Конечно, не такими словами князь объяснился. Короче, но доходчивей. Кстати, что ты там, Алеша, про Аленушку какую-то говорил?.. Кто такая? Сестра Збродовчией? Лад с ней у вас? Вот и славно. Был пир свадебный, его и догуливать будем. Пожалуйте-ка сюда Аленушку… Где вы там, Збродовичи? Здесь ли? Князь вам честь великую оказывает, за Алешу свет Григорьевича сестру вашу сватает. Согласны ли?.. Вот и чудесно… Там как раз на подворье богатырском терем поставлен, для Потыка, ну да он погодит, его следующим женим. А терем тот - молодым.
Сумел князь дело миром уладить, сказать нечего… Так все повернул, что вроде как и обиженных нету. Кроме Михайлы, который ни за что ни про что терема лишился. Ну - он пока в отъезде, ему другой поставят. А князь, тем временем, и ему жену подыщет.
На другой день, к вечеру, Илья к Добрыне пошел. Надо ж как-то дело разрешать. Не век же им теперь с Алешкой друг на друга волками… По-дурному все связалось, ан как-никак, а развязалось. Чем кулаками махать, поначалу договориться как-то… Тем паче, что и кулаками-то уже намахались, побили друг дружку слегка. Интересно, в который уже раз?
Правду в народе говорят: ночная кукушка дневную завсегда перекукует. С Настасьей Добрыня уже помирился, это Илья сразу понял, как в горницу вошел. Иного и не ждал, если честно. Он потому чем свет один за конями к пещерке потайной отправился. Своего особо в конюшне, что для дружины назначена, поставил, а Добрыниного - на двор к нему привел.
Не хотелось Добрыне к Алешке идти, однако ж Илья уговорил. Хотела было и Настасья с ними увязаться, да сказали ей - не чествовать идут пару молодую, а на разговор. Вот как чествовать - тогда пожалуйста. Покачала головой Настасья, как бы опять чего не вышло, ан перечить не стала.
- Ты, главное, поперед меня не лезь, - Илья по дороге выговаривает, - чтоб не как надысь. Я и глазом моргнуть не успел, как ты уже того… рать учинил.
- Да я чего, - слабо отбрехивается Добрыня. - Я ничего… Добрый я нынче. Надысь - иное дело было. Кабы ты не вмешался, не свадьбу б Алешке играть…
- Зазря ты так, - продолжает Илья укорять. - Сам же видел, не своей он волей, княжеской. Тут, пока нас с тобой не было, больно уж все поменялось…
- Своей, не своей, - Добрыня свое гнет, - а жить по совести надобно. Ежели она тебе указ, ты однова живешь, а коли слово княжеское…
Так, препираясь, и добрели до Алешиного терема. Хотя там и брести-то всего ничего: от ворот до ворот камень кинуть. Гостей набилось - не продохнуть. Иные уж от ворот отойти не могут - воротины облапили, поддерживают, чтоб, значит, не упали. И такой это тяжкий труд, что некоторые не сдюжили, рядышком прислонились. Не вовремя пришли, однако ж Алеша, к чести его, из-за стола выбрался, встретил, как полагается. Аленушка его, в пояс кланялась, к честному пиру звала. Ну да не затем Илья Добрыню притащил, чтоб пиры пировать. Успеется.
Присели они на лавку, так, чтоб видно не было, - Илья посередке, кабы чего не вышло. Поговорили. Много чего один другому сказали, потому - у каждого своя правда, - ан то хорошо, что в себе не держать не стали. Осталось, конечно, кое-что на сердце, ну да придет срок - и тому не бывать. Рассказали Илья с Добрыней (больше, конечно, Илья), что с ними приключилось, а Алеша - что в Киеве без них деялось. Ино говорили, ино молчали.
Может, тогда-то и сбылась молва народная? Ну, о братстве, покрепче названого… Новое время наступало, лучшее ли, худшее, а новое.
Не успели богатыри толком пожить спокойно, как князь всем поручения дал. Алеша с ратью к горам подунайским отправился; Добрыня - степняков гонять, с одними замирились, так другие повадились; а Илья - греков обратно повез, с посольством, толмачом Веденей и строгим наказом - доставить в целости и сохранности, чтоб ни один волос с голов посланных никуда не делся. Хорошо ему сказать, а как за ними смотреть-то, коли половина греков - плешивые… Так что случилось у Ильи - с корабля на корабль угодить…
* * *
- И занесло, - продолжал Веденя, - каким ветром Иванища как раз к Костянтину-городу. А там в это время как раз беда страшная приключилась. Осадили город полчища неведомые, тараканы, с самым главным своим тараканом Салтаном…
- Погоди, - Илья спрашивает. - Это ж какие-такие тараканы? Что у нас по избам живут?
