Он пел вызывающе, почти орал - казалось, выплевывал каждую ноту, как матерное ругательство, - словом выполнял магический обряд: заклинал мелодию. Он видел, как отворяются двери их лиц, даже у минимоно, даже у нейтралов, а также у всех вспышек, эксов, хаотистов, препов и ретро. Они забывали собственную субкультурную принадлежность, чтобы слиться в естественном музыкальном оргазме. Прожектора мочалили до седьмого пота, но он продолжал выдавливать пальцами ноты, чувствуя, как они обретают форму в его руках, - так скульптор мнет глину; ушло различие между идеальным представлением в сознании и звуком на выходе усилителя. Мозг, тело и пальцы - все слилось в одну сверхпроводящую цепь, причем выключатель этой цепи сплавился намертво.
И в то же время какая-то его часть искала среди зрителей ту бритую хаотичку. Он даже немного расстраивался, не замечая ее, но утешал себя: "Придурок, ты счастлив должен быть - едва ушел: она бы снова подсадила тебя на голубога".
Но тут он увидел, как она протолкнулась в первый ряд, чуть заметно кивнула, как старая знакомая, и от всей души обрадовался, пытаясь одновременно понять, что же подсознание готовит ему на этот раз. Но все эти мысли проблескивали на заднем плане. Большую часть времени его сознание было безраздельно отдано звуку, исполнению звука для публики. Он источал скорбь, скорбь от потери. Его семья умирала, он заклинал мелодию, резонировавшую со струной потери, которая есть в каждом…
Некое сверхъестественное сплочение накрыло группу. Их слепил гештальт, а Рикенхарп ухватил его клещами коллективное тело зрителей, вертел ими как хотел, но понимал: "Группа хороша, но это не надолго, до тех пор, когда закончится концерт".
Так разведенная пара резвится в постели, осознавая, что брака это не склеит. Собственно, острота чувств приходила с отказом от надежд.
Но сейчас у них - праздник.
К последнему номеру энергия настолько переполнила клуб, что, как выразился однажды Хосе с типичной мелодраматичностью рокера, "если бы ее можно было разрезать, всех бы залило кровью". Дым от травы, табака и курительных смесей клубился в воздухе и, казалось, состоял в заговоре с освещением сцены, порождая атмосферу волшебного отчуждения. С каждой пульсацией цветомузыки - от красного к голубому, от белого к ослепительно-желтому - соответствующая волна эмоций захлестывала публику. Энергия накапливалась, Рикенхарп высвобождал ее, "страт" служил громоотводом.
А потом концерт закончился.
Рикенхарп вырвал последние пять нот в одиночестве, швырнув кульминацию в зал. После этого сошел со сцены, едва слыша рев толпы. В неосознанном порыве он почти бегом пронесся по коридору из пластикового кирпича, огляделся в гримерной, вспоминая как там оказался. Окружающее казалось более овеществленным, чем обычно. В ушах звенело, как будто Квазимодо отрывался в своей колокольне.
Он услышал шаги, развернулся, придумывая на ходу, что же скажет своей группе. Но вошла девушка-хаотичка, и кто-то еще, и третий человек за тем вторым кем-то еще.
Кто-то еще представлял из себя худого парня со встрепанными - естественным образом, а не в рамках имиджа той или иной субкультуры - каштановыми волосами. Рот у него был чуть раскрыт, виднелся почерневший передний зуб, нос - чуть обветренный, запястья взбугрились венами. Третий был японцем: маленький, незаметный, кареглазый, нейтральное выражение лица с капелькой симпатии. Худой белый парень носил армейскую куртку без нашивок, блестящие джинсы и разваливавшиеся теннисные туфли. Его руки не находили себе места, как будто он привык в них держать что-то, чего сейчас не было. Музыкальный инструмент? Возможно.
Японец был одет в небесно-голубой, с иголочки японский походный костюм, пустые руки его расслабленно висели по сторонам. Вот только на уровне бедра что-то выпирало из под одежды. Что-то, что он мог легко вытянуть, сунув руку через полураскрытую молнию куртки. Рикенхарп был почти уверен, что там пистолет. Одна черта объединяла всех троих: выглядели они вымотанными.
Рикенхарп вздрогнул - покрывавший его пот остывал, - но заставил себя выдавить:
- Чо такое?
Слова прозвучали пусто. Он глядел поверх вошедших и ждал группу.
- Группа за кулисами, - сообщила хаотичка. - Басист велел передать: "Псьходитнахрн".
Рикенхарп улыбнулся ее издевке над технарским жаргоном: "Пусть выходит на хрен".
А потом, словно слетела обдолбанность, он услышал крики и понял, что публика вызывает на бис.
- Боже мой, на бис, - произнес он не задумываясь. - Как, блин, давно этого не было!
- Чувайк, - подал голос худой парень. Он произнес "чувайк" вместо "чувак"; бриташка или австрияк. - Яй видеть ты Стоунхендж пьять льет тому, ты исполняйть тот другой хит.
Рикенхарп чуть поморщился, услышав слова "другой хит", невольно подчеркнувшие тот факт, что хитов у него было только два и все понимали, что больше не ожидается.
- Меня зовут Кармен, - представилась хаотичка. - А это - Уиллоу и Юкио.
Юкио стоял в стороне от других. Что-то в его поведении подсказало Рикенхарпу, что он следит за коридором, хотя всячески пытается это скрыть. Кармен заметила, что Рикенхарп наблюдает за Юкио, и пояснила:
- Скоро тут будут копы.
- С чего бы это? - спросил Рикенхарп. - У клуба есть лицензия.
- Ты или клуб тут ни при чем. Ищут нас.
- Мне не нужно неприятностей, - заметил Рикенхарп, посмотрев на нее. Он подхватил гитару и направился в зал. - Да еще на бис надо спеть, пока они не остыли.
Кармен пошла за ним и под эхо аплодисментов спросила:
- Можно нам пока побыть в гримерной?
- Да, но там небезопасно. Если вы сюда зашли, то и копы могут.
Они уже были в кулисах, Рикенхарп сделал знак Марчу, и группа начала играть.
- Это не совсем копы, - призналась она. - В таких местах они плоховато ориентируются: будут искать нас в толпе, а не в гримерке.
- Ты оптимистка. Я попрошу вышибалу постоять здесь и, если увидит, что кто-то спускается, сказать, что внизу никого нет, он только что проверял.
- Спасибо. - Кармен вернулась в гримерку.
Рикенхарп поговорил с вышибалой и отправился на сцену. Он чувствовал себя выжатым, гитара висела тяжким грузом. Но он смог подхватить энергию зала, она питала две песни на бис. Он ушел, пока публика еще хотела продолжения - так всегда нужно делать, - и, весь потный, направился обратно в гримерку.
Там все еще ошивались Кармен, Юкио и Уиллоу.
- Есть тут задний выход? - спросил Юкио. - На улицу?
- Подождите в зале, - попросил Рикенхарп, - я скоро выйду и покажу вам.
Юкио кивнул, и они пошли в зал. Группа проскользнула мимо Кармен, Юкио и Бриташки, почти не обратив на них внимания, полагая их обычным околомузыкальным планктоном. Только Марч, заметив сиськи Кармен, сделал танцевальное па, аккомпанируя себе барабанными палочками.
Группа смеясь расселась в гримерке, похлопывая в ладоши и закуривая разные разности. Рикенхарпу они не предложили, знали: он не употребляет. Он упаковывал гитару, когда Хосе сказал:
- Ну ты голова!
- В смысле - он тебе мозгов чуток вставил? - спросил Марч, а Хулио только хихикнул.
- Ну да, - подыграл Понс, - мозгов, костей, почек…
- Почек добавил? Рик отлизал твои почки? Я сейчас блевану!
Обычные незлобивые подколки: группа все еще была в приподнятом настроении после удачного концерта и откладывала то, что неизбежно должно было произойти, пока Рикенхарп не спросил:
- О чем хотел поговорить, Хосе?
Хосе взглянул на него, остальные притихли.
- Я знаю, ты что-то задумал, - спокойно проговорил Рикенхарп.
- Ну, как это… есть один агент, Понс его знает, так он мог бы нас взять. Он с технарями работает, гонять нас будет по их клубам, это только начало, неплохое начало. Но чувак говорит, что мы должны выступать с подключенкой.
- Вы, ребята, зря времени не теряли, - проворчал Рикенхарп, захлопывая гитарный футляр.
- Мы, в общем, ничего такого за твоей спиной не замышляли, - пожал плечами Хосе, - чувак-то взял и предложил только вчера вечером. До сих пор не было случая нормально с тобой поговорить, так что… В общем, можно - в том же составе, только сменить имидж, название группы, репертуар…
- Мы потеряем, - возразил Рикенхарп, и чувство единения куда-то исчезло, - мы потеряем все то, что имеем. У вас ничего не останется своего, если будете дергаться в этом говенном кукольном театре.
- Рок-н-ролл - ни хуя не религия, - подал голос Хосе.
- Не религия, но определенное звучание. А вот что предложу я: написать новые песни в прежнем стиле. Сегодня мы хорошо выступили. Может, это начало, поворотный пункт для всех нас? Останемся тут, будем расширять аудиторию, завоеванную этим вечером.
Все равно, что кидать монеты в Гранд-Каньон: даже звона их удара о дно не слыхать.
Группа лишь смотрела ему в глаза.
- Хорошо, - сказал Рикенхарп. - Хорошо. Мы уже это проходили десять гребаных раз. Хорошо. Это конец. - Заготовленная для такого случая прощальная речь застряла в горле. Он повернулся к Марчу и сказал: - Думаешь, они тебя оставят? Тебе обещали? Ха-ха три раза. Сам подумай, чувак: на хера им барабанщик? Лучше по-быстрому учись программировать. - Он взглянул на Хосе. - Пошел ты на хуй, Хосе, - произнес он тихо.
Он посмотрел на Хулио, который делал вид, что разглядывает особо неразборчивую надпись на дальней стене.
- Хулио, можешь взять мой усилок. Я путешествую налегке.
Рикенхарп поднял гитару, повернулся и вышел, оставив за собою тишину.
Он кивнул Юкио и повел троицу к задней двери. У выхода Кармен сказала:
- Мы тут ищем, где бы на дно залечь… Не поможешь?
Рикенхарп нуждался в компании, очень сильно нуждался. Он кивнул:
- Да… только если поделишься меском.
- Конечно, - согласилась Кармен.
Они вышли на улицу.
Рикенхарп надел темные очки: бульвар раздражал его.
Улица извивалась по сомкнутым платформам Свободной зоны примерно милю, поворачивала то в одну, то в другую сторону через игольное ушко галерейных каньонов, расцвеченных неоном и светопухом. Запутанность только усиливалась напластованием ярких цветных огней.
Рикенхарп и Кармен вышагивали в вязкой ночной жаре почти в ногу. Юкио шел позади, Уиллоу - впереди. Рикенхарп как будто попал в отряд следопытов, прорубающийся через джунгли. А еще ему казалось, что их преследуют, по крайней мере - наблюдают за ними. Может быть, оттого что видел, как Юкио и Уиллоу то и дело оглядываются через плечо…
Рикенхарп ощущал под ногами дрожь кинетического удара: гребень волны медленным ударом кнута перекатывал эластичную мостовую, напоминая о том, что волнорезы сегодня подняты и заградительным перегородками приходится несладко.
Над узкой улицей возвышались три уровня галереи, каждый был опоясан боковыми дорожками балконов; у ограждения стояли люди, всматриваясь в змеящийся внизу поток. Галерейный пирог омывал Рикенхарпа волной запахов: аппетитным от картошки-гриль из фастфудов; горьковато-сладким парфюмерным ароматом от курительных смесей, табака, ароматических палочек; и еще многими: мочи, жареной рыбы, скисшего пива, попкорна, морского прибоя и озона от выхлопов снующих тут и там электромобилей. В первый раз, когда приехал сюда, Рикенхарп подумал, что воздух здесь не такой, какой должен быть в квартале красных фонарей. "Слишком нежный", - сказал тогда он, а потом понял, что не хватает низких басов окиси углерода. Здесь не было машин с двигателем внутреннего сгорания.
