- Нет, у меня от этих лекарств с памятью плохо стало, - с сожалением констатировал Котов.
- Тогда перед твоим отпуском я тебе на ладони напишу. А то бумажку-то и потерять недолго, да и в чужие руки, не дай Бог, попадет.
- Хорошо, Карась, только я думаю, давно тебя забыла твоя подружка!
Илья нахмурился и, выпустив струю дыма из носа, сказал:
- Не скажи! У нас с ней все было тики-тики. На Восьмое марта, на день рождения я ей цветы дарил. В Ялту вместе ездили.
- А она знает, что ты болеешь?
- Во-первых, я не болею. Во-вторых, у нас такая любовь была, что ты и не поверишь, такого она забыть не могла.
"Как же, как же, я вот тоже так считал, что если любовь - так это навсегда", - подумал Андрей и сказал:
- Моя зазноба вот ко мне так и не приехала, а я здесь скоро как месяц пребываю.
- Что такое месяц? Тьфу!
- Не скажи, за месяц можно все узнать, где, как и так далее. Давно бы приехала, если бы хотела.
- Да что месяц! Я вот здесь второй год кукую, а надежду не теряю!
- А твоя-то хоть знает, что ты здесь? - спросил Андрей.
- Думаю, что нет. Иначе бы точно приехала. Так вот, ты Тамаре, зовут так мою подругу, и скажи, где я. И главное, чтобы она знала, как сюда добраться. А уж как узнает, что я здесь загораю, так, поверь, полные сумки таскать будет. Я ведь, когда выйду отсюда, жениться на ней думаю.
Андрей весьма скептически отнесся к словам Ильи, но огорчать своими сомнениями не стал, надежда - это то последнее, что остается у человека, находящегося на излечении в желтом доме. Докурив одну сигарету на двоих, приятели вышли из туалета.
В это время дежурные из больных, что поздоровее, накрывали стол. Обед был праздничным. Кроме незамысловатой больничной каши и полутора кусков хлеба каждому пациенту выдавали по яблоку. Месяцами не видевшие не то что яблока, а простой ириски больные возбужденно обсуждали произошедшее. Тут же возник вполне прозаичный вопрос: по какому курсу в больничном товарообмене можно обменять желтый, пахнущий летом плод, например, на циклодол. Принимая во внимание беспрецедентность такой торговой операции, пациенты даже организовали маленькое обсуждение. Сошлись на том, что яблоко меняется на четыре сигареты или на таблетку наркотика. Сашка Копыто, известный своей предприимчивостью и которому недавно сильно подфартило - мать привезла сорок пачек "Примы", быстро стал обладателем двух килограммов ароматных яблок. Набив свою подушку фруктами, Копыто не отходил от тайника, охраняя свое добро от бесшабашных обитателей дома скорби.
Впервые с того момента, как Андрей очутился в дурдоме, ему не ставили уколы. Да и правду сказать, зад пациента превратился в сплошной синяк. Следами от инъекций были испещерены все ягодицы Котова. К моменту отмены от уколов больной почти не мог сидеть, а подниматься и спускаться на постель мог только с помощью рук, постепенно приподнимая или опуская свое тело с кровати. Когда наступало время приема пищи, Котов даже не присаживался, а ел стоя. Хуже всего было справлять нужду. Сжав зубы от боли, больной медленно садился на очко, иногда чуть не теряя сознание.
- Это все аминазин, - сочувственно говорил Леша Печень. - Больнее укола не придумаешь, разве что сульфазин. Особенно когда в инфильтрат попадут тупой иглой, хуже пытки не придумаешь!
Теперь вместо уколов Котову всыпали в руки горсть разноцветных таблеток - те же лекарства, только не в уколах. Проглотить все пилюли разом было практически невозможно. В два-три приема больной все же выпивал положенные лекарства, процесс приема которых контролировал дежурный санитар.
- Главное, в первый раз все выпить, чтобы санитар ничего не заметил, - продолжал Печень. - А потом можно под язык и в туалете всю эту гадость, которую нам дают, выплюнуть, а циклодол или сибазон оставить! И не дай Бог, персонал заметит, что таблетки не пьешь, тогда сразу обратно на уколы переведут, в наблюдаловку бросят, да еще побьют в придачу.