Веденя уставился на него, разинувши рот.
- Кто у нас по избам живет?
- Ты ж сам сказал, тараканы.
- Ну, живут, и чего?
- Как - чего? И вот эти самые тараканы целый город осадили?
- Да кто ж тебе сказал - осадили?
- Ты и сказал.
- Когда?
- Да вот только что. Тараканы, мол, Салтаны…
- Ты меня, Илья, чего, несмышленышем мнишь? Я тебе про сарацинов толкую, а ты мне - тараканы!..
- Так ведь ты сам…
- Сказано тебе: сарацины, значит - сарацины, - начал обижаться Веденя. - Это вот как у нас степняки. А главный у них - царь Салтан прозывается. И войска у него, как этих самых твоих тараканов.
- Ладно, - примирительно буркнул Илья. - Чего уж там… досказывай.
Но Веденя надулся, как мышь на крупу.
- Чего там рассказывать? Видит Иванище дело такое, подкрался, ухватил сарацина, дал ему как следует, чтоб тот не орал, и подальше уволок. Дождался, пока в себя придет, спрашивать начал: "Кто, мол, вы такие, откуда взялись, почему разор чините?" А тот ему отвечает: "Мы, говорит, пришли сюда из земель сарацинских, потому как всю землю повоевать хотим, по приказу нашего царя Салтана. Нас, говорит, видимо-невидимо, а воеводою у нас Идолище поганое, - он ростом в сажень греческую, а в ширину - в две сажени греческих, головище у него - с пивной котел, а глаза - что чаши пивные, а нос на роже - с локоть длиною"… Видит Иванище, не совладать ему с таким богатырем, пригорюнился, и дальше себе побрел…
- Да что ты мне все сказки рассказываешь? - опять не выдержал Илья. - Я тебя об чем просил? Чтоб ты мне про город поведал, про обычаи местные, а ты про какого-то Иванищу бродяжного…
- Не про какого-то, а про калику Иванища, - напустился в ответ Веденя. - Что ты ко мне пристал? Откуда мне чего про город знать, коли я там в полоне был? Про обычаи? Меня в застенке держали, только на работу и водили - камень колоть. Со мной рядом грек долотом стучал, от него языку и выучился.
- А Иванище этот твой откуда языку выучился? Он ведь у тебя запросто с сарацином разговаривает? И где ж это видано, чтоб воеводу своего поганым называть?
- Сказано ж тебе, что Иванище - калика, он еще и не на то способен. А у греков, чтоб ты знал, поганым тот именуется, кто ихних обычаев не соблюдает. Или кто не в главном городе живет. Понял, дурья башка? - совсем Веденя разошелся. - Эх, зря я тебе сказал!.. Коли не знал бы, да услышал, как тебя поганым назвали - ты непременно б мордобой учинил. Сам себя потехи лишил лицезрения…
Развернулся и пошел себе. Не успел отойти, еще с кем-то сцепился. Больно уж норовом досадлив.
* * *
…Зря, ох, зря Илья над байкой Ведениной потешался. Потому как оказалась она вовсе даже и не байкой, а правдой-истиной. Дня эдак за два, как им к Костянтину-граду прибыть, ладья одна об камень прохудилась. Близко к берегу взяли, не заметили, вот и прохудилась. Не то, чтоб очень сильно, но дальше на такой идти - себе дороже, а пару досок стесать, паклей забить и просмолить - для этого все под рукой имеется, и инструмент, и мастера. Илья ладью на берег вытащил, наклонил, где надо подпоры из цельных стволов приладил, и, пока суд да дело, пошел себе по земле побродить, косточки поразмять. Идет, и как-то ему все здесь не нравится. И деревья не те, не чета нашим, и леса привычного нету, и земля сухая, как на такой что и растет. Трава чахлая, колючая, жесткая, где присесть - и то не сразу сыщешь. У нас по лесу идешь, сердце радуется, птички там, зверьки, а тут - пауки бегают, ящерицы, а из птиц - окромя мартын не видать никого. Как тут греки эти самые живут - непонятно. Наверное, от того и злы на всех, что места им достались - ни тебе речек молочных, ни берегов кисельных.
