову, словно собираясь меня боднуть. В такой ситуации я предпочел не иметь собственного мнения.
– Да какое у меня может быть мнение, – развел я руками. – О том, что произошло на станции я ровным счетом ничего не знаю. Рассвел сказал, что там было какое-то инфекционное заражение и даже убийство. Больше мне ничего не известно, поэтому буду вам очень признателен, если вы поделитесь своими соображениями. Конечно, если вам запретили разглашать результаты расследования, то тогда другое дело, настаивать я не имею права…
"Была б охота…" – мелькнуло в голове, едва не попав на язык.
– Запретили? – удивился он. – Кто?
– Галактическая Полиция, например, – ответил я, удивленный его удивлением.
– А, эти! – он отмахнулся. – Они только просили не передавать видеозапись в СМИ. Я и не передавал. И без их просьбы, я бы не стал публиковать видеозапись. Не стоит людям смотреть на такое.
– Зрелище не для слабонервных?
– Плевал я на чужие нервы! Не для праздного любопытства зрелище. Родственники Милна просили не публиковать, и я их понимаю. А до Галактической Полиции мне нет никакого дела, пусть сначала научатся делать свою работу, тогда посмотрим – выполнять их указания или нет.
Он рывком встал и понес пустую кружку к кухонной стойке.
Есть ли во Вселенной уголок, где уважают Галактическую Полицию? Если есть, то это должно быть очень странное место – там побывала ГП, но не побывали спасатели. Вряд ли такое возможно, ведь спасатели всегда прибывают первыми. Мне было очевидно, что у Алексеева нет особенных причин скрывать информацию. В то же время, представившись репортером, я не мог рассчитывать на предельную откровенность – если спасатели вообще умеют быть откровенными.
– Вам?… – указав на чайник, коротко спросил он.
Я молча наклонил кружку, показывая, что еще не допил. Он плеснул кипятка в старую заварку, облокотился на стойку и, раздувая всплывшие чаинки, стал медленно отхлебывать.
Мысленно досчитав до одиннадцати, я спросил:
– Вы позволите взглянуть на материалы расследования?
– Как вы собираетесь их использовать?
Черт, все нормальные люди спрашивают: "А что мне за это будет?"
– Не для публикации.
– А для чего же?
– Я интересуюсь незаконченными делами. Что-то вроде статистики. Нераскрытые тайны века. Вы наверное не обратили внимание, что я сказал "взглянуть". Просить копию я не стану.
– Да ладно вам, – пренебрежение, как ни странно, относилось не ко мне. – Кроме видеозаписи, там и копировать особенно нечего. Общие сведения об экипаже и станции, я думаю, у вас есть…
Я замотал головой.
– Нет и этого.
– Вы необычный журналист, – заметил Алексеев недоверчиво. – Ладно, если вас это так интересует, мне не жалко.
Оставив в покое кружку, он подошел к компьютеру, которого я не заметил из-за наброшенного на экран полотенца. Он вслепую набрал что-то на клавиатуре, посмотрел на полотенце; как бы передумав (я уловил касание клавиши "эскейп"), снова понажимал на клавиши.
– Вуа-ля! – сказал он и сдернул полотенце.
– Вы на Великого Мак-Магга не ходили? – спросил я, подсаживаясь к нему.
– Нет, а кто это?
– Фокусник.
– Не слышал… Советуете сходить?
– Вы опоздали. Его убили.
– Вон оно как! Сколько в жизни пропускаешь из-за работы, – с циническим смешком заметил он. – Очередная нераскрытая тайна века?
– Пока только месяца.
– То есть неизвестно – кто и за что…
– Неизвестно, но сначала займемся станцией, – я кивнул на экран.
– Да, тайны раскрываем в порядке общей очереди, – согласился он и начал читать, что-то, видимо, пропуская, а что-то добавляя от себя: – Значит так. Сектор Улисса, система звезды Горштейн-Торквилл двадцать две тысячи… в общем, номер по каталогу… Хм, даже название не успели придумать. Планет у звезды нет, зато полно мелких астероидов. К одному из них полтора года назад пристроили исследовательскую станцию "Телемак-Пи"… "пи" означает "пилотная", то есть предварительная или прототип, в общем, временная станция, созданная, прежде чем станет окончательно ясно, строить ли большую, постоянную станцию "Телемак-Один"…
– А зачем там станция?
