Насмотрелся Илья, на всю оставшуюся жизнь. Домой хочется. Надоело посреди камня пылью дышать. Он слово свое исполнил - доставил, а насчет обратного пути уговору не было. Да и не сказались ему, надолго ли посольство прибыло. Веденя что-то толковал, книги какие-то князю киевскому понадобились, мудрецы местные, чтоб обычаям обучать, только все это Илье не по сердцу. Князь, он что хочет, то пусть и делает, а других не неволит. Как-нибудь без этих мудрецов обойдемся. Жили по старинке, и еще сколько проживем. Своей головой. Эти, вон, хоть и мудрые, а под сарацинами ходят. Мы же, хоть и лаптем щи хлебаем, ан никого над собою не имеем, окромя неба синего.
Совсем уж было собрался Илья домой проситься, с каким кораблем попутным, как смилостивился Василий-князь. Призвал к себе посольство киевское, беседовал с ними об чем-то, а вечером на пир позвал, в знак особого расположения. Со строгим наказом - чтоб все явились, как есть, сколько ни прибыло.
Ну, на пир - отчего ж хозяев не уважить. Одно плохо - снедь ихняя в горло нейдет. Они ведь что поймают, то и на стол. Таких страшилищ из моря достают, что своими бы глазами не увидел - не поверил бы. А они едят, да нахваливают. И медов у них нету, и пива. Пьют что-то такое, от чего облик кривится, до того кислое. Ладно, потерпеть - и домой.
…Илья, как кто в ухо нашептал, опять поверх доспеха богатырского платье каличье набросил. Сел себе скромненько за стол рядом с мастерами корабельными, с корабельщиками, с обслугой. То насторожило, что как вошли в залу пиршественную, двери позади них на засовы заперли. Пока шли - воев многих видел; оно, конечно, царский дворец, а все ж таки многовато. И в самой зале - возле каждой колонны понатыкано. Зачем столько, коли никто в дворец царский никто с оружием сунуться не смеет? Странновато у них как-то гостей встречают.
На троне царском сарацин сидит. Не сарацин - сарацинище. Тот самый вроде, про которого Веденя как-то сказывал: "он ростом в сажень греческую, а в ширину - в две сажени греческих, головище у него - с пивной котел, а глаза - что чаши пивные, а нос на роже - с локоть длиною". Приврал толмач, как обычно, но в том прав, что сразу видно - богатырь, хоть и сарацинский. А вот по ухваткам - о вежестве и не слыхивал. Василий-князь ниже его приспособился, тоже на троне, но маленьком, так он ему едва ножищами в спину не пихает. Хозяином расположился. Возле него посуда сплошь золото, а камни в ней самоцветные - иные аж с яйцо голубиное. Позади него заморыш какой-то пристроился, из греков, толмач, как Илья потом догадался.
И вот сидит себе этот самый сарацинище, то в одно блюдо пальцем ткнет, то в другое - сразу слуги подхватываются, несут ему указанное. Руку с чашей в сторону отведет, ему в нее сразу отдельный слуга из кувшина наливает. Василий-князь при нем, будто бедный родственник. Слово без разрешения сказать не смеет. А тот, видать, решил охолонуть маленько, обождать, пока уляжется. Знак подал - глядит Илья, схватили Веденю за шиворот, с лавки подняли, к трону волокут. Сами собой кулаки сжались, ан не на расправу приволокли. Язык почесать сарацинищу захотелось. Он грека-толмача за загривок достал, говорит ему что-то; тот - Ведене, а уж Веденя - посольству киевскому. Интересно, о чем речь идет? Только вот не слыхать отсюда, где Илья сидит.
Смолкло все вдруг. Видит Илья, вперился сарацинище взглядом тяжелым в посольство, каждого осматривает, ровно тот прячет чего. Махнул рукой Ведене, тот, глядя в угол, пробормотал:
- Знамо ему стало, что есть у нас в Киеве богатырь, именем Илья, на море Хвалынское хаживавший. Еще - будто сюда послан, с нами вместе. Только как ни глядит вокруг, никак не высмотрит. Спрашивает, правда ли то? Все ли здесь, кто на кораблях были? Не спрятали ль богатыря своего? Али сам спрятался? Грозится, коли лжу замыслили, всем несдобровать, даром что посольством пришли.
Тихо, так тихо - перо урони, на пол упадет - громом небесным покажется.