Бродит Илья, ничего интересного не видит. Все одинако - куда ни посмотри. Совсем было обратно повернул, и тут на тебе - заприметил в сторонке человека на камне. Сидит себе, орехами какими-то балуется; достал из сумы горсть, зажал ладонь в ладонь, сдавил, теперь скорлупу разбрасывает, а ядра - в рот пихает. И наружность у него совершенно не греческая, а скорее наша. Особенно борода. Привяжи к челу два веника соломенных, в разные стороны чтоб торчали, как раз такая и получится. И одет по-нашему. Любопытно стало Илье, дай, думает, подойду; коли не наш, скажу, ошибся, мол, а уж поймет - не поймет, его дело. Подходить начал - точно, из наших. Греки в лаптях не ходят. Вот только онучи странные, да и сами лапти - поблескивают на солнышке, ровно капли воды на них. А еще - вон - клюка к камню прислонена… Неужто?.. Да нет, быть такого не может.
Сбавил шаг Илья, сомневаючись. Борода же веником глянул искоса в его сторону, и говорит:
- Ты, - говорит, - добрый молодец, коли на орехи нацелился, так мимо проходи. Потому - самому мало.
Вот так, ни много, ни мало. Ни тебе приветствия, ни пожелания доброго - а милости просим мимо нашего забора киселя хлебать.
- Не нужны мне твои орехи, - в тон Илья ответил. - Ты мне вот что скажи - уж не Иванищем ли будешь?
- А коли и так, что с того?
Вот свезло - так свезло. Сколько про калик слышал, а тут - вот он, нежданно-негаданно.
- Ничего… Слышал про тебя… В народе…
- И чего ж там про меня в народе говорят?..
Чего, чего… Об этом Илья как-то не подумал. А потому, - за руку ухватить все одно некому, - выложил все, что прежде слышал. Обо всех. И про мудрость несусветную, и про подвиги богатырские, а напоследок прибавил, что ему Веденя поведал.
- Здорово, - протянул Иванище. - Век бы слушал… Однако ж брешут. Не все, конечно, но много. Никаких я там Змеев не одолевал, даже и не видывал, ратей вражеских не гонял, по воде не бродил, по воздуху не летал, да и с разбойниками… Ну, разве самую малость.
- А с сарацином что? Правда, ты язык ихний понимать научился?
- Да какой там!.. - махнул рукой Иванище. - Я ему для начала в ухо дал, для порядка, а уж потом на пальцах изъяснялись. Прутиком он мне еще рисовал… Ты мне вот что скажи, не слыхал ли ты чего про богатыря, который на море Хвалынском ихнего богатыря одолел?
Да что ж это такое на белом свете творится-то? Сколько времени прошло, а слава об этом уж и сюда добежать успела.
- Так, кое-чего… - уклончиво ответил Илья. - А тебе зачем?
- А затем, что в Костянтин-граде главным теперича не царь греческий, а тот самый воевода сарацинский, что город измором брал. Салтан сарацинский дюже разгневался, что одного из лучших его богатырей извели, на Киев идти собирался, ан услышал, что богатырь тот самый, недруг ему, с посольством к грекам послан. Чего ж лучше быть может, коли рыба сама на берег лезет…
И про то узнали. Не иначе, чародейством каким.
- Тебе-то откуда ведомо? - вздохнул Илья.
- Так сарацин давеча сказал… Их тут много…
- Ты и ему в ухо, для порядку?..
- Не без этого… Говори теперь, что о богатыре слыхал?
- Что слыхал, что слыхал… Я тот самый богатырь и есть.
- Да ну? - Иванище сунул в рот скорлупу.
- Вот тебе и ну… Недаром говорят: на ловца и зверь бежит. Чего хотел-то?
- Подумалось мне, негоже в стороне оставаться… Дай, думаю, подсоблю, чем смогу…
- Чего ж грекам не подсобил?
- Ну ты сказанул, грекам!.. Они мне не земляки даже… Так и войско сарацинское больно уж большое было…
- Чем же ты мне подсобить собрался? Упредил - и на том поклон.
- Про то не придумал…
- Ну так давай вместе.
Присоседился Илья рядом с Иванищем на камешек, и стали они вместе думать да гадать, как из беды достойным образом выбраться. Только раздумывать особо не над чем. Илья князю обещался посольство в целости и сохранности доставить, значит, так тому и быть. Иванище - самому себе слово ненарушимое дал, не оставить земляка без помощи. Вот и выходит, что какую хитрость ни задумай, а встает она поперек слов даденных. Ничего толком не придумали. Понадеялись на авось да кривая вывезет. Договорились, что Илья на корабль возвернется, а Иванище берегом в Костянтин-град побредет. Это еще неизвестно, кто там раньше окажется, заверил он Илью. Дал напоследок одежку свою, из смены, чтоб тому не богатырем маячить, а скрыться до поры, до времени, от соглядатаев. Тем Илью удивил, что в суму свою, локоть на локоть размером, ручищу аж по плечо запихнул. Разъяснил, у каких ворот околачиваться будет, в ожидании, и побрел себе.