Звуки накатывали на Рикенхарпа теплой рябью культурного изобилия: оглушающие популярные мелодии из гетто-бластеров и бумбоксов, их носители - карлики по сравнению с производимым шумом; дребезжащая легкость протосальсы; нарочито однообразный ритм минимоно.
Рикенхарп и Кармен прошли под аркой из стекловолокна, так густо покрытой граффити, что определить, в честь кого она построена, не было никакой возможности, и продолжили путь по молочного цвета дорожке, скрывающейся под боковой галереей второго уровня. Многоязычная толпа густела по мере приближения к центру бульвара. Мягкий свет, лившийся из-под полистироловой мостовой, делал всех похожими на персонажей из фильма ужасов 1940-х годов. Даже увиденное сквозь темные очки окружающее манило Рикенхарпа тысячью соблазнов.
Он все еще скользил по волне голубого меска, начавшей уже опадать: Рикенхарп чувствовал, как она теряет энергию. Он посмотрел на Кармен, та ответила взглядом - они поняли друг друга. Она огляделась и кивнула на вход в закрытый кинотеатр - узкую забитую мусором нишу в нескольких шагах от улицы. Они зашли внутрь, а Юкио и Уиллоу стали спиной к дверям, загораживая улицу, так чтобы Рикенхарп и Уиллоу могли каждый втянуть по двойной дозе голубого меска. Было какое-то детское удовольствие, какая-то блатная романтика в этой игре в прятки. После второй затяжки надписи на стекловолоконных дверях вдруг обрели смысл.
- У меня заканчивается, - сообщила Кармен, рассматривая флакон.
Рикенхарпу не хотелось думать об этом. Мозги у него снесло, он почувствовал, что переключается в вербальный режим голубога.
- Видишь эту надпись? "ТЫ УМРЕШЬ МОЛОДЫМ, ЭТБ ОТОБРАЛА ПОЛОВИНУ ТВОЕЙ ЖИЗНИ". Знаешь, что это означает? Я понятия не имел, что такое ЭТБ до вчерашнего дня. Видел название на стенах, удивлялся, пока вчера кто-то не обмолвился…
- Что-нибудь связанное с бессмертием, - предположила она, слизывая голубой меск с кончика сниффера.
- Элитная Терапия Бессмертия. Типа какие-то люди придерживают терапию бессмертия для себя любимых, потому как правительство не желает перенаселения оттого, что народ живет слишком долго. Очередная идиотическая теория заговора.
- Ты не веришь в заговоры?
- Не знаю… может быть. Но не в такие завиральные. Я думаю… людьми все время манипулируют. Даже здесь: это место так давит, знаешь, как…
- Подождайть, - вмешался Уиллоу, - дети, заняйтие по социологии переносийтся на будущее, поняйть? Где этот место с чувайк, которы можейт увозить нас отсюда, парень?