– "Спэйс-Транзит-Инжениринг" планировал организовать на орбите энергоперекачку от звезды к Терминалу. Для транспортировки к новому Терминалу требуется огромное количество энергии, поэтому решили позаимствовать у звезды.
– А старый Терминал как называется?
– Вот, смотрите на номер, – ему лень было читать вслух большие числа.
Терминал ТКЛ-4010, последний действующий Терминал Канала в этой части галактики, самый удаленный от Земли, не говоря уж об удаленности от Фаона, который вообще в другой стороне. Новым Терминалом Алексеев назвал Терминал ТКЛ-4011. После неудачных технических испытаний он временно законсервирован.
– От десятого далеко до "Телемака"?
– Два дня летели.
У астронавтов странная привычка измерять расстояния не в километрах или световых часах, а в днях пути. И они никогда не уточняют, как быстро они летели. Потом случайно выяснятся, что они неделю мерзли в тормозных ваннах при десяти "же". А как после нее суставы ноют…
– Сколько "же" у спасательного корабля?
– Летаем, как положено, на трех.
– Возле одиннадцатого есть что-нибудь интересное? – спросил я просто из любопытства. Всегда ведь интересно знать, зачем люди выбрасывают в космос миллиарды.
– Звезда. Торквилл с номером.
– А Горштейн куда делся?
– Умер.
– ?!
– Торквилл продолжил вести звездный каталог после смерти своего коллеги Горштейна, – объяснил Алексеев. – Умер он своей смертью.
– Вы меня напугали. Я подумал, не был ли он в экипаже "Телемака".
– Нет, там его не было. Вот вам экипаж, – Алексеев открыл следующий файл. – Пять человек. Командир станции Леонид Вересов, астронавт с пятнадцатилетним стажем. Жорж Кастен, инженер-энергетик, постоянный сотрудник "Спэйс-Транзит-Инжениринг". Тимофей Стахов, астрофизик, говорят, известный… Дальше… Нейджел Бриккер, планетолог и тоже астрофизик. И последний, Милн – Сэмюэл Милн, врач. На самом деле – микробиолог, взяли временно. Из-за него всё и случилось.
– Вы имеете в виду заражение?
– Его. Да, забыл еще одного члена экипажа, Коко.
– Женщина?
– Мышь лабораторная. Милн притащил ее со собой на станцию. Коко умерла первой.
– То есть Милн проводил над ней какие-то опыты?
– Все так решили.
Было очевидно, что себя Алексеев ко "всем" не относит.
– Что значит все?
– Следственная комиссия.
– Кто в нее входил?
– Сначала наши следователи и представители "Спэйс-Транзит-Инжениринг". Потом, когда восстановили видеозапись, дело забрала ГП.
– Давайте начнем с самого начала. Когда укомплектовали экипаж?
– В декабре позапрошлого года, за два месяца до трагедии.
– И два месяца все шло тихо – мирно…
– Похоже, что так.
– А потом?
– Вам официальную точку зрения? – спросил он с нажимом.
– Я пока никакой не знаю, поэтому давайте для начала официальную.
– Хорошо. – Он откинулся в кресле; прикрыв на несколько секунд глаза, потер виски и переносицу, затем, небрежно и как бы сонно коснулся клавиатуры. – Ну вот, как вы просили, официальная точка зрения… В нарушение таких-то инструкций руководство отдела проектирования "Спэйс-Транзит-Инжениринг" зачислило в экипаж станции "Телемак-Пи" в качестве штатного врача Сэмюэла Милна, не имевшего необходимого стажа врачебной практики, – читал он нараспев, – вследствие чего… бла-бла-бла… Слушайте, – вдруг встрепенулся Алексеев, – скопируйте себе этот файл, а то по десятому разу читать всю эту муру…
Он с тоскою посмотрел на меня.