* * *
Пока суд да дело, Илья по городу бродит. Накинул на себя одежку, Иванищем данную, в таком виде и бродит. Чтоб не опознали в нем до поры, до времени богатыря. А еще лучше, чтоб совсем не признали…
Нет таких городов у нас, и неизвестно еще, будут ли когда. Все-то здесь каменное, даже мельницы. Другой бы в толк не взял - отчего? - а Илья сразу смекнул. Леса у них нету. Вот у нас: где б не приткнуться, а выйдешь за околицу - тут тебе и лес на тыщи верст. А у них - камень. Вот и строят из того, чем богаты. Не дома - дворцы, как у князя киевского. Стены, что город окружают, такие - вверх глянешь, шапка свалится. Мало того, что кольцом обхватили, так и внутри их еще понаделали, не пройти. Башен - ежели всех людей в их деревеньке собрать, да пальцы на руках перечесть - вот столько, а то и больше. В каждой - ворота. Улучил Илья время, когда стража отвернулась, попробовал стукнуть - руку отшиб. Крепкие, на совесть сделаны. Над какими-то воротами - это ему Веденя наплел - знак должен иметься, круглый. Когда-то, в незапамятные времена, кто-то из предков нынешнего князя киевского, осерчал за что-то на греков, и решил их проучить. Побил немножко, на щит взял, а чтобы впредь неповадно было, этот самый щит над какими-то воротами и приколотил. Да как же это ему удалось? - Илья спрашивает, а сам прикидывает. Знает, сколько дружины у князя. Тут таких дружин, чтобы город взять, ого-го сколько надобно. Оно, конечно, в стародавние времена богатыри были - не чета нонешним, а все одно непонятно. А так и удалось, - это Веденя ему отвечает. - Князь тот корабли свои из моря достал, и посуху на город двинулся, паруса расправил. Увидели это греки, перепугались, сами ворота растворили, подумали - колдовство какое. Хотел было Илья за такое объяснение толмачу леща отвесить, а потом вздохнул, и решил больше его ни о чем не спрашивать. Корабли - и посуху… Надо ж такое удумать… Это еще похлеще, чем прежние его враки. Тут люди каменные в разных местах поставлены, непонятно зачем. Стоит себе столб, а на столбе - человек каменный. Там - одетый, а тут - в чем мать родила. Это, - Веденя ему рассказывал, - они так героев своих и знатных людей для памяти сохраняют. Голых - и для памяти? Обычай у них такой. Хорош обычай!.. Бабы, вон, ходят, а ты стой тут, у всех на виду… Нет, нам такой обычай без надобности. Просто удивительно, чем только этот обычай греческий князю угодить мог? Оно, конечно, про князя многое чего рассказывали, но чтобы вот такое, и у нас в Киеве?.. Представил себе Илья, - стоят они вот эдак-то с Добрыней и Алешкой посреди Киева, и как-то неуютно ему стало.
И дом, который им отвели, тоже каменный оказался. А на полу - камнем цветным всякие картинки выложены. Такие, что Илья поначалу ступить боялся, как бы не раздавить кого. Крынки стоят, в рост человеческий. Он внутрь заглянул - пустые. Веденя говорит - для красоты, ан, должно быть, пожадничали. Что эта за красота такая - пустая крынка? Вот с медом - другое дело.
В общем, столько чудесного в городе оказалось, глаза разбегаются. Вот и ходит Илья, посматривает, но так, чтобы от дома далеко не уходить; не ровен час заблудишься, а спросить не у кого. Одни греки кругом. Ну, с иных земель тут тоже предостаточно, однако ж все по-своему лопочут, и нашего языка не ведают.
Ходит же потому, что этот самый ихний князь, он тут по-другому называется, а по сути - одно с нашим, сразу никого к себе не допускает. Дожидаться требует. Как надумает повидаться - весточку пришлет. Пока не прислал.
И еще - сарацинов этих самых, тут не особо много. Он думал, они на степняков похожи будут, ан нет, больше на греков смахивают, чем на степняков. Оружием на степняков смахивают, а обликом - грекам ближе.