Опять сказал что-то сарацинище толмачу, тот - Ведене.
- Говорит, отыщет он Илью, хоть на дне морском. До Киева дойдет, только угольки останутся. Не верит, чтоб никого не нашлось, кто о богатыре нашем знает. Ежели так и будем молчать, не по-хорошему каждого спросит.
С такого станется. Ну да плохо он богатырей киевских ведает. Не собирается Илья за чужими спинами прятаться. Но и на рожон не полезет. Выпростался тихонечко с лавки - гул тут метнулся по зале; метнулся, и затих, - подошел, ссутулившись, скукожившись к Ведене, стал рядышком.
- Скажи ему, - говорит. - видал я того, о ком спрашивает. Чего ему надобно?
Глянул Веденя на Илью; хоть и цапались всю дорогу, а ведь не чужой, земляк. Сам в пасть волку лезет. Против сердца ему толмачить, ан приходится.
Расплылось сарацинище, ровно блин. Ухмыляется. Бормочет что-то.
- Спрашивает он, - нехотя Веденя говорит, - откуда ведом да каков из себя богатырь Илья: велик ли ростом, по многу ль ест, по скольку пьет? Это он в обиду спрашивает, - от себя пояснил.
- Ну так отвечай ему, что Илья - братец мой названый, росточком - с меня будет, коли лепешками его вашими угостить, так штуки три, может, и одолеет, а пьет - разве что ковшик малый.
Расхохоталось сарацинище, а Веденя толмачит:
- Ну, коли ты брат ему, тебе и ответ за него держать. Остальных милую. У нас принято - о богатырях судить, кто как ест да пьет. Я, - это он об себе говорит, - зараз в рот по десять лепешек кидаю, а что вина - так чашу ведерную поднеси, и той мало будет. Не богатыри у вас в Киеве, а песьи мухи. Знать, не силой, ведовством аль коварством с Бугой совладал. Попадись он мне, я бы его на одну ладонь посадил, другой прихлопнул, а что сделалось бы - сдунул в чисто поле единым дуновением…
Полыхнули огнем глаза Ильи.
- Толмачь ему, - говорит. - Сосед у меня был, а у него корова. Хороша корова, да обжориста. Ела-пила так, что поперек себя треснула. Кабы и тебе судьбы такой не сыскать.
В камень обратились киевские. Вот только сейчас живые сидели, и вдруг - разом камни. И Веденя им под стать. Видит сарацинище, неладное что-то, насупился, ножище в руках вертит.
- Толмачь, как сказано, - Илья говорит. - И смотри, слово в слово передай.
Запинаясь, будто воды в рот набрал и боится выплеснуть, Веденя передал, как сказано было. Теперь уже тощий грек замер, разинув рот. Веденя еще ему что-то сказал, к Илье повернулся.
- Я ему пообещал, - буркнул, - ежели переврет, несдобровать ему будет.
Попал грек из огня да в полымя. И так не хорошо, и эдак нездорово. Потом, видимо, решив, что за слово сказанное не ему ответ держать, перетолмачил.
Обалдел сарацинище. То на грека глянет, то на Илью. Никак понять не может, кого из них наказывать. Этот ли наврал, али тот ни весть кем себя возомнил. Притянул к себе грека, повторить велел, в глаза ему глядючи. Повторил грек - ровно баран проблеял.
Отшвырнул его сарацинище, будто перышко. Кровью налился, вот-вот с ним случится, что Илья ему предсказал. Никто и пошевелиться не успел, как он то ножище, что в руках вертел, в Илью метнул.
Не стал Илья, как прежде с Алешкой случилось, ножище за черенок хватать. Уклонился в сторону, махнул рукавом, - чиркнуло лезвие по полотну, шарахнуло в дверь деревянную. Так шарахнуло, что выскочила дверь, вместе с обдверинами, подалась вперед, завалила на пол стражу, позади нее стоявшую.
Извиняй, Иванище, коли свидимся, как-нибудь рассчитаемся за одежку твою. Смахнул ее с себя Илья, чтоб привычней было.
Но и сарацины эти самые, не вчера родились. Опешили на мгновение, а затем сабли выхватили, копья нагнули - и на Илью. У того же ничего с собой из вооружения нету. А коли нету, так не взыщите. Что под руку попало, тем и обороняться будем.
