Почуял конь, что хозяину от него требуется. Сперва шагом пошел, затем трусцой, а там - прянул в поднебесье, стрелой полетел. Только Илья уже не тот, что год назад был; не хватается за гриву, не припадает к холке. Со степняками, конечно, не ровня, - те на конях рождаются, - однако ж тоже кое-чему научился. Год назад смотрел, как бы не сверзится, сейчас смотрит - что вокруг деется. Горы-то, оказывается, далеко тянутся, не окинуть взглядом. Красивы красотой дикой, непотревоженной. Скалы, ущелья, леса, равнины, - а все ж таки не то, что родимая сторонушка. Та куда как красивей. Скоро, скоро увидимся. Обрадуются родители, сбегутся сельчане, пир горой, расспросы, рассказы… До заката увидимся, вон уже и кончилась страна горная, где-то там, вдалеке, гладь водная распахнулась великая. Скоро степи начнутся, а там уж места хоть прежде и не виданные, зато по рассказам знакомые. Передохнуть можно, где селение какое привидится, узнать, чем живут, что на земле творится. А еще лучше - застава.
Подумать не успел - застава вдали показалась. Где и положено, на холме, для лучшего обзору. Вышки только не видать отчего-то. И столба сигнального. Положим, ежели только строить начали, могли вышку на опосля отложить, хотя и странно, но уж столб-то первым делом вкопать должно. Повыше да посмолянистей, чтоб далеко видать было, как запалят, знак подавая - враг близится. Частокол поставили, а остального нет. Ну да ладно, главное, чтоб за соглядатая не приняли, встретили-проводили по чести.
Едет, и удивляется. Давно уже должно б приметить его, шевеление какое обозначить, а на заставе, насколько видно, тишина. Уж не приключилось ли чего худого? Проверил, на всякий случай, оружие, под рукой ли, внутренне изготовился, чтобы врасплох не попасть, зорчей присматривается. Все ближе застава…
Вышки отчего не видать было? Повалилась она, раскатилась по бревнышку. Ворот промеж частокола нету - по сторонам валяются. А внутри есть кто-то, живой. Иначе б ворон поналетело, на каждом колу б сидели да граяли. Неужто попрятались? В засаду, али как? Мысль шальная мелькнула - не метнуть ли булаву?
Не стал озорничать. Спешился, щит на руку, так, чтобы в случае чего, и самому прикрыться, и коня прикрыть. Идет не торопясь. Точно, есть живой. Выглянет из-за столба, на коем прежде воротина висела, глянет быстро, и снова спрячется. Что ж там такое творится?
Остановился, гаркнул в половину голоса:
- Эй, на заставе, есть кто живой?
И тут же ратник молодой показался, совсем юнец. Выпорхнул из-за столба, аки птица; видать, не своей волей. Взашей вытолкали. Шелом сбился, руками машет, чуть не упал. И так смешно это со стороны, что Илья не выдержал, расхохотался. Только уж на этот раз не в половину голоса. А тот видит, - смеются не в обиду, - и тоже засмеялся. Тут уж и за частоколом захохотали, еще несколько ратных в проеме показались.
Раз смеются, в драку не полезут. Закинул Илья щит за спину, тронул коня, зашагал к заставе. Только там враз посерьезнели, копья выставили, - откуда и взялись, - к обороне изготовились.
Снова Илья остановился.
- Да вы что ж, ратнички, всех так приветствуете?
- Всех - не всех, не твое дело. Сам-то кто будешь?
Только тут Илья и заметил - не совсем здоровы ратнички. То есть, побиты слегка. Попримяты. Будто ссора какая у них с кем вышла, не так, чтоб до смертоубийства, а не шибко серьезная.
- Ильей меня кличут, по батюшке - Иванович. Из краев я дальних, отсель не видать. Иду я в Киев, к службе княжеской желание имею. В дружину проситься хочу, авось не прогонят. Заметил вас, свернул с дороги. Дай, думаю, поспрошаю, что да как. Передохну малость. А у вас вон он, привет какой. Копьями ощетинились, ровно еж. Вы мне дорогу укажите, и поеду, от вас подалее.
- Ишь ты, хват какой!.. Может, ты соглядатай…
- Да какой он соглядатай, - сказал кто-то. - Из калачников он, ежели по выговору судить… "А вот калачи, кому калачи, слезай с печи, покупай калачи…"
- Ну? - удивились остальные. - Это ж как его в наши края-то занесло?
