- Ильей, - почему-то шепотом ответил, а у самого сердце из груди рвется. Слово-то какое: "суженый"… Куда там Сирину, с его песнями… Вот прямо сейчас раскинуть руки, да взлететь к небу синему, да кликнуть кличем великим на все пространство видимое: "суженая"…
- А тебя? - снова шепчет.
- Радой люди зовут. По батюшке - Савишной… Ой, - совсем по-женски вскрикнула, руками всплеснула. - Да что ж мы все шепчемся-то?..
- И правда, чего?
Расхохотались оба. За руки держатся, глаз друг от дружки оторвать не могут. Со стороны глянуть - будто дети малые. Век бы так стоять…
- Что ж это мы? - спохватилась Савишна. - Домой пора. И этих выпустить надобно, ни к чему они теперь…
- Кого - этих? - не понял Илья.
- Женишков, - улыбнулась Рада. - Они у меня под замок посажены. С виду орлы, а на деле - куры ощипанные. Слух пустил кто-то, будто потому живу я на отшибе, что богатства стерегу несметные, в укромном месте припрятанные. Богатая да красивая, - тут она повела этак плечиком-то, опять у Ильи сердце - под облака, - чего лучше и искать-то? А только все богатство мое - изба да хозяйство, а красота, - глянула на Илью искоса, тот последних сил лишился, не поймет, как на ногах держится, - каждый о ней свое представление имеет, от прочих отличное. Кому милая, а кому - милости просим мимо нашего тына киселя хлебать… Повадились женишки, отбою не было. Вот и пришлось их маленько в чувство привесть. Они же как увидят, девка перед ними несговорчивая, глаза выпучат, руки в стороны - не пойдешь добром, пойдешь силою. Думают, не найдется на них управы…
Пока говорила, на коней сели. Только было Илья повод в сторону потянул, и остановился.
- Нехорошо выходит, - вздохнул. - Обещался я на заставе богатыря того, что обиду учинил, проучить, да привесть прощения просить. Как же мне теперь?
- А никак, - улыбнулась Савишна. - Коли там кому и досталось, так за дело. Нечего попусту лаяться. Тоже мне, сторожа. Впредь умнее будут.
И, видя на лице Ильи недоумение, пояснила.
- Еду это я себе мимо, тихо-мирно, никого не трогаю, нет, обязательно надо удаль свою показать. Выскочил один, орет так, что на другом конце земли слышно, и все такими словами сыплет, трава никнет…
- А мне рассказывал, будто и сказал-то всего пару слов…
- Это он не соврал: всего пара и была, ну, может, две пары… Пока меня догонял, иных слов и не вспомнил, только этими и сыпал, как из мешка дырявого…
- Ну, тогда поделом ему, - стараясь оставаться серьезным, пробормотал Илья. - Нечего, понимаешь, зазря…
Не выдержал, согнулся в седле от хохота, как перед глазами вся картина представилась. И она прыснула, припомнив.
А еще показалось Илье, будто на пне, что неподалеку от дороги торчал, вроде как лицо кузнеца показалось. Но не хмурое, а довольное. Прищурился, подмигивая, глаз - и снова пень, каких много.
* * *
…Пока женишков выпускать ездили, да до дома Рады добрались, уже и солнышко село. Их, пленников, из полутора десятков лишь трое оставалось. Держала их девица в порубе, что от каких-то людей лихих в лесу сохранился; пару раз в неделю навещать ездила, на досмотр и для пущего вразумления.
- Думали, коли силой взять, времечко пройдет - стерпится-слюбится? А того в ум не пришло, каково нам, бабам, за немилым-то жить… Пуще, чем в порубе. На себе испытайте ту судьбу, что мне готовили, авось, поумнеете.
Слова, они, конечно, правильные, только вот поумнели ли? Впрок ли учение пошло, или обидой затаилось, что когда-нибудь делом черным выплеснется?