По первости скамья под руку попала. Кто там на ней сидел, - посольство ли, еще кто, - не разглядел Илья, потому как они лещиной созревшей посыпались. Ухватил за конец, да и приголубил наотмашь, кто первыми сунулся. Крякнула скамья, звон раздался, как полетели сарацины во все сторону. Отмахнул Илья в другую сторону, - еще сколько повалились. Глянул мельком на сарацинищу, на скамью, - нет, размер не тот. Метнул в сторону двери, - на удачу, кому достанется, стол ухватил. Разлетелись по стенам яства, да питья, да посуда всякая, спорхнула скатерть узорчатая, тем столом сарацинищу и употчевал. Славно угостил, от всего сердца. Едва щель малая промеж столом и стеной осталась. В ту щель сарацинище весь и уместился.
Одно плохо, оружия Илья лишился. Ну да не пропадать же совсем, надо из передряги этой выбираться, к воротам, где Иванище поджидает. Вдвоем-то им посподручней будет. И посольство к кораблям провести. Крикнул Ведене, чтоб под руками не сновали да под ногами не путались, чтоб тоже выбирались, паруса подымали, нагонит он их, - наклонился, нащупал что-то, ухватил, и давай отмахиваться, потому как лезут сарацины, ровно медведь к борти. Даже и не заметил поначалу, что сарацина поверженного за ноги ухватил, им и машет.
До двери домахал, засовом разжился. Веселей дело пошло. В окошко взгляд мимолетный бросил - там уже во дворе началось. Несколько сарацин в окошки выпали, подумали, должно быть, греки, настала пора обидчиков бить, вот и схлестнулись. Только Илье от этого не легче. Это в сказках богатырь направо-налево без передыху супостатов валит, а тут не сказка. Да и супостатов, правду сказать, многовато, на одного-то.
А потому Илья, как до ворот дворцовых пробился, глянул по сторонам, да шмыгнул в переулочек. Бочком-бочком, к месту, с Иванищем уговоренному, пробирается. Вроде как и не причем. Весь город кипит, а он - не причем.
До ворот условленных добрался, - еле протиснулся. Гонят греки сарацин, а те сопротивляются. Сеча злая завязалась. Никто уступать не хочет.
Выбрался-таки. Глядит, - Иванище, хоть и не воюет, однако ж и без дела не стоит. Как кто к нему отлетит, - грек ли, сарацин, - он того клюкой свой легонько так - бац! Клюка-то у него, почитай, пудов в сорок - это Илья сам на вес попробовал. Вон уж сколько набацал…
- Я уж думал, не дождусь, - спокойно так сказал, Илью заприметив. - Только вот не знал, то ли в город сунуться, то ли домой подаваться…
- Ты вот что, - Илья ему отвечает, - давай-ка мы с тобой до дому отправляться. Пущай эти тут без нас промеж себя разбираются, не наше это дело. Нам своей земли держаться надобно, одна она у нас. За нее и стоять будем. Чую я, ждать нам скоро гостей в Киеве…
12. "ДА ЕСТЬ Я ИЗ ГОРОДА ИЗ ГАЛИЧА, ИЗ ВОЛЫНЬ-ЗЕМЛИ ИЗ БОГАТЫЕ…"
Долго, ох и долго же пришлось Илье до Киева добираться. Подались они с Иванищем так, чтоб моря из виду не терять, потому как иной дороги не знали. К тому же, нет-нет, а поглядывал Илья с берега, не видать ли паруса над кораблем, особо скроенным, чтоб попроситься. Не видать. Вот и шлепали; коль небо ясное - пыль поднимают, земля тут больно глинистая, солнышко ее припекает, отсюда и пыль. А коль дождичком польет - так по большей части едва-едва.