- Ветром попутным, - буркнул Илья. - Так что, покажете дорогу на Киев?
- Ладно тебе, - вышел вперед один из ратников. - Жданом меня люди зовут, - сказал миролюбиво. - Ну точно, калачник, - это он другим ратникам через плечо бросил. - Ты не серчай, Илья, что не так встретили. Тут у нас беда, можно сказать, приключилась. Вот и попал под горячую руку…
- Это я-то под горячую руку?.. - ухмыльнулся Илья.
- А ты не смейся, - веско произнес Ждан. - Со стороны - оно каждый богатырь, а как до дела дойдет…
- Не обижайся, не со зла я. Просто вид у вас, ну, в общем, не шибко для заставы подходящий. Что стряслось-то?
- Стряслось?.. Ты заходи, какие б ни были, а чем приветить найдется.
- Погоди, - остановил его Илья. - Инструмент у вас какой имеется?
- Ну, имеется… А тебе зачем?
- А затем, сторожа ваша неказиста. Подсобить сможете?
- Не без того…
Поднял Илья половину ворот, - словно пушинку, - прислонил к проушинам. А ратнички, вместо помощи, рты поразинули.
- Долго мне стоять? - прикрикнул. - Прилаживай.
Бросились гурьбой, суетятся, однако ж приладили. Затем вторую створку.
С вышкой повозиться пришлось, но и с ней справились. Тот, кто разорение учинил, он скорее попугать хотел, или силушкой бахвалился, потому - урону, в общем, никакого не случилось. А то, что обидчик всего один был, Илья из тех слов понял, коими ратнички промеж себя перебрасывались. Однако спрашивать не стал. Закончится работа, сами расскажут. Так и вышло.
- Вишь ты, как оно все случилось, - начал Ждан, когда, подкрепив силы гречей с зайчатиной, ратники расселись кружком. Начальником был другой - Чина, но как-то само собой решилось, что раз Ждан определил гостя калачником, ему и отдуваться. - Мы тут недавно…
- Оно и видно, - заметил Илья. - Все собрались. Нет, чтоб кому-нибудь на вышке стоять да посматривать… А ну как нападет кто?
- Не нападет, - махнул рукой Ждан.
- То есть? А чего ж побиты тогда?
Ратнички глухо заворчали. Коли б не сытный обед, ох, и ответили бы гостю!.. Его счастье, что разморило немного.
- Оказия, она не спрашивает. Случилось так. Застава эта, она вроде на отшибе затесалась. Она больше не за Степью, а за горами присматривает. Только из-за гор давненько никто не заглядывал, там Святогор порядок блюдет. Потому и присылают сюда не богатырей из дружины княжеской, а таких вот, как нас - тех, кто вроде как на подхвате. Наше дело не воевать, а знак подать вовремя. Ну и числом напугать, ежели что. Сколько лет стоит сторожа, никогда этого самого ежели что не случалось, а тут… Сегодня, чуть свет, видим - рысит это себе по дороге вооруженный кто-то. И, главное, мимо рысит, словно нас и нету. Сам посуди - нельзя сторожу нашу не заметить, а коли нельзя, так ты в толк возьми, не зря она здесь поставлена, а чтобы дорогу блюсти. Ты подъедь по-человечески, скажи, куда да зачем, и поезжай себе дальше. И тебе хорошо, и мы вроде как при деле. А этот прет, будто глаза потерял. Крикнули мы ему, так он ведь еще и глухим прикинулся. Послали мы за ним Ошурка, - он у нас лучше всех на коне держится, - сами собираемся, чтобы пугнуть, только смотрим - Ошурка наш обратно возвращается, летит, аки птица, а всадник - за ним вдогонку…
- Я и сказать-то ничего толком не успел, - буркнул ратник, которого, по всей видимости, и звали Ошурком. - Так, пару слов всего…
- И что же это за пара слов такая?.. - хохотнул Илья.
- Да говорю я ему: "Что ж ты, говорю, обиду людям чинишь? Здесь, говорю, никто ни пехом не прохаживал, ни на добром коне не проезживал, ни черный ворон птица не пролетывал, ни зверь серый не прорыскивал…" Ну, а потом уже и пару слов прибавил, для пущей понятливости…
- А он что?.. - спросил Илья, стараясь сохранить невозмутимое выражение лица.