- Леша, - памятуя об осведомленности Печеня в истории раннего средневековья, задал вопрос Андрей - а скажи, пожалуйста, почему крестоносцы ушли со Святой земли?
- Очень просто. Историческая наука говорит о нескольких причинах. Первая - это то, что военное превосходство было на стороне арабов. Вторая - это банкротство идеи о построении из Иерусалима города на холме, который бы освещал всех, кто осуществляет паломничество. Разноплеменные воины Христовы никак не могли обрести единство. Крестоносцам иногда проще было договориться с арабами, чем друг с другом. Очень многие, в том числе и твои любимые храмовники, переняли за годы пребывания на Святой земле много привычек от своих врагов, так что к концу пребывания в Палестине крестоносцы охотно водили дружбу с сарацинами. Многие из крестоносцев после падения Иерусалима не стали покидать места обетованные и породнились с арабами, приняв ислам.
- Не может быть! А данные обеты! - смутился Котов.
- Под влиянием мудрости Древнего Востока в мировоззрении вчерашних европейцев прошли большие изменения. Поиск нечто среднего между иудаизмом, исламом и христианством заставил воинов Христовых отказаться от некоторых догматов веры. Попытка создать религию, которая бы объединила все народы, привела лишь к ослаблению рыцарских орденов, за чем и последовала сдача Иерусалима неверным. Но тысячи и тысячи прибывавших из Европы христиан продолжали посещать святые места и после падения государств крестоносцев.
- Ты знаешь, Леша, ко мне перестали приходить рыцари, - расстроенно сообщил Андрей.
- Ну все, на поправку пошел! Галюны это у тебя были. У меня такое тоже было - казалось, люди могут общаться телепатически. А один гад, Копыто, до сих пор может влиять на мои мысли!
- Это как?
- Просто. Сашка, наверное, сверхчеловек, вот он и пользуется своей силой. Заставляет меня повторять то, что он в своей голове думает, приказы мысленные отдает.
- Нет, - уже немножко разбираясь в проявлениях болезни, сказал Котов, - так быть не может!
- Да я и сам понимаю, что это невозможно, однако этот Копыто свинья редкостная, и у него, наверное, получается влиять на мою голову. Я уже его и по морде бил, и на словах ему объяснял, а он по-прежнему не отстает от меня.
"Да, не только я больной на голову, - думал Кот, - надо же, посмотришь на Печеня и никогда не подумаешь, что он тоже гоняет".
29
После тихого часа в отделение принесли магнитофон, разбитую однокассетную "Весну".
- Сейчас будут танцы! - объявил всем санитар и нажал клавишу "Пуск".
Из единственного динамика кассетника донесся хрипловатый голос Высоцкого.
- Как под это танцевать? Вы нам что-нибудь из "Бони М" или "Аббы" поставьте.
- Не, оставьте этот музон, это же мой двойник, Высоцкий, поет, - обрадованно отозвался Печень.
Санитар повозился с кассетами и выбрал немецкую группу "Чингисхан". Нехитрые ритмичные звуки диско-группы привели пациентов в радужное настроение.
- А бабы где? Какие без них танцы? - закапризничал Карась.
- Еще чего! Это больница режимная, никаких баб, танцуйте сами!
- Так сами годами, хоть бы на женское лицо взглянуть, к титьке бабьей прикоснуться! - парировал Туз.
Несмотря на отсутствие в отделении особей прекрасной половины, за исключением санитарки и медсестры, танцевать начали почти все ходячие пациенты. В центре образовавшегося круга, отчаянно виляя бедрами, скакали Валька, Танька и Ухо. Ресницы Таньки, как показалось Андрею, были даже подкрашены.
Туз с компанией распили бутылку невесть где взятой водки и теперь оживленно обсуждали танцевальные способности изгоев отделения.
- Ты посмотри, как Танька задом крутит!
- Ну, у него и сранчо!
- Нет, у него настоящее сранчеро!
