- Конечно, Фрэд. Рада знакомству. До связи!
- До связи.
Глава 3. Тупик
"Никогда не жалей о выбранном пути. Даже, если ты в темноте и путь завел тебя в тупик. Может, это не тупик поиска, а тупик твоего человеческого сознания", - возникла внезапная и будто сторонняя мысль в голове только что проснувшейся Марии. Четкая. Отшлифованная. Чужая. Прочитанная где-то, когда-то? Может быть…
Она села на кровати, и тут только осознала, что последние несколько дней пребывала в некоем мороке. Будто ей на мозг давили извне странные и страшные силы. И она действовала опрометчиво, наобум, не справляясь с ситуацией, которая заносила ее, как щепку в мутной воде грязного водоворота.
Вначале она заболела. Неожиданно, у нее разболелось буквально все тело: сердце, позвоночник, голова… Ей стало не до Николая, во всяком случае, не до выяснений с ним отношений. И не до чего вообще. И Мария, кроме того, прогуляла занятия, тупо смотря в потолок, лежа на кровати. И, уже в середине дня, решила, что ей необходимо взять хотя бы справку в поликлинике для оправдания прогулов. Она не спеша оделась и отправилась в поликлинику.
Врачи обычно бывают трех разных типов: худые и дотошные, основательно опрашивающие; толстые, которым на вас наплевать и…веселые. Худым вы интересны как экземпляр редкого животного. Толстые тетеньки непременно чем-то заняты, поскольку выясняется, что им срочно нужно заполнить очень толстую тетрадку весьма мелким почерком и обязательно во время вашего визита; всем своим видом они показывают, как они заняты и как вы им надоели. А веселые… Эти - самые опасные. Их особенно много среди зубных врачей. Ведут же они себя примерно так: "Откройте ротик! Зубик покажите. Ой, ой, ой! Я сейчас машиночку включу, вам не сильно будет больненько! Что-то вы позеленели… У вас - что, сердечко слабое? Сейчас я форточку открою, воздушек впущу!"
В общем, веселые - слегка над всем подхихикивают и очень заботливые. Очень. Вреда от них гораздо больше, чем пользы. Они совсем недавно работают.
* * *
Молодая и очень веселая врач неожиданно не ограничилась измерением температуры у Марии и открытием больничного листа, но решила послать ее в тубдиспансер.
Мария, продолжая болеть, принесла справку с тубдиспансера о том, что туберкулеза у нее обнаружено не было. Но молоденькая врач и этим не ограничилась.
- Не может целую неделю просто так держаться температура. Нет туберкулеза - значит, проверим теперь почки", - сказала она весело и выписала новое "направленьице".
В результате Мария, страдая от температуры и головной боли и потому неадекватно реагируя на события, вне системы защиты и контроля, попала, как теперь сама это осознала, в весьма мутную историю.
В почечном диспансере тетенька, толстая врач, внезапно при первом же взгляде на больную заявила, что у Маши больные почки, это несомненно - и потому, срочно надо делать операцию, а для этого вначале потребуется, причем очень срочно, сделать рентген. А для него купить некоторые препараты, причем не в аптеке, а в той конторе, в которую она ее направит. В контору нужно было явиться завтра и непременно с паспортом, а его предъявить в окошечке у входа.
Маша на следующий день поехала по указанному адресу, смутно испытывая чувство непонятной тревоги. В том самом странном окошечке вовсе не медицинского и не фармакологического учреждения без табличек и опознавательных знаков на фасаде ей выдали небольшую коробочку, по-видимому, с нужными ампулами и назвали цену. Она оплатила, положила коробочку в пакет и поехала на троллейбусе в диспансер.
По дороге, в транспорте, у нее из кармана куртки вытащили паспорт. Только выйдя на улицу, она обнаружила пропажу. