И таких рассказов, что Илья за день да вечер наслушался, пальцев загибать, рук не хватит. Может, и неправда все, однако ж, дыма без огня не бывает…
* * *
…Вот уж и Рязань показалась. Тут Алешка все же против правды сказал. Город - не город, слобода - не слобода, если уж на то пошло, так три слободы. Одна - на холме устроилась, две других - пристроились по бокам; которая побольше - к реке спустилась, широкой такой реке, прямо как возле ихней деревеньки; которая поменьше - к другой реке, маленькой, на ихнюю Агафью похожую. Каждая своею стеною обнесена, из каждой в ту, что на холме, ворота ведут. В ней несколько теремов видны, остальные же, хоть и внушительные, а все равно избы с постройками. Правду сказать, в остальных слободах и того нету; избы - совсем обычные. Снаружи - с той стороны, где стены пока еще нету, но видно, собираются строить, - и совсем как будто деревенька прилепилась. Словом, нельзя пока еще Рязань городом величать, а слободой - уже нельзя. Это Илья так для себя решил. Ну, а то, что городу быть, тут сомнений нету. Ежели, конечно, ворог лютый не налетит, не спалит все до основания, не порушит. Только не верится в это, а верится в то, что еще один город, богатырями славный, в их земле будет. Кстати сказать, богатырь уже имеется.
Илья, как в ворота заехал, двух отроков приметил. К ним и обратился, чтоб к двору Добрыниному проводили, заодно и поспрашивал. Спешился, посадил обоих на коня, под уздцы ведет, слушает, про что отроки, перебивая друг дружку, верещат.
И вот что, по их словам, выходило.
Жил да был в славном городе (никак иначе) Рязани Никита Романович, муж славный, из дружинников. Шестьдесят весен прожил, в шестидесяти ратях со степняками поучаствовал, а в скольких поединках богатырями заезжими - тому счету нет. Пришло время, не стало Никиты. Осталась у него молода жена, Амельфа Тимофеевна, да сынок любимый, Добрынюшка. Когда отца не стало, он еще не на возрасте был, пяти-шести лет от роду. А как возрос до двенадцати, тут всему обучился - и грамоте, и боротися, и оружием владеть, что от отца осталось. Слава о нем по всем весям пошла, многие являлись искусство его испытывать, только уходили пристыженные, потому как не обороть никому Добрынюшку нашего! Так что ты смотри, коли бороться приехал, то как бы и тебе не опозориться. А еще он столько Змеев Горынчищев одолел, сколько никто другой, и степняки его боятся, и богатыри заезжие. И невеста у него - самая красивая в городе. Вот.
Так незаметно и до двора Добрынина добрались. И от ворот он не шибко далеко оказался, и город будущий, а покамест, слобода, все-таки, размером не велик. Да и двор-подворье слободе под стать - не велик, не мал. Толкнул Илья ворота - приоткрылись. Зашел, окинул взглядом хозяйственным. Тут тоже - серединка-наполовинку. Вроде и есть хозяин, да не сказать - рачительный. Изба ладная, а слегка на одну сторону присела, венец поднимать надобно. У телеги три колеса дегтем смазаны, а четвертое брошено. Хлев прочно стоит, прямо, ан одна створка дверная к другой поверх привалилася. В общем, не к хозяйству сердце прилегло, к чему-то иному. Следит, правит, где надобно, но без должного усердия.
Оставил коня возле колодезя, плеснул ему воды из ведра в корыто, сам к окошку подошел, постучал легонько в прикрытые ставеньки.
- Дома ли Добрынюшка, сын Никитич?
Еле отшатнуться успел, а то ставенькой расписной прямо в лоб и получил бы. Распахнулись, за ними баба, в возрасте уже, не иначе как сама Добрынина матушка. Сказать по чести, Илья, по рассказам отроков - молода жена - почему-то себе ее молодкой и представлял, совсем того в разумение не взяв, что отроки-то песни сложенные от себя пересказывали. Он ведь еще прежде подивился, что те в лад верещат, один другому на подмену… Глаза все равно в сторону отвел, - негоже без хозяина на бабу, что в доме одна, засматриваться.
- А ты кто, молодец, будешь? За какой надобностью Добрыню спрашиваешь?