А еще узнал Илья, что Рада - она по матери из полян, а по отцу - из степняков (то-то лицо у нее своеобычное). Взял в полон одним набегом красавицу-полянку степной богатырь, не сменял и не продал, женой сделал. Пришло время - родилась дочка, Радой мать назвала, а отец - каким-то своим именем, не упомнить. Недолго пожила мать после рождения дочери, хоть и обращались с ней, как с прочими, - извела ее тоска по местам родимым. Только и успела, что Раде любовь свою к земле, никогда той не виданной, завещать. Сказками, песнями, воспоминаниями о жизни былой… Отец, он все в набегах, ему дочь не интересна, оттого и не легла на сердце Степь, хоть и красива по-своему, и дом кому-то. Оттого и поселилась на сердце тоска неизбывная. Так и росла она: ни в лесу ягода, ни на лугу цветок. А как стали ее сватать… Нет, не сватать. У них это просто: пришел к отцу какой-то, предложил за Раду сколько-то коней с полоняниками в придачу, они и сговорились. В ту же ночь Рада и простилась со Степью, взяв коня, оружие, драгоценностей немного, что отец из набегов в подарок привозил, припасы кое-какие. Гнались за ней, не догнали… Научилась кое-чему. И сама не чаяла, что пригодится.
- Оружие? Чудно как-то - девка, и оружие, - покачал головой Илья.
- Да нет ничего чудного, - улыбнулась Рада. - У них не в диковинку баб делу ратному обучать, ежели характер подходящий. А я своим братцам спуску не давала, случалось, и поколачивала. Вот отец и решил меня наравне с ними к искусству воинскому приобщить. Ну, и хитростям всяким, как, например, след петлять, воду искать, какие травы к ранам прикладывать, чтоб поскорее затягивались, еще кое-чему… Лучшие воины молодых учат, за честь великую почитают… А потом, ты разве не слыхал, что и средь наших мест иные бабы, когда надобность возникнет, за мужей сойти способны?..
- Не приходилось, - честно признался Илья. - Я ведь… - Он замялся. - Я за пределы своей деревни почти и не наведывался, да и к нам нечасто со стороны забредали…
- Ну, так слушай. Только имей в виду, за что купила, за то продаю. Народ всяко сказывает, может, и наврали с три короба, однако ж дыма без огня не бывает, сам знаешь. Наш князюшка нонешний киевский, едва князем ставши, пиры закатывал, чтоб тем, кто ему стол доставил, угодить. Заодно к людям присматривался, дружину молодцами пополнить. На пирах на тех почестных, столы от яств ломились, меды рекой текли, гудошники да сказочники тешили. А с некоторых пор вошло в обыкновение среди пирующих похваляться. Как напьются-наедятся, так и начнется: иной конем добрым хвастает, иной одеждами шелковыми, кто-то хоромами, а кто-то слугами. И довелось на пирах на тех гостю одному присутствовать, из земли Ляховицкия. Он пил-ел наравне с прочими, но до хвастовства не снисходил, головы не терял. Досадно то князю стало, вот он и наказал слугам, чтоб они гостю тому самые хмельные меды подносили. Так и случилось, что когда князь, улучив минутку, спросил его, подначивая: "Ай же ты, гость заморский, что же сидишь - не хвастаешь? Али нет у тебя диковинок? Аль похвастаться нечем - ни конями, ни шелками, ни хоромами, ни слугами?" А того так забрало, сам не ведает, что говорит. "Все это у меня есть в изобилии, отвечает, потому и хвастать зазорно. Этого добра у всех полно. У меня же, князь, есть молода жена; она кого хошь повыманит, кого хошь с ума сведет". Примолк тут пир, а того и не остановить. Всех прежних перехвастал, пока личиком белым в стол не ткнулся.
Тут остальные гости переглянулися, да и говорят князю: "А что, князюшко? За язык длинный и ответ держать. Засадим-ка хвастуна в погреба глубокие, пущай молода жена нас повыманит, тебя с ума сведет, а его повыручит". На том и порешили. А как порешили - так и сделали.
У гостя же того был человек верный. Проведал он, что приключилось, схватился на добра коня и подался в землю Ляховицкую с вестью нерадостною. Приехал к Василисе, - так жену гостя звали, - и все как есть ей пересказал. И про хвастовство, и про решение княжеское. Спохватилась Василиса, и так рассудила: "Деньгами мужа дорого выкупать - не выкупить, силой выручать - не выручить. Только и осталось, что догадочкою женскою действовать".
Переоделась она в одежду мужескую, подрубила волосы, созвала дружинушку добрых молодцев, назвалась Василием, и подалась на выручку. Не доезжая Киева, бел шатер раскинула, оставила молодцев, сама к князю подалась. Пришла в хоромы, челом била.
Спросил князь, как зовут-величают молодца, из каких краев, да по какой надобности?
Сказалась она сыном короля Ляховицкого, именем Василия, а за какой надобностью? - дочь княжескую сватать приехал.
Понравился князю молодец, да и о короле Ляховицком наслышан был, потому - пошел к дочери, а та ему в ответ: "Что ж ты, говорит, родной батюшка, с ума решился? Где ж это видано, девку за девку выдавать? Сам глянь, неужто не видишь? И ступает-то по-девичьи, и говорит-то по девичьи, и станом девица, и повадками…"
Засомневался князь, вернулся, да и приглашает молодца:
- Ох уж ты молодой Василий-королевич. Путь до нас долог, устал, небось. Не угодно ли со дороженьки в парную во баенку?
А она ему:
- Так не худо бы!
Вот истопили баньку…
Слушает Илья, уши развесив, так захватило. Как-то выберется баба из приключившегося ей испытания? Неужто князюшка в баенке бабу от мужа не отличит?
Не отличил князюшка, оплошал. Пока собирался да снаряжался, Василий-королевич вволю напарился, обратно идет, ему навстречу, благодарит сердечно. Тот рот разинул. "Что ж ты, говорит, меня-то не подождал? Я бы и парку поддал, и веничком бы отходил…" "Это вам, Василий отвечает, вольготно, а я не об том приехал, мне недосуг, пока дело не сделано".
Князь - к дочери, а она ему - слова прежние. Вернулся, снова Василия испытывает. "Не угодно ли тебе, говорит, после баенки да прилечь на часок?"
- Отчего ж не прилечь? - отвечает, а сама так легла: где ногам быть, туда головой, а где голове - там… Отдохнула, к князю выходит. А тот кружным путем, да в горенку, где королевич отдыхал. Глянул на ложе, видит, отпечатались на нем плечи богатырские, назад вернулся.
Настал черед третьего испытания. На этот раз князь предложил потешиться стрельбою. Позвал лучших своих стрелков, повесил колечко золотое, воткнул ножичек. Только осрамились его стрелки: один стрелил - недострелил, другой стрелил - перестрелил, а третий вообще не попал. Василий же одной стрелочкой точно в колечко угодил, а другой - рукоятку ножовую надвое расщепил.
Никак князь не угомонится. "А не угодно ли тебе, молодой Василий-королевич, с моими мужами потешиться, на широком дворе поборотися?"
Вышли на широк двор. Тут-то Василий и разгулялся. Схватит одного, другого, как хватит их лбами, только искры летят. Кого на землю положит, тот уж и не встает.
Переполошился князь. "Укроти-ка, молодой Василий-королевич, сердце молодецкое, кричит, оставь мне мужей хоть на племя…" И не стал больше к дочери ходить, причитаний ее слушать, а закатил пир свадебный.
Три дни пируют, на четвертый видит князь, погрустнел гость его. "Отчего ж ты не весел стал?" спрашивает. Тот ему в ответ: "Все и веселье у тебя, ровно на похоронах. Нешто нет гудошников, али гусельщиков?" Стали звать, а тот все недоволен. Пока, наконец, не вспомнили, что тот самый хвастовщик, в погребах запертый, больно на гуслях играть горазд. Призадумался князь. Выпустить гостя-гусельщика, так и не видать его больше; не выпустить - королевича прогневать. Решился выпускать. Заиграл тот, распотешилось сердце Василия, стал просить он князя отпустить гусельщика с собой к белу шатру, пускай дружину песнями своими потешит. Чего уж теперь? Махнул князь рукой, пущай едет.
Приехали к белу шатру, там все и обнаружилось. Такое устроила жена мужу за хвастовство его, - как в народе говорится, ни в сказке сказать, ни пером описать. Повинился он, прощенье вымолил. Простила, куда ж денешься?
Вот он ей и говорит: "Поедем-ка мы, говорит, обратно к себе в землю нашу Ляховицкую", а она в ответ: "Не есть хвала добру молодцу, тебе воровски из Киева уехати: поедем-ка свадьбы доигрывать!"