Медсестры и санитары, не желая отставать от отмечающей праздник страны, заперлись в служебном отделении и пили медицинский спирт, разводя его водой.
Карась со свойственной ему пронырливостью сварганил чифирь, и теперь, расположившись на кровати Печеня, Леша, Андрей и Илья расписывали под чудный напиток "тысячу". За месяц пребывания в дурдоме Андрей уже освоился с его реалиями и теперь, мелкими глотками попивая густую заварку, пришел к парадоксальному выводу, что человек может привыкнуть практически ко всему:
- Homo Sapiens такая скотинка, что к любым условиям приспособиться может, - говорил Кот. - Нельзя спокойно передвигаться по больнице? Мелочи, лежи себе на кровати, плюй в потолок. Все равно идти некуда. На улицу нельзя выйти? Тоже ерунда, все равно на улице мороз. От галоперидола плохо бывает? Шевелись, крутись, доставай циклодол и сибазон, вон сколько "колес" по рукам в отделении ходит.
Котов, вспоминая первые дни пребывания в "крытке", только посмеивался, как наивно он все понимал.
- Правильно, Кот, говоришь, - согласился повеселевший от чифиря Карась. - Чем больше человеку дано, тем ему больше хочется. А может, этого "больше" и не надо. Вот сидят же люди в тюрьме десятилетиями, и ничего, живут. А в тюрьме, как и у нас, что человеку нужно? Пачку махры да кружку чифиря!
- Слушай, Илья, ты прав, много человеку не надо, - согласился Леша, - но в дурхате гораздо хуже, чем в тюрьме.
- Да все то же самое, - отозвался Карась, прошедший все жизненные университеты, в том числе и тюрьму.
- Ну, тогда скажи, почему нас на прогулку никогда не выводят?
- Че, в тепле плохо?
- Да просто погулять немного, свежим воздухом подышать. Тут ведь от одного туалета так воняет! Я, когда первый раз в домашний отпуск поехал, чуть на улице в обморок не упал, так у меня голова от свежего воздуха закружилась!
- Ну, посуди, Печень, сам. Если нас прогуливать, то надо одежду теплую, ватники, валенки, зима как-никак. А тут не то что валенок, простых тапочек и пижам не хватает. Второе - больница тюремная, охрану для нас надо нанимать, не дай Бог, сбежит кто. А где на все это деньги взять? Хорошо, хоть не милиция нас охраняет!
Допив чифирь, картежники сделали перерыв и пошли в курилку. Сигаретами угощал Андрей. В руках Котова была пачка самых дорогих советских сигарет того времени - "Космос". Этот элемент житейского комфорта сразу поднимал его обладателя на недосягаемую высоту в больничной иерархии. Это значило, что человека не забыли и привозят ему передачки, что было редкостью, на большинство обитателей "крытки" родственники просто плюнули. Поскольку сегодня был праздник, курили по полной сигарете и даже оставили покурить мастевым, пусть и у них будет радость.
Ожидавшие своей очереди опущенные получили по окурку, причем Ухов до конца сигарету не выкурил, затушил фильтр и оставил себе бумажную гильзу.
- Для чего она тебе? - спросил Кот.
- Как для чего? Теперь чинарик для меня мундштуком будет! Иногда ведь как получается, оставляют мне окурок, а он три миллиметра длиной, губы жжет. А я его в фильтр вставлю и нормально покурю. Кроме того, на гильзе написано "Космос", пусть мне все завидуют!
- Бог ты мой, - только и удивлялся Андрей. - И почему ты, Ухо, такой непутевый, ни сигарет у тебя своих, ни циклодола, ни чая.
- У него в наличии только губы и желание, - зло вставил Карась, - да и нечего его жалеть, помнишь, как он против тебя воду мутил?
- Я вот тоже это вспоминаю и понять не могу, зачем ему это было нужно.