- Гонец я, можно сказать, из Киева, от князя посланный. Зовут меня Ильей, по батюшке - Ивановичем. Послан я Добрыню в Киев звать, на службу княжескую, потому как он нонче из всех богатырей вроде как первый.
- Уж не тот ли ты самый Илья Иванович будешь, что Чернигов оборонил да Соловья разбойника одолел?
Подивился Илья. В который раз. Найдется ли что на свете белом, чтоб молву людскую обогнать?
- Вроде как я, - не стал отнекиваться. - А ты почем вызнала?
- Почем вызнала? В народе что говорят: "знать-то ведь сокола по вылету, еще знать-то богатыря по выезду, еще знать молодца ли по поступочки"… Эх, Илья, Илья… Сам ведь именем-отчеством представился… Видом же - с моим Добрынюшкой схож… Еще скажу - зря звать приехал. Не пойдет он служить князю. Он - птица вольная, иначе как себе, никому служить не желает.
Призадумался Илья. Где ж ему слов таких найти, чтоб уговорить молодца мало того, что против собственной воли пойти, так еще и мать одну оставить? Еще отроки про невесту говорили… Ну, мать с невестой можно и в Киев перевезть, а вот князю служить…
- И рада бы в дом пригласить, да без хозяина… - вдруг улыбнулась Амельфа Тимофеевна. - А хозяин уж и не знаю, когда возвернется.
- Далеко ли подался?
- В чисто поле. Или к реке - утиц пострелять. Ты, ежели срочно, поезжай, погляди его там, а я пока на стол соберу, людей позову. Не найдешь - не беда, ввечеру возвращайся, хлеба-соли отведать. Чем богаты…
Повернулся Илья к коню, а она и говорит:
- Я Добрынюшку удерживать не стану. Как решит, так и будет. Не верится мне, Илья, чтоб по злому делу аль умыслу ты на двор наш ступил.
* * *
…Снова оказавшись за городскими стенами, Илья отпустил поводья. Чисто поле - это только так говорится. Где искать Добрыню, оказавшись здесь в первый раз? Тот мог оказаться где угодно: и на реке, и в лесу, и в двух шагах, и за десять верст. Ежели за утицами подался, то скорей всего к реке. А то, может, зверя решил раздобыть? Тогда - по лесу рыщет. Потому и отпустил поводья; у него не конь - клад, все дороги знает, может, и тут сподобит? Это ведь он только с виду обычный, а на самом деле неизвестно, сколько на свете белом живет да кому прежде служил.
Конь, вместо того, чтоб направо свернуть, к реке широкой, влево подался, вдоль стены. Коли б Илья сам правил, непременно бы к реке подался, а тут… Ладно, поглядим. Едет себе эдак неторопливо, стены осматривает. Хороши. Крепки. Башни вот только невысокие, едва выглядывают. С такой башни далеко не углядишь. Да и сами стены тоже не очень. Тут особо высокой лестницы не надобно, чтоб наверх взобраться. Ров неказист, неширок, в смысле. Конечно, когда тут вполне себе город будет, перестроится все, а пока… Пока без богатырей никак, и Добрыня - один из них.
Вот уж и стена закончилась, и башня угловая приземистая, ров в речку уперся. Глянул на нее Илья - в меру поросшая, в меру чистая, шириной не особо - как раз то, что утицам надобно. И шевеление вдали обозначилось, сохатый, должно быть. Ишь как цветом на фоне зелени выделяется. Тут, должно быть, знатные места для охоты, коли зверь так близко к слободам подходит. В другое время не удержался бы, пустил стрелу. А так - не к чему ради потехи зверя бить, сейчас подберемся поближе - пугану, чтоб впредь осторожничал.
Ан вовсе и не сохатый оказался. Конь это, не иначе - Добрынин, потому как оружием обвешан. А статью - ровно близнец тому, что под Ильею. Смирнехонько эдак стоит, ровно задумавшись. Однако ж каждый знает, - не тронь коня богатырского; никому иному служить не станет, хоть ты пополам разорвися. И ничем-то ты его не приневолишь за собой идти. Ну, ежели кто не знает - пускай сам попробует.
Куда ж хозяин его подевался? Нигде его не видно. Никакой приметы не видать, куда направился. Оно, конечно, можно б и подождать, коли б поспешать не надобно. Вот и гаркнул Илья со всей дури, на всю округу, Соловей бы слышал - и тот подивился бы.
И тут шваркнуло что-то неподалеку, возле самой воды, прошелестело, - не иначе как стрела, - и поднялся молодец - косая сажень в плечах, без доспеха, в рубахе с воротом нараспашку, портах холщевых да сапогах. В руках лук, за плечами колчан. На Алешу чем-то смахивает. Они с ним, должно быть, погодки.
- Ты что, иного места не нашел, глотку драть? - спрашивает. - Какого лешего принесло? Чего надобно?
- Да вот, Добрыню ищу. Знаешь такого?
- Может, и знаю. Зачем он тебе?
- Дело у меня к нему есть.
- Дело, говоришь? Силушками, небось, помериться решил?
- Может, и решил.
Вот почему бы просто не сказать о своем поручении от князя? Откуда это берется, чтоб на ровном месте бучу учинить? Задор молодецкий играет - так вон, камень на дороге который год лежит, колею вокруг пробили, поди, да столкни; лесина завалилась, - в сторону сдвинь, еще чего путного сделай. Так нет же. Это пускай кто-нибудь; всем мешает, авось, кто и найдется. Сколько раз бывало: сойдутся посреди дороги два соседа, не успеют друг другу пару слов приветственных сказать, а уж кулаки в ход пошли. Что, с чего - сами потом в толк не возьмут, как и получилось…
- Ну, и как меряться будем? Я тот самый Добрыня и есть.
- Мне все равно.
- Так и мне все равно.
Вздохнул Добрыня, к коню подошел, булаву с седла снял, в руке повертел, перекинул с руки на руку. Обернулся, а Илья, спешившись, таким же манером свою крутит. Уставились друг на друга, словно каждому уже той самой булавой по голове неразумной со всего маху пришлось. Потому - особый манер, его ни с каким иным не спутаешь.
- Давай на поясах, - буркнул Илья. - Негоже с оружием-то. У меня доспех есть, а у тебя - нету.
- Без разницы мне, - буркнул в ответ Добрыня. - Щит есть - им и обойдусь.
Но Илья уже разоблачился, оставшись в том же наряде, что и Добрыня. А у того еще больше недоумения во взгляде.
Наконец, сошлись. Ухватили друг дружку - одна рука под плечом противника пущена, другая - поверх, в кушаки вцепилися. Крякнули дружно, начали. Ногами упираются, тянут один другого, чтоб от земли оторвать да на землю и бросить. Ровно два медведя сцепились. Дышат тяжко, кряхтят. Пар от обоих валит - хоть горшок с репой ставь. Никто не одолел.
Разошлись, насупленные. Сели друг от друга в сторонке, посидели, передохнули, вдругорядь сцепились.
Несколько раз расходились, несколько раз сходились, - никакого проку. И чем бы все окончилось, неизвестно, да заступил Илья ногой в кротовину, подогнулась нога, тут-то Добрыня его набок и повалил. Мало что повалил, так и одолел бы, однако ж вспомнил Илья, чему его жена учила, - она ведь и борьбе у степняков обучена была, - изогнулся особым образом, и Добрыня, вместо того, чтоб его к земле придавить, мимо пролетел да в реку и покатился. Стало быть, что ж - за Ильей победа осталась? Как бы не так. Что ж он, дурнее Добрыни? Вслед за ним покатился. Сначала один водяных с водяницами разогнал, что твое бревно плюхнувшись, затем второй - остатних, которые от первого шарахнуться не успели.
Не глубоко у берега, по грудь, однако травы с ряской - искать не надобно. Выплеснулись оба, встали на ноги - как есть два сапога, один напротив другого. Что один, что другой - оба ряской облеплены, тиной обмотаны, трава какая-то пучком с головы свисает. Увидит кто в сумерках - вот тебе и сказка готовая; кто ж поверит, что это два богатыря силушкой мерялись? Фыркают, утираются, траву сдергивают. Глянули друг на дружку - и в хохот. Жалко, никто не видит: два дурня в реке, еще и хохочут.