– Спасибо, я обязательно скопирую. Но вы вкратце, своими словами…
– Ладно, так и быть. В общем они решили, что Милн на станции подыхал от скуки без своих микробиологических исследований. По бортовым записям, из живности на станции была только Коко и еще какая-то зараза по имени вирус Пака-ХС. Этот вирус никакой опасности не представляет, и олухи из комиссии решили, что Милн с собой завез кого-то еще, скрыв это от экипажа. Опыты с неизвестным вирусом он проводил на Коко, поэтому первой заболела она. Никаких доказательств существования второго вируса комиссия не нашла, однако на это всем наплевать. Раз была вирусная инфекция, значит был вирус. И точка. Но я-то точно знаю, что Милн не стал бы проводить опыты на Коко. Они же ели из одной тарелки! Ладно, неважно, идем дальше… Так или иначе, но безответственный и не имеющий врачебного стажа Милн перезаразил весь экипаж. Там была еще какая-то темная история с иммунно-модуляторами, которые Милн, якобы, себе ввел, а для других – пожалел. По мнению комиссии, это лишний раз доказывает, что Милн работал с каким-то болезнетворным вирусом. Коко умерла третьего февраля. Следом за ней умер Бриккер…
– А сам Милн заразился?
– Судя по всему, да. Но он был еще жив, когда умер Бриккер. Вересов находился при смерти. Стахов и Кастен успели надеть биозащитные скафандры, о том, как они себя в это время чувствовали, ничего не известно. Я имею в виду – доподлинно не известно. Но температура поднялась у обоих. Дальше, по мнению комиссии, начинается подлинная вендетта. У кого-то из тех двоих не выдерживают нервы – у Стахова или Кастена – опять-таки, не известно. Бриккер умер, Вересов почти умер, сами они, по их мнению, вот-вот умрут. И прежде чем умереть от инфекции, один из них душит Милна куском провода – как Отелло Дездемону. Мол, я-то, конечно, умру, но и тебе не жить – не помогут тебе даже вовремя принятые иммунно-модуляторы. Кроме этого, комиссия припасла запасную версию: убийца хотел покинуть станцию, чтобы спастись от заражения. Милн, разумеется, не позволил бы нарушить карантин. Поэтому Милна необходимо было устранить. Затем у убийцы происходит какой-то конфликт с оставшимся в живых астронавтом. Возможно, драка за место в корабле. Убийца не желает брать с собой зараженного астронавта или астронавт желает спастись от убийцы – черт его знает… Система контроля за жизнеобеспечением была подключена к биозащитным скафандрам, в которых находились Кастен и Стахов. Она зафиксировала смерть одного из них. Потом станция начинает плавиться вплоть до фундамента. По мнению комиссии, убийца заметал следы. Замел он их весьма основательно – погиб вместе со всеми, и его личность установить невозможно. Точнее, там так написано: "Личность убийцы установлена с вероятностью пятьдесят процентов" – как вам это нравиться? В итоге: станция уничтожена, экипаж, включая убийцу, погиб. Вот такие дела творятся в дальнем космосе…
Он замолчал.
– М-да, неспокойно в дальнем космосе, – согласился я, – вы говорите, многое осталось невыясненным, но меня, честно говоря, удивляет, напротив, обилие фактов. Комиссия в деталях восстановила ход событий. Как это ей удалось?
– По двум причинам. После того как заболел Бриккер, Вересов начал гнать информацию на Терминал сорок-десять. Передача несколько раз прерывалась, и я на сто процентов уверен, что она прерывалась умышленно. Кому кроме убийцы это было выгодно? Никому. Следовательно, убийца – не помешавшийся от страха астронавт и не мститель. Убийца готовился заранее. Вторая причина – видеозапись, о которой я вам уже говорил. Ее обнаружили в чудом уцелевшем "черном ящике" станции. Вересов, ощутив, что теряет контроль над станцией, включил запись с камер, расположенных в нежилых отсеках. Убийца рассчитывал, что протекший реактор расплавит и "черный ящик". С счастью… впрочем, какое уж тут счастье… короче, содержимое ящика частично сохранилось…
– Хорошо бы увидеть, – вставил я.
Он посмотрел на меня как бы оценивая, достоин ли, затем перевел взгляд на экран, где по прежнему висел отчет комиссии.
– Без копии, хорошо?
– Я уже сказал, копию просить не буду.
– Все так сначала говорят. Потом начинают чуть ли не вымаливать, деньги предлагают.