- А что он? Остановился, развернулся, подъехал… Думал, сказать что хочет, а он ка-ак даст мне кулаком наотмашь по загривку.
- А ты что?
- А что я? Я рухнул. Вместе с конем, на пару…
И такой при этом вид был у ратника, что Илья не удержался. Впрочем, как и остальные. Да и сам Ошурка прыснул, поддавшись общему веселью.
- Дальше-то, дальше чего было? - отсмеявшись, спросил Илья.
- Чего было… Побарахтались мы в пыли, конь на ноги поднялся, встряхнулся - и деру. Ну, и я тоже…
- Так ты что ж, пешим драпанул?
- Где там пешим… Я так в коня вцепился, как клещ, не оторвать.
Тут опять Жбан вступил.
- Так вот… Видим мы, товарища нашего гонят, и навстречу. Кричим, машем чем попало, страху наводим. Только этот не из пугливых оказался. Щитом прикрылся, булавой, - вот как у тебя, а то и поболе, - машет, тем и другим одинаково бьет. Кому досталось, полетели по сторонам как лягушки с кочки, ежели в них камнем бросить. В общем, с самого начала не задалась сеча. Повернулся этот егоза раз, другой, - тут и биться некому стало, с нашей стороны-то… А он подскочил, ахнул булавой своей по вышке, по воротам, да и был таков. Даже не видали, в какую сторону подался.
- Да, дела, - протянул Илья. - Ну да ничего, коли встречу этого вашего богатыря, переведаемся силушкой, слово даю. Не дам ему спуску, за обиду вашу. Выглядел-то хоть как?
- Так кто ж его знает? Быстро все случилось, не разглядели… Человек как человек…
- Наш хоть? Ну, по речи…
- Молчал он… Наверное… Мы, вишь, так орали, что окромя себя никого и не слышали…
- Вы мне вот что скажите, - после некоторого молчания, сказал Илья. - Как там, в Киеве, с богатырями? Ну, и вообще… житье-бытье…
- А у кого как. Небось, не шибко от вашего отлично. Кто руками своими живет, а кто богатством отеческим. Про дружинников же княжеских, особо приближенных, и сказать-то нечего. Что ни день - сплошные забавы. Пиры да охота. Разве что пошлет князь иногда заставы проведать, те, что ближе к Степи, а в остальное время - одно бахвальство.
- Первые-то среди них кто? - полюбопытствовал Илья.
- В народе поговаривают - Чурило, сын старого Плёнка, и Алешка, сын Григорьевич. Первые-то они первые, да только из говорунов и по бабской части. Мишка Потык еще…
- И только-то?.. - не поверил Илья.
- Что - только-то?
- Чтобы за бахвальство да баб - и в дружину богатырскую?
- Ну, не только… Чурило, он из-под Сурожа, с дружиной своей на службу князю поступил. Окромя него, тех мест никто толком не знает, а населены они кочевниками, печенегами именуемыми. Ему повадки их ведомы, как на рати себя ведут. Алешка же из Ростова. Хоть и не обижен силушкой, а нрав у него лисий. Впрочем, Тугарина таки одолел…
- Это кто ж такой?
- Тугарин-то? А богатырь со Степи. Много кровушки людской пролил, никак с ним сладить не могли. Алешка же сладил… Ты извини, Илья, сам не видал, а что по людям ходит, тому с опаской верить надобно. Буде придется в Киеве повстречаться, расспросишь.
Хорошо сидится. Наетые, напитые, солнышко пригревает, ветерком обдувает. Разговор течет, ровно реченька. Незаметно и времечко летит. Век бы так. Наконец, спохватился Илья.
- Да что ж это я, в самом деле, рассиживаюсь! Мне поторапливаться надобно.
Поднялся.
- Ты сразу в Киев, али как?
- Поначалу к родителям, проведать, что да как. Давненько не виделись. А уж потом и в Киев. Ну и богатыря вашего высмотреть попробую, раз обещался. Коли же случится, что я подался, а он возвернется, вы ему мной пригрозите. Скажите: наезжал, мол, Илья Иванович, проведал про поступок его, осерчал, встречи ищет. Что ежели хочет силушкой побахвалиться, так пусть равного себе поединщика высматривает. Меня, то есть.