Выбрались, сели на бережку покатом, сапоги сняли, воду из них льют. Препираются. Добрыня говорит, коли б не прием нечестный, так его б победа была. А Илья в ответ - в бою все средства хороши.
- Постой-ка, - вдруг спохватился. - Ты булавой тут давеча помахивал… Сам научился, али показал кто?
- Святогор научил, - отвечал Добрыня. - Так и ты, вроде, таким же манером…
Даже присвистнул Илья.
- В учениках я у него жил, год, а то и поболее…
- И я в учениках…
…Месяц на макушку неба взобрался, когда в город возвернулись. Ворота заперты были, однако впустили. Как и не впустить-то? Они ведь сгоряча с петель поснимают. Во дворе Добрынином шум стоит, не разошлись еще приглашенные. Сама Амельфа Тимофеевна возле ворот. Беспокоится.
Подошел к ней Добрыня, обнял ласково.
- Ничего не подстрелилось сегодня, ан и не с пустыми руками возвращаюсь. Нонче нашего двору прибыло. Встречай, Амельфа Тимофеевна, брата моего названого, Илью Ивановича. Привечай нас, да собирай в дорогу дальнюю. Поутру, чем свет, в Киев отправляемся.
10. КАК ПО МОРЮ, МОРЮ СИНЕМУ, МОРЮ СИНЕМУ, ХВАЛЫНСКОМУ…
Плещет вода под веслами, мягонько так. Обтекает-обвивает нос корабельный, высоко над волной взметнувшийся. Об том корабле уж и песня сложена:
Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
Нос, корма - по-звериному,
А бока зведены по-змеиному,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было вставлено
Два камня, два яхонта,
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо бровей было повешено
Два соболя, два борзые;
Да еще было на Соколе на корабле:
Еще вместо очей было повешено
Две куницы мамурские…
Таким, должно быть, и останется в памяти народной, коли уж и песня сложилась. А того певцу невдомек, что для корабля боевого главное - не украшения. Потому и призвал Владимир-князь строителей из варягов, чтоб соорудили они ему такую ладью, какая одна тысячи бы стоила, чтоб нельзя ее было врагам ни с берега одолеть, стрелы огненные мечучи, ни приступом взять. Иному бы князю отказали, а нашему… Он, вишь, в былые годы, когда враги на него ополчились, в ихних землях скрывался. Улучил времечко, вернулся, врагов своих одолел, дружину варяжскую наградил по заслугам, кто обратно подался, кто - в иных местах счастья искать, а кто и доныне в Киеве служит. Вот среди них-то и нашелся мастер, этот самый Сокол-корабль построивший. Целый год, говорят, строили, в тайне великой, и другого такого вряд ли сыщется.
С виду обычный, ничем особым не приметный, разве что размером покрупнее прочих будет. Ну, еще попузатее. Зато сделан так, что весло рулевое перекинь, вот тебе нос и корма местами поменялись. Куда хошь, туда и греби. Или вот корзину приспособил: потянешь за веревку, и можно человека в корзине на мачту поднять: и видно дальше, и из лука сподручнее. Палку приспособил - потянешь за нее, и над бортами щиты подымаются, с маленькими такими щелями; из-за них стрелять удобно, а с другой стороны, этих самых стреляющих от стрел укрывают. Другую потянешь - из бортов ровно крылья вымахивают, ежели кто на лодках подойдет, взлезь трудновато будет. Опять же, коли доски перекинут, с другого корабля, разом скинуть можно. Скамьи удобно расположены, чтоб в спину веслами не бить и, опять же, тебя не били. Ну, и ногами не цепляться, когда по кораблю ходишь. И легкий, и прочный, и ходкий, и на волне устойчив - в общем, что и говорить, чудо, а не корабль. Без всяких там куниц мамурских…
Сколько ж времени прошло с той поры, как он из Киева в путь дальний, к берегам моря Хвалынского отправился? Давайте считать.