– Вымаливать я точно не буду, но к денежному предложению можете потихоньку начинать готовиться… шучу, – вынужден был я тут же добавить, перехватив его презрительный взгляд. На самом деле я не шутил.
Он прошел несколько уровней защиты, включая звуковую и визуальную – компьютер обязан был узнать своего хозяина в лицо, наконец отыскал видеозапись.
– Любуйтесь…
С чего он взял, что я стану любоваться?
Он повернул экран ко мне, сам взял с полки какой-то журнал, отошел с ним к кухонной стойке.
– Мне потребуются ваши комментарии.
– Я наизусть все помню.
На экране мельтешили черно-белы полосы. Постепенно из них начало формироваться изображение, задвигались какие-то тени.
– Камера находится внутри медицинского блока, над дверью, – пояснил он, – слева дверь в изолятор.
– А в кресле…
– Вересов, он уже без сознания.
Сэмюэл Милн вышел из левой двери, подошел к электронному микроскопу, расположенному прямо напротив камеры, откатил кресло с Вересовым к левой стене, устроился перед микроскопом. Он сидел спиной к камере, по движению правого локтя можно было определить, что Милн настраивает микроскоп. Таймер в углу экрана отсчитывал время. Одна, две, три минуты… Локоть застыл. Снова зашевелился. Пять, шесть, семь… Милн встал, повернулся к камере. Сквозь черно-белый дождь черты лица не различить… Торопливо заходил по каюте, снова сел… Девять, десять… Оттолкнулся левой ногой от стола, стул сделал оборот. Он чем-то взволнован… Наклонился к окуляру. Одиннадцать, двенадцать…
У нижнего обреза экрана появилась бледно-серая тень, похожая на перевернутое ведро. Ведро удалялось и поднималось одновременно, под ним возникли плечи – широкие из-за скафандра.
– Убийца? – спросил я.
– Он. Теперь смотрите внимательно.
Да я и так боялся моргнуть. Почему не нацепил на плечо камеру? Потому что дело частное, как я полагал.
Милн повернулся к вошедшему скафандру. Хриплые звуки. Милн отодвигается от микроскопа вместе с креслом, освобождая место для скафандра. Скафандр склоняется к окуляру, через тридцать секунд распрямляет спину. Милн что-то говорит, но я слышу только хрип.
– Что он говорит?
– Примерно следующее: "а, это ты… иди сюда, смотри, что я обнаружил… не бойся, ты в скафандре…убедился?.. надо немедленно сообщить на Терминал… Рассвел-то был прав… почему ему не поверили… напишу сначала ему, он обязан узнать первым".
– Как вы это различаете… Я слышу только хрипы.
С дистанционного пульта он нажал на паузу.
– Во-первых, вы смотрите оригинал, а не экстраполяцию. Хрипы восстановили до членораздельной речи, но я оставил все как есть. Во-вторых, его слова можно прочитать по губам.
– Губ-то не видно…
– Посмотрите раз десять, все увидите.
– И где ж я смогу посмотреть раз десять?
– Обратитесь в ГП.
Своевременный совет.
– А убийца говорит что-нибудь?
– Молчит. Ни слова не произносит. Продолжаем?
– Давайте…
Милн поворачивает голову к монитору компьютера. Экран белеет – Милн выводит шаблон для письма. Скафандр водит головой из стороны в сторону, как бы что-то высматривая. Снимает с кронштейна лампу, берется за шнур. Милн оборачивается, кажется – он в недоумении, короткий хрип…
– "Зачем", – переводит Алексеев.
Движения человека в скафандре быстры и уверенны. Один оборот шнура вокруг шеи Милна. Непрерывный хрип. В предсмертных конвульсиях биолог бьет по клавиатуре…
– Поэтому письмо ушло, – поясняет Алексеев, но я его не слышу – все мое внимание приковано к экрану.
Нет, это еще не конвульсии. Милн что-то нащупывает на столе. Взял, взмахнул рукой… Скальпель! Убийца его словно не замечает, продолжая стягивать петлю. Снова взмах скальпелем. Кажется, Милн попал ему по руке. Правая рука Милна безжизненно повисает, и скальпель падает на пол. Убийца перестает тянуть, он тяжело дышит, роняет лампу. На экране с началом письма к Рассвелу возникает серый квадрат.