Вернулись в Киев, сели опять за столы дубовые. Говорит Василий-королевич князю: "А за что у тебя гусельщик под замком сидел?" Отвечает князь: "А за то, что хвастал на пиру молодой женой, будто она мужей моих повыманит, а меня с ума сведет". "Как обещал, так и сделалось, говорит, вот она, молода жена, перед тобою…"
Устыдился князь, и мужи его, не знают, куда прятаться. А потом говорит: "Раз такое дело, прощаю тебе, гость Ляховецкий, похвальбу твою. Отныне торгуй в нашем Киеве-граде во всяко время беспошлинно".
Только тот, говорят, с тех пор в Киев - ни ногой…
- Быть такого не может, - убежденно заявил Илья, выслушав Раду. - Брешет народ. Сами же бабы сказку такую и выдумали. Баба, она сколь бы умной и сильной не была, а все не чета…
Глянул в сторону Савишны, осекся. Не она ли его с коня спешила? Оно, конечно, врасплох застала, не ожидал, что перед ним вместо богатыря - баба, а все же спешила, тут вертись - не вертись…
- То есть, - поправился, - не то чтоб совсем набрехали, тут я с тобой согласен, но в том, что приукрасили, сомнений быть не может…
* * *
Так и случилось, что исполнилось кузнецом для Ильи скованное, а Раде - Лелей приуготованное; нашел суженый суженую, и наоборот. Зажили в избушке с хозяйством, что на отшибе приткнулась, душа в душу зажили. Обволокло Илью счастьем простым, житейским; вспомнит о доме родном, улыбнется светло, теперь у него еще один дом родной есть. Вспомнит о желании своем прежнем князю послужить, снова улыбнется. Что ему князь, если у него Рада есть. То, чего не понимал прежде, - как это Святогор подвиги богатырские, славу людскую, на тишь-спокойствие променял, - теперь понятно стало. Равно как и то, почему народ жизнь мирную так высоко ставит. Будто родился заново. Слова, что прежде произносились, по-иному воспринимаются. Скажет кто раньше в деревне, к примеру, что такой-то на такой-то обженился, ну и что? Эка невидаль. А сейчас, глянет на жену свою, Савишну, сердце поет - да пропади они пропадом, слава и подвиги, лишь бы ей жилось.
Вроде и не шибко судьба ее за косы потаскала, у иных куда как хуже бывает, а и не особо жаловала. Не все рассказала про себя Илье, но и слышанного хватило. Он ведь про себя тоже не все поведал. Да разве ж это важно? Дни днями летят, месяц к месяцу в копну складываются. Заматерел Илья, не узнать того слётка, что вроде бы как и недавно из гнезда родительского выпорхнул…
6. А У СЛАВНОГО ТЫ ГОРОДА ЧЕРНИГОВА…
Сколько их дней этих, да месяцев, мимо окошек пролетело, двором скользнуло? Кто ж их считать будет. В народе говорят: счастливые часов не наблюдают. А уж в то, что Рада с Ильей счастье свое нашли, в том никто бы не усомнился, даже вполглаза на них глянув.
Сменил Илья доспехи свои, оружие на косу, соху да борону; лишь изредка с собою прихватывал, когда до ближайшего села с кузней и торгом подавался. Чем дольше живет на свете, тем большему учится. Одного только в разум взять не может: как же это получается, что люди труда мирного не ценят, разбой учинить норовят. Чего им не хватает? Сколько земли вокруг - рук не хватит, чтобы всю обработать. Или вот, скажем, Степь. Сам-то не бывал, не видел, а жена сказывает - от края до края, сколько глаз охватить может, в небо упирается. Неужто мало? Или у соседа и корова удойнее, и огород пышнее, и земля плодороднее?
Смешным теперь кажется, что он от земли, да в дружину ратную собрался. Если посмотреть, из всей деревни один такой выискался. Оно, конечно, когда беда приходила, из Степи, каждый за что мог хватался, - за косу, за топор, охотники - те за луки; но чтоб в дружину - что-то такого не припомнится. И то сказать: не наше это дело. Наше - землю обрабатывать, хлеб растить, а воевать да оборонять - на то города есть. Прав Святогор: чем всех оборонять, пусть каждый сам свое бережет. За всех стоять - не настоишься. Жизнь - она однова дадена.