Илья с Добрыней возвернулись как раз к пиру княжескому. Встретил их князь приветливо, по-доброму, мало не сам под руки к столу богатырскому проводил. Но все-таки не сам. Тут уже и другие богатыри присутствуют, на зов княжеский явившись: Сухман, Иван Колыванович, Михайло Потык, Полкан. Всем предстоит вскорости в Степь идти, за обиду нанесенную, за набеги коварные, разорительные. Долгим будет поход. Про князя говаривали, с тех пор, как к варягам бегал, никому обид не прощает. Уж лучше б тому на свет белый не родиться, кто поперек его воли пойдет, али вот как степняки, на владения его покуситься посмеет. Вот, недавно, радимичи на себе его тяжелую руку почувствовали. Задумали выйти из его воли, сами собою управляться решили. Не много и понадобилось. Сам князь и идти не пожелал - послал воеводу своего, Волчий Хвост прозвищем. Дал сколько-нибудь воев. Не сдюжили радимичи, по лесам по полям разбежалися. Вот только-только и случилось, ан уже в народе поговаривать стали: радимичи волчьего хвоста бегают. Из богатырей, правду сказать, с Хвостом никто не ходил. Не по сердцу он многим пришелся. Оно понятно, лучше всем заедино быть, под одною рукою; ежели кто в лес, кто по дрова - степнякам одно раздолье будет, или еще кому, из-за гор Сорочинских. И тех, кто этого не понимает, учить должно… А все равно - не по сердцу. Не чужие ведь… К чести княжеской, он и не настаивал. Малым обошелся.
Ну, до радимичей, можно сказать, рукой подать. Тут хоть и нужно поход готовить, однако ж не так, как в Степь. Двумя караваями в котомке не обойдешься. И время правильно выбрать надобно, и путь. А коли случится, так и союзниками разжиться. Союзники же ох как пригодились бы, потому как задумал князь не просто врага подальше в Степь отогнать, а саму их столицу покорить. Вот скажите, кто самый лучший союзник против кочевников? Кочевники и есть. Потому послал князь к морю Хазарскому, к торкам. Те и до золота жадные, и пограбить у них в чести, - только свистни…
А что ж богатыри наши?
Добрыня жену из Рязани привез, Настасью Микулишну. И красавица, - впрочем, эти у нас никого особо не удивишь, у нас таких большинство, если не все, - и работящая, и характером ласковая. Чем-то на самого Добрыню смахивает, только обличьем баба. Про нее в Рязани поговаривали, будто ее подкинули, скольких-то дней от роду, а на самом деле она - дочка самого Микулушки Селяниновича. Иные дурные головы напрямки родителей ее спрашивать отваживались, но те только улыбались да отмахивались: считайте, мол, кем хотите. Отвел Владимир-князь Добрыне участок земельный, мастеров дал - стройся. Задумка у него - слободу Богатырскую в Киеве учинить. Надо ж с кого-то начать, вот Добрыня первым и оказался. Всем миром богатырским избу ставили, сараи. Ежели б срубам не устаиваться, за день бы сложили, а так - подождать пришлось, пока мох приусядет, пока бревнышко к бревнышку подладится. Даже Алешка, и тот…
Странные они какие-то, промеж себя. Сколь ни пытался Илья разузнать, что промеж них случилось - оба, как сговорились, рот на замок, замок в утку, утку в зайца, ну, и далее, до острова в море-окияне… Нельзя сказать, чтоб волками друг на дружку глядели, однако ж и товарищества промеж них нету. С Ильей оба товариществуют, а промеж себя… И главное, не видит Илья, чтоб из-за чего-то серьезного разругались. Ну, может, даже и не разругались, может, не поделили чего… Хотя все равно непонятно, чего им там делить? Меж их городами пятьсот верст… Решил для себя Илья, что они славой расчесться не могут. Кому первым богатырем слыть. И тому, и другому вторым себя зазорно считать, вот и поцапались. Не в поединке промеж себя, конечно. Хотя, ежели б довелось, то еще неизвестно, кто победителем бы вышел. Добрыня - он посильнее будет, половчее, казалось бы, тут никаких сомнений. Ан что у Алешки на уме, пожалуй, и сам он зачастую не ведает. Там, где Добрыня лбом в дуб упрется, Алешка, глянь - уж и обошел. Ни справа, ни слева, ни над, ни под… Как? Кто ж его знает. Про него иногда говорят - самого Волха в хитростях превзошел.