На всякий случай столб сигнальный пошатал, вышку, ворота - все ли ладно. Вывел коня за частокол, попрощался сердечно с заставою, дальше тронулся. В сторону родимую. Не стал сразу коня в полный мах пускать; по сторонам смотрит - нет ли где следов богатыря проезжего?
Потом уже, как скрылась с глаз застава да лес впереди показался, махнул рукой на поиски, - нет следов никаких, не век же искать, - начал приторапливать. Ежели так плестись, нечего и думать к вечеру в родимый дом поспеть. И только было собрался дать коню полную волю, как вдруг услышал голос, вроде как даже и знакомый…
…Не ясен-то сокол по горам летал,
Летать-то летал, лебедей искал.
Он нашел-то их, нашел, на крутой горе,
Все сидят-то, сидят, словно бел снежок.
Изо всех одна, всех белей-бела…
Заслушался… А как смолкла песня, осадил коня, принялся осматриваться. Чудно: не видать никого окрест, но ведь пел же кто-то только что. Потом все ж таки углядел: возле самого леса, пятнышко движется, вот-вот скроется. Сам не зная, отчего, привстал в стременах, воскликнул: "Эге-гей!" так, что, казалось, земля затряслась, и вдогон припустился.
Чем ближе, тем яснее видать становится - вершник, при оружии. Уж не улыбнулась ли удача, уж не тот ли самый богатырь-обидчик? Трусит себе рысцой, будто не слышит, что кто-то его догоняет. Будто не ему кричат. Еще сокола на плечо посадил.
- Погодь, добрый человек, - окликнул Илья и пустил коня шагом, но так, чтобы нагнать. - Не сочти за невежество, спросить надобно.
Остановился вершник, а как шагов с пяток до него оставалось, развернул коня. Смотрит Илья - что за чудеса, доспех у него обычный, оружие тоже, вот только лицо кольчужицей прикрыто, одни глаза видны. Молодые глаза, взгляд прямой. Развернулся и замер безмолвно, выжидаючи.
Илья тоже остановился.
- Ты, часом, не слыхал, песню вот только что пели?
А сам глядит - ну, точно, тот самый богатырь, как ему на заставе описывали. Один в один.
Подождал немного, молчит всадник. И на заставе давеча молчал, когда безобразничал. Без языка, что ли?
- Постой-ка, - говорит, - уж не ты ли тот самый невежда, про которого мне на стороже сказывали? Не ты ли людишек разобидел, ворота раскидал, вышку повалил?
Молчит всадник, только взгляд переменился, - был внимательный, стал колючий; холодом от него повеяло.
- Ты хотя молчи, хотя песни пой, - начал закипать Илья, - а просто так не отделаешься. Ишь ты, что удумал, силушкой похваляться. И перед кем? Не сыскал себе достойного поединщика? Так вот он я. Мне удаль свою покажи…
Смотрит, поднес витязь руку к плечу. Перепрыгнул на нее сокол, махнул он, - расправила птица крылья, подалась к дереву ближнему, села, сидит. А всадник перекинул щит на руку левую, правой саблю, - степной работы, - чуть из ножен вытащил. Не робкого десятка, хоть и молод.
- Ты чем сподручнее, тем и маши, - а сам думает: "Не стану я его особо охаживать-то. Так, поучу маленько, пару раз по загривку, возьму слово нерушимое, что сам поедет прощенья просить, - и вся недолга. С кем не бывает, по молодости-то". А то что сам не стар, про то и мысли нету. Как и о том не думает, что противник ни в силе, ни в ловкости равным оказаться может. Куда там ему, как-никак, а сам ученик Святогора за дело взялся.
Вот незадача сразу и приключилась. Прянул Илья вперед, махнул булавой осторожненько, даже не вполсилы, чтоб только сбить противника с коня, а только и тот не лыком шит. Змеей проскользнул под рукой, так сабелькой своей по спине плашмя вытянул - гул пошел. Вот ведь вражина, ну, держись теперь!.. А тот вьется вокруг, ровно муха прилипчивая, то с одной стороны подкатит, то с другой, то с коня свесится, то клинок так подставить норовит, чтобы луч солнечный в глаза Илье полыхнул. Увертлив противник, что и говорить!