- Пошли, - сказал Рикенхарп снова выводя их в людской поток. И гладко продолжил свой мескалиновый треп: - Здесь же как Таймс-Сквер, да? Читала про это место в старых романах? Архетип. Или вот некоторые места в Бангкоке. Я думаю, все они устроены особым образом. Может, это происходило подсознательно. Но они устроены так же тщательно, как японская икебана, только эстетика там с обратным знаком. Прикинь, все эти исступленные, слезливые, самодовольные проповедники, которые всегда болтали о дьявольском соблазне подобных мест, были правы. По-своему совершенно правы. Потому что, да, такие места возбуждают, соблазняют, пьют человеческую кровь. Да, они как венерина мухоловка. Архитектурный Свенгали. Клише о плохих районах города не врали. Все эти преподобные батюшки: преподобный Ико, преподобный… как его?.. Добряк Рик Крэндэлл…
Кармен быстро окинула взглядом Рикенхарпа. Он, было, удивился, но меск нес его дальше:
- …все они правы, но потому же, почему правы, они и ошибаются. Здесь каждый пытается тебе что-нибудь впарить. Тысячи ярких огней и мобилей соблазняют тебя отдать им энергию… в форме денег. Люди сюда по большому счету приезжают за покупками или затем, чтобы в последний момент удержаться от покупки. Напряг между желанием купить и сопротивлением ему прикалывает. С чего, например, я тут прусь? Меня гладят по яйцам, а я держу все в себе. Врубилась? Тут прешься, но не кончаешь, а то зря только просрешь деньги, подхватишь сифон, или тебя ограбят, или всучат херовые таблетки, или еще чего… Я имею в виду - все, что тут продается, - бессмысленное говно. Но сегодня мне трудно сопротивляться… - он пропустил: "Потому, что я под кайфом", - я более восприимчив к подсознательным призывам, вшитым в дизайн символов, в кинетическую возню, а от гребаных мерцающих лампочек втыкаешь, как древний компьютер, в двоичном мышлении: вкл-выкл, вкл-выкл, свет-тьма - неонки, они действуют не хуже спиральной подвески гипнотизера из старого кино. Эти здешние расцветки, яркость вывесок, частота пульсации, частота включения-выключения лампочек - все сконструировано с учетом законов психологии, а конструкторы даже не знают, чем пользуются: эти двусмысленные цвета, выделения желез, возбуждающая химия прямо в центр удовольствия в мозгу… как проплаченные скабрезности от шлюхи… как видеоигры… Я имею в виду…
- Я знаю, что ты имеешь в виду, - проговорила Кармен, с отчаяния покупая картонный стакан пива. - У тебя, должно быть, горло пересохло после этого монолога. Вот возьми. - Она сунула пенящийся стакан прямо ему под нос.
- Что-то я заболтался, извини.
Рикенхарп в три глотка ополовинил стакан, перевел дыхание и допил остаток. Горло на секунду превратилось в отдельно взятый рай. Волна спокойствия умиротворила его, но вскоре испарилась под воздействием голубого меска. Ну да, его врубило.
- Да ладно, я с удовольствием слушаю, - пояснила Кармен. - Но ты можешь выболтать что-нибудь, а я не уверена, что нас не сканируют.
Рикенхарп сконфуженно кивнул, и все проследовали дальше. Он скомкал стакан в руке и на ходу принялся методично рвать его на части.
Рикенхарп наслаждался окружающими оттенками, смешанным светом - тот лился на головы прохожих, обращая поток причесок и головных уборов в живую ленту яркой полосатой ткани, преображал автомобили в разноцветные движущиеся айсберги.
"Возьмем слово "аляповатое", - думал Рикенхарп, - и кинем его сырым в бак, наполненный словом "очарование". Подержим там некоторое время, пусть кислоты "очарования" обесцветят "аляповатое", так что на поверхности появится нечто вроде нефтяной радуги. Промокнем эту радугу марлей, выжмем ее в колбу, сильно разбавим маслом мультяшной невинности и экстрактом чистого субъективизма. А теперь пропустим сквозь колбу - и сквозь все остальные колбы неоновых рекламных бус над бульваром Свободной зоны - ток".
Перед ними простирался туннель из цветных огней, сходившийся в калейдоскоп: изогнутые фасады домов справа и слева блистали дюжиной разнообразных реклам. Чувственный однотонный поток неоновой инфоленты через расчетливо неравномерные промежутки прерывался яркими торговыми знаками а-ля Таймс-Сквер: "КЭНОН", "АТАРИ", "НАЙК", "КОКА-КОЛА", "УОРНЕР АМЕКС", "СЕЙКО", "СОНИ", "НАСА ХИМКО", "БРАЗИЛИАН ЭКСПОРТС", "ЭКСОН" и "НЕССИО". И лишь по одному признаку можно было догадаться о том, что идет война: две рекламы - "ФАБРИЦИО" и "АЛЛИНН", итальянской и французской компаний, - зияли темнотой, пав жертвой советской блокады.
Они миновали магазин телемаек, откуда выходили туристы, на груди которых сменяли друг друга фрагменты видео: сверхтонкие чипы, вшитые в ткань, проигрывали клип на выбор.