- А он всем новеньким на психику давит. Полгода назад тут больной был, Вася Штукин, так он этому больному втирал, что он, Ухов, - вор в законе. Вася этот поверил, все сигареты ему отдавал и хавку. А Ухов разошелся не на шутку, даже требовал, чтобы Штука у родственников попросил магнитофон, чтобы блатную музыку слушать. Кое-как Туз растолковал Ваське, кто есть Ухов на самом деле, но к тому времени Штука умудрился после Леньки покурить чинарик, и его поставили на положение, хорошо, что этот Штукин был "вольняшка" и вскоре из больницы съехал.
- Ленька, - обращаясь к Ухову, сказал Карась, - что делать будешь, когда выйдешь из больницы? Окурки по тротуарам собирать, что ли? Бутылки пустые подбирать?
- Я блатным буду!
- Не смеши, петух, какой из тебя блатной? С твоим-то прошлым! Это здесь на твой зад претенденты имеются, а на воле баб полно, так что ты там на фиг не будешь нужен.
- У меня среди знакомых авторитеты имеются, они за меня слово замолвят.
- Ухо, не трепись, твоему базару грош цена, - резюмировал Карась, - мало тебе попадало за твою тупость!
На ужине троица сидела вместе. Сидели за отдельным столом, который весь был заставлен деликатесами, которые были привезены Печеню и Котову. Понятное дело, Карася никто не навестил. К столу попытался пристроиться Фикса, но Илья грозно прикрикнул на попрошайку, и Олег, поняв, что может получить в глаз за свою назойливость, ушел несолоно хлебавши. Когда приятели ели полукопченую колбасу, они услышали из-под стола голос:
- Мужики, шкурки от колбасы не выбрасывайте, я их доем!
- Кто там? - страшно рассердился Карась, - кому в ухо давно не доставалось?
- Это я, - выбираясь из-под столешницы, ответил Сухоплюев.
- Чего тебе, Плевок, надо?
- Да я уже сказал, вот шкурки бы мне, да и селедка тут у вас лежит, вы, когда ее съедите, косточки и голову мне оставьте! А я вам зубок чеснока.
- На кой нам твой вонючий чеснок? - смягчившись, спросил Илья.
- А он от всего помогает, от простуды и от авитаминоза.
- Вот и ешь сам. Ишь какие еще слова знает! Авитаминоз!
- Так вы мне доесть за вами оставите?
- Ладно, - ответил за всех Карась. - Радуйся, сегодня праздник, все, что на столе останется, твое!
Сухоплюеву досталось гораздо больше, чем он ожидал. Полупустая банка с майонезом, которую Плевок облизал до блеска и спрятал в карман, обломки печенья, рыбьи кости, шкурка от колбасы и, к вящему восторгу сидельца, два пельменя, которые почему-то не доели ужинавшие.
После приема пищи все отделение стало смотреть телевизор, который для большей безопасности был заключен в металлический короб под потолком таким образом, что переключать каналы можно было только высокому человеку, вставшему на табурет. Впрочем, скакать по каналам в те времена смысла не было, поскольку транслировались только две станции. То, что нужно посмотреть, выбирали заранее, подчеркивая в газетной программе нужную передачу.
Сейчас по ящику показывали передачу "Новый год встречает вся страна". Заученные тексты, озвучиваемые передовиками производства, перемежались с панорамными видами строек пятилетки; более всего поразил смотревших сюжет о какой-то сибирской электростанции, со стометровой высоты которой падал огромный поток воды.
- Прямо Ниагарский водопад, - вставил Кирпич. Тему поддержали другие больные.
- Эх, хорошо бы в Штаты съездить! - сказал Копыто.
- А что тебе там делать? - спросил Славик.
- Подлечиться, денег подзаработать!
- Кому ты там нужен?
- А я бы дворником устроился, подметать-то я умею!
- Так там, наверное, все машинами делается, у них же цивилизация!
- Ну, газоны бы подстригать стал, собак чужих выгуливать нанялся.
- Это у нас в СССР безработицы нет, а в Штатах найти работу трудно.
- Все лучше, чем у нас по талонам раз в месяц колбасу покупать да курево из-под полы доставать!
- А я вот смотрел фильм ихний, "Полет над гнездом кукушки", так представьте, они там, в дурдоме, "Мальборо" курят, а во дворе психбольницы площадка есть, психи на ней в баскетбол играют, и еще у них свой бассейн есть!