Понял Илья, вот так, шутя, не сладить с таким. Не силой с ним равняться надобно, в ловкости да хитрости одолеть. Не всему Святогор выучил. Попривык Илья, что противник его не уходит из-под удара, встречает щитом, али оружием. Этот же, ровно маслом намазан - чиркнет по нему булава, и в сторону свистнет. Так скоро устать можно, махая без толку, тогда голыми руками бери. Сам-то не больно сабелькой своей размахивает…
Изловчился все-таки, и как витязь в очередной раз под руку поднырнул, развернулся и сзади по шлему наотмашь достал. Не сильно получилось, по самому навершью, однако ж и того хватило: соскочил с головы, покатился по земле, а у супротивника волосы светлые по плечам рассыпались. Баба!..
Опустились у Ильи руки от удивления, рот раскрылся - ровно дупло, полезайте белки-совы, всем места хватит. А баба тем временем не растерялась: подскочила, да как приложит с ходу в грудь кулаком. Не ожидал Илья, что в бабьем теле, да силища такая окажется. Взмахнул руками, да и полетел с коня на землю. Опомниться не успел: соскочила светловолосая, бросила в сторону сабельку свою, щит, выхватила из-за пазухи ленточку о три цвета, придавила грудь ему коленом, сплела руки этой самой ленточкой, снова на ноги поднялась, смотрит, улыбается.
- Ну что, женишок, - спрашивает, - сам пойдешь, аль за конем побежишь?
Совсем у Ильи в голове помутилось. И так удивительно было, а тут уж совсем ни в какие ворота…
- Какой я тебе женишок? - бормочет. - Кто ты вообще такая? Откуда взялась?
- Все вы так, - и голос у нее такой насмешливый, - один на другого как ворона на ворону… Хоть бы кто отговорку какую придумал. Ни ума, ни обхождения. Раз баба - силком ее, и вся недолга. Невдомек, что иная баба за себя и постоять может. Так может, мало не покажется. Подымайся, чего разлегся-то. Там тебя товарищи твои дожидаются.
- Какие-такие товарищи? - ничего Илья не понимает, однако поднялся кое-как. Руки к лицу поднес, на ленточку смотрит.
- Смотри - не смотри, - не вырвешься, - зубы скалит, и все тут. - Заговоренная. Самой Лелей. И не пытайся.
Как же, не пытайся. Поднапряг слегка руки - что за чудеса? Ровно цепями железными схвачены, а не ленточкой льняной.
- Ты что же это, полевица какая, али лесовица? - полюбопытствовал.
- Не полевица я, живая…
Вздрогнул Илья. Дрожь по телу пробежала. Слышал ведь голос этот где-то, вот, вроде как давеча, и слова те самые… Присмотрелся внимательнее.
- Ну, чего зенки-то вытаращил? Сам, спрашиваю, пойдешь, али на аркане волочь?
Снова руками пошевелил.
- Тебе, дурню, что сказано было? Никому не снять, кроме одного-единственного. Сама Леля мне ее подарила. И не пытайся…
Тут ленточке и соскользнуть. Настал черед бабе рот распахнуть, чтоб не все, значит, белки-совы Илье достались. Застыла, опустив руки. Смотрит на Илью, слова выговорить не может.
И он столбом застыл. Вспомнил и голос, и слова. Глядит - наглядеться не может. Так вот ты какая, судьба, кузнецом выкованная… И чем больше глядит, тем больше хочется. Краса-то какая… Конечно, и у них в деревне девки красные были, да только куда им до этой…
А она… Вдруг закраснелась, руками закрылась, отвернулась и… расплакалась.
Видит Илья, содрогаются плечики, даром что доспехом прикрытые. Поднял руки, сжал осторожненько плечики эти.
- Ну, чего ты, чего?..
А она вдруг повернулась, уткнулась в него, и плачет, не перестает.
Приобнял, прижал к себе, такой беззащитной вдруг показалась. Даром что вот-вот только одним ударом с коня сбросила, что не сарафан на ней, доспех воинский. Гладит по волосам, еле-еле прикасается, ровно обидеть боится. А она отодвинулась, смотрит глазами, все еще слез полными, а сама солнышком сияет, улыбается.
- Суженый, - шепчет, - звать-то тебя как?