Питались чем? А чем придется. Иванище поначалу все никак отсердиться не мог, что Илья его одежонку грекам оставил. Целый день бубнил, хоть обратно за ней возвращайся. Потом, однако, сменил гнев на милость, достал из сумы своей еще одну такую же и холстины кусок и веревку. Переоделся Илья, сложил в холстину доспех свой, веревкой обвязал и на спине нес. С жителями местными, что по дороге встречались, Иванище объяснялся. Он хоть языка не знает, зато в жестах поднаторел, по миру шастаючи. Им все больше селения убогонькие попадались, а там рукам рабочим, что в лепешку да рыбу обходятся, завсегда рады были. Там кому чего починят, здесь подлатают, глядишь, и накормлены. Не от пуза, конечно, но, в общем, не померли. Иногда сети помогали тянуть. То есть, Илья помогал, потому как Иванище, выяснилось, страсть моря боится. Бродил-бродил вокруг, а плавать не выучился. Его в лодку посади, чуть от берега отвези, - он на все готов, лишь бы обратно. Все ему чудится - опрокинется лодка, и он как топор… Ну, в том смысле, кто кого обгонит…
Пару сетей Илья все ж таки порвал. Казалось бы, тащи себе и тащи, велика ли хитрость? Оказалось - велика. Никогда б не подумал, что особое уменье надобно. Чего там сеть - дыры сплошные, веревкой обвязанные. В ней воде зацепиться не за что. Первый раз так деранул, - ну, чтоб побыстрее, а то как начнут тянуть, до завтра не закончат - что и сеть порвал, и лодку опрокинул. Только тем тогда и исправился, что сухостоя натащил. А так бы голодными остались. Помаяться пришлось, тут деревья в основном маленькие, не нашим чета, зато кустарника полно…
Так и шли, пока Илье удача не улыбнулась - корабль из Костянтин-града в Киев, с гостями, к берегу пристал. Напросился к ним, обещался отработать. Не узнали его, да и он никого в лицо не видел. То есть, может, и видел, но не запомнил. И то сказать, где гости - а где дружина. Спрашивать стали: кто таков и откуда, даже и думать не стал. Наврал с три короба, будто бы рассказали ему люди хожалые о том, как безбедно за морем живется, про реки молочные с кисельными берегами, он и поверил. Пошел счастья искать, да вот одумался, домой захотелось. И так у него здорово получилось, что особо его и спрашивать не стали. Чего и спрашивать, коли про таких искателей каждый знает, и не про одного. Посмеялись беззлобно, пошутили - да и забыли.
С Иванищем же расстаться пришлось. Для него, что на корабль, что сразу на дно морское - все едино. Уговорились, что он в Киев на своих двоих поспешит. Как доберется, найдет Илью, там и решат, куда ему лучше пристроиться. Может, к тому времени не о том думать придется. Рассказали корабельщики, что в Костянтин-граде учинилось, как греки с сарацинами разодрались. Сами не видели, а поговаривают, что с нашего все началось. То ли богатыря киевского, то ли калики прохожалого. Он вроде как с главным сарацином сцепился, а греки, не разобравшись, побоище учинили. Теперь же, как в себя пришли, к войне готовятся, клянут киевлян, почем свет стоит. Жили себе, не тужили; хоть и не по своей воле, а все лучше, чем воевать. Теперь эти самые сарацины их город главный до основания стереть могут. Даже посольство к князю киевскому слать хотят - пусть либо подмогу высылает, либо того, кто замятню учинил. Выдадут они его сарацинам, повинятся, подарками богатыми откупятся, и будут жить, как прежде. Дары, сказывают, уже приготовили. Но и рать созывают, ежели сарацины заартачатся. Только нам от этого легче все одно не будет - как ни случись, а мы крайними останемся.
Переглянулись промеж себя Илья с Иванищем, как услышали. Вот и делай после этого добро грекам. Они, можно сказать, то ига сарацинского их избавили, а те им вон какую свинью подложить задумали. Не люба им, видать, свобода, коли за нее чем большим, нежели золото, платить надобно…
* * *
…Наконец, грохнули сходни по причалу тесаному. Позади остались пороги Славутича, - гиблое место. Не даром один из них так и кличется - Ненасытец; сколько жизней отнял, а все неймется ему. Другие ничем не лучше, однако ж названия покрасившее: тут тебе и Звонец, и Вольный, и даже - Не спи! Откуда они тут взялись, коли минуешь их - не найти, должно быть, реки спокойнее Славутича.
В первый раз, это когда в Костянтин-град путь держали, Илье и невдомек спросить было. А тут, кто-то из корабельщиков сам рассказал, как, миновав, на ночевку к берегу пристали.