- Эх, посидеть бы в такой "дурке"!
- Это что еще за политические разговорчики, ушлепки! - полупьяным голосом пресек мечтания психов санитар Вова. - За такие беседы надо бы вас в наблюдательную запереть, чтобы заткнули свои пердильники. Да и что вы на СССР набросились? Страна вас кормит, поит, лечит, а от вас только говно!
- Да мы ничего, Вова, так только помечтали, нам другой страны, кроме СССР, не надо.
- То-то вот, а то залетите сюда по политической статье, как Гошка Пентагон.
- Это кто такой? - поинтересовался Андрей.
- Да в пятой палате лежит, - ответил Карась. - Его в дурку посадили за то, что он листовки антисоветские расклеивал. Уже восемь лет по больницам. Его и психом-то назвать сложно, рассуждает все по уму, всегда чистится, моется, бреется, аккуратно одет, только замкнутый, ни с кем не общается. Ему что-нибудь скажешь, захочешь, к примеру, с ним поговорить, а он только "да" или "нет" в ответ. Ему и таблеток дают всего ничего, полмиллиграмма трифтазина да на ночь таблетку релашки. Других бы на его месте давно выписали, а этого - нет, вот что значит с властью бороться.
Наступило время приема таблеток. Телевизор выключили, и больные стали выстраиваться в длиннющую очередь за таблетками, дыша в затылок друг другу. Больничный день, а вернее вечер, а одновременно и год, тихо заканчивались. В то время когда больные пили лекарства, вся страна сидела за праздничными столами. Бутылки с шампанским были еще не раскупорены, на столе стояли пока не тронутые вилками салаты "оливье" и "мимоза"; не подаренные подарки дожидались своей очереди, весь мир встречал самый радостный и в то же время самый семейный праздник, - наступал Новый год.
30
Из-за двери ординаторской через щели в проеме падали лучи света. За одним из столов сидел, подложив руку под голову, человек в белом халате. На столе перед врачом стояла непочатая бутылка молдавского коньяка. "Для всех людей праздник, а я вот здесь кукую, выпало мне дежурство на Новый год, - немного сердился Игорь Николаевич, что именно он волею судеб делил этой ночью место пребывания с пациентами дурдома. - Надо было встать в позу, объяснить главврачу, что я не крайний, чтобы в Новый год дежурить". Врач нервно перебирал пухлые папки, лежавшие рядом с бутылкой. В каждой папке - история болезни, судьба того или иного пациента. Папок было много, они были сложены в две неравные стопки. В одной стопке, которая была значительно больше, - это документы тех душевнобольных, которым было рекомендовано продолжение принудительного лечения. В другой стопке лежали дела тех, кого вскоре собирались выписывать. Игорь Николаевич специально собрал истории болезней, чтобы спокойно разобраться в положении дел в отделении. Кроме бумаг, бутылки коньяка и горевшей настольной лампы на столе стояла портативная пишущая машинка "Оптима".
Молодой врач любил собирать в одном месте все необходимое для работы. Эскулап вставил в пишущую машинку закладку, состоявшую из нескольких листов бумаги и копирки. Таким образом, за каждый проход листа "Оптима" выдавала четыре экземпляра текста. Постепенно врач успокоился и перестал сердиться на главного. "В конце концов, за это дежурство я получу два отгула и отдохну по полной. На ночную дискотеку с Семеном сгоняем, в баню схожу, но не как все нормальные люди, тридцать первого декабря, а уже в наступившем году". Игорь Николаевич еще не успел обзавестись семьей. Два полноценных романа, которые врач пережил, еще будучи студентом, и пара-тройка ни к чему не обязывающих связей не привели к созданию семьи, как тогда было принято говорить, "ячейки советского общества". Эротические переживания, которые имел в своем жизненном багаже молодой врач, убедили Игоря Николаевича в собственной полной гетеросексуальности и нормальной мужской силе без всяких патологий, которые будущие психиатры изучали на пятом курсе.