Правильные, вроде, слова, и мысли тоже, вроде, правильные. Все бы хорошо, кабы не голос какой-то, из глубины самого себя раздающийся. Скоренько же ты и калик позабыл, и Васятку, и видения селений разоряемых. Для того ли тебе силушка дадена, чтобы ты вот эдак-то, в глушь забившись, счастье потихоньку в одиночку полным ковшом черпал? Поставил избу с краю - ничего не знаю? Давно ли за обиды людские заступался, а нонче? Каждый сам за себя, выходит? Это хорошо, когда молод, когда силы через край, а ежели отрок, жить не начавший, али старец, давным-давно бросивший последний взгляд во след уходящей зрелости? Как же так случилось, Илья, сын Иванович?
Не может Илья ответить, сколько ни спрашивай. Потому и старается голосу тому не внимать. А он, окаянный, с каждым днем все громче и громче, скоро совсем уж невмоготу станет.
Приметила Рада, что-то нехорошее с мужем деется. Гнетет что-то. Старается как прежде видом быть, да только любящее сердце не обманешь. Ждала, ждала, пока сам скажет, видит - не дождется. Сама спросила. Напрямки.
- Давно не видал отца-матушки, - вздохнул Илья, а сам глаза в сторону отводит. - Как они там, без меня? Я ведь наведываться обещал… Вишь, каким боком счастье-то выходит. Кроме как об себе, ни до кого дела нет…
- И только-то? - улыбнулась Рада. - Обещался, так исполняй. Сама, без тебя управлюсь.
- Нет-нет, ну что ты! - вскинул голову Илья. - Вот-вот покос начинать, куда ж я подамся?
- Езжай уж. Раньше справлялась, и сейчас справлюсь.
- Смечем сено, там видно будет…
Сметали. Только Илья и ехать не едет, и ходит, все больше на грозовую тучу похожий становится.
- Теперь-то чего? - не выдержала Рада. - Портами за забор зацепился?
- Зацепился, - буркнул Илья. - Может, и ты со мной? - спросил с надеждой.
- На мне хозяйство, нешто брошу?
Помолчал Илья, с духом собрался.
- А вот как бы ты на то посмотрела, ежели б я на службу княжескую поступил?
Глаза у Рады, были родничками светлыми, а тут ровно двумя озерками стали, до того удивилась.
- Это кем же?
- Ну… в дружину. Не по себе мне как-то. Не тому меня Святогор учил, чтоб хозяйство… Нет, и тому, конечно, тоже. Но вот ежели б с одной стороны службу воинскую нести, а с другой - хозяйство, это б как-то оно правильнее было…
"Вот оно что, - подумалось Раде. - Не к родителям тебя тянет, не по местам родным соскучился. Зовет тебя судьба песней калик перехожих, и не смолкнуть ей, покуда жив будешь".
Вслух же сказала:
- Муж и жена - что игла с ниткой, куда игла - туда нить. Везде люди живут. Ты поначалу родителей навести, а там уж и решим, что да как. В Киев загляни на пути возвратном, разузнай, почем она, служба княжеская. Может, не рады тебе там будут, не ко двору придешься. Как в народе говорят: со свиным рылом, да в калашный ряд.
Кивнул Илья согласно, а у самого другая думка. Не может такому случиться, чтоб не признали в нем защитника земли родной, чтоб от ворот поворот указали, по причине происхождения незнатного. С любым искусством воинским потягается, любому, кто нос воротить начнет, окорот даст. Ну да, будем надеяться, не дойдет до того…
…Ночь не спал Илья, ворочался, представлял себе, как с родителями повидается, как в Киев наведается, как примут его в службу княжескую, избу ему выделят. Перевезет он туда отца с матерью, жену с хозяйством, и заживут они жизнью счастливою, мирною. Потому как соберутся у князя все богатыри, какие только в земле есть, и не посмеет Степь до веку на просторы наши сунуться. Разве что торговать, ну да в том преграды им нету.
И Рада не спала. Слышала, как ворочается Илья, лежала тихохонько, о своем думала. О чем - кто ж ведает?