- Давно это было, - сказывал. - Тут опричь Славутича еще одна река есть, ежели супротив течения смотреть, по правую руку будет. Оттого Десной и прозывается. Они со Славутичем брат и сестра, отцом же у них - море синее. Заспорили они как-то промеж себя, кто из них старше. Каждый в свою дуду дудит, а к отцу сунулись - не помнит он, совсем старенький стал. Вот и уговорились она наперегонки бежать; кто первым прибежит, тому почет и уважение, тому и старшим быть. Брат - он сильный, а сестра - она хитрая. Пока брат собирался, да снаряжался, сестра уже давно в дороге бежит. Пока брат к отцу ходил, благословения спрашивал, далеконько убежала.
Видит брат, коли не прямой дорогой, нипочем не догнать ему хитрой сестры. Вот и начал он сквозь горы путь торить, сквозь овраги непроходимые, сквозь леса дремучие. Долго ли, коротко, а и догнал сестру, и перегнал. А та видит, отставать стала, несмотря на хитрость свою, начала камни подбирать, да братцу на дорогу и подкидывать. В двенадцати местах накидала, там, где пороги нынче, ан не помогло это ей. Оттого и стал Славутич старшим, оттого и уважение ему, хоть и каменист, где сестра ему путь заступала.
- А с ней что сталось? - спросил кто-то.
- С ней-то? Огорчилась больно, да и пошла себе, куда глаза глядят. Сгинула б без вести, однако ж брат сжалился. Принял ее к себе, вместе текут.
- Постой-постой, - вдруг спохватился Илья. - Одесную… деснь… Десна… Уж не та ли самая, что возле Чернигова?..
- Та самая…
Ишь ты, не думал, не гадал, что они брат с сестрой…
Не стал Илья сразу во дворец княжеский соваться. Решил поначалу поразузнать, что тут, да как. Посольство прежде него должно было воротиться, мало ли, чего, воротившись, князю напели. Упросился он у корабельщиков пожить пару дней, а те и рады. Только, говорят, не взыщи уж, силенкой не обижен, так будешь нам подсоблять.
Ну, Илья до полудня подсобляет, а там - иди на все четыре стороны. Ходит, посматривает, слушает, о чем люди промеж себя притолковывают. Вроде обо всем том же самом говорят, вроде и жизнь течет по-старому, ан только по внешности. Сунулся ко дворцу княжескому, там чего-то строить затеяли, камень везут. Без греков, должно быть, не обошлось. Для них, небось, отдельные палаты возводятся. Поглядел издали на дворы Алешин с Добрыниным, не видать, чтоб хозяева дома были. Спросил на торгу, чтой-то богатырей не видать, так никто ему прямо не ответил. Кряхтят, мнутся, а то и просто - рукой махнут, вот и весь ответ, толкуй, как знаешь.
День маялся безвестностью Илья, другой, а на третий решился к князю на пир наведаться. В один сапог сена подложил, чтоб одна нога длинней другой казалась, на одно плечо - соломы, чтоб и тут перекос виднелся, шапку набекрень, лицо чуть золой подправил, чтоб не поначалу узнали. В таком виде и отправился.
Через главное крыльцо соваться не стал. Там гридни хай подымут, в драку полезут, а ему тихо надобно. Потому, в обход сунулся - что ж он, за время службы не прознал, где и как пройти способно? До палаты добрался, никто ему слова не сказал. Оно, конечно, хорошо, а с другой стороны - ежели кто с дурной мыслью полезет? За дверьми же шум шумит, пируют по обычаю. Пока думал, распахнулась одна половина настежь, и стал он на виду князя киевского. Совсем тот не изменился. Век пройдет, он, должно быть, таким и останется.
Вошел Илья, поклонился по обычаю. Пока кланялся, взгляд бросил на тот стол, за который богатырям отведен. Залешане сидят, Збродовичей сколько, а более никого. Из старых никого. Молодежь незнакомая. Не то, чтоб возрастом молодежь, в дружине, коли приняты они в нее, молодежь. А может, и не новички уже, сколько времени прошло, как Илья тут последний раз сиживал? То время, что от возвращения с моря Хвалынского до посольства в Костянтин-град, оно не в счет. Там как-то и не пришлось за столом посидеть. Ага, а вон и еще лицо новое. Позади князя стоит. Оно ему из кувшина в кубок подливает. Ишь, красавец какой. В сарафан нарядить - от девки не отличишь. Неужто и таких нонче стали в дружину брать? Хотя… что-то ты, Илья, разворчался. Ты Алешу вспомни, а потом уж молодцу пеняй. Алешка, он тоже не особо богатырем выглядит, однако ж супротив него мало кто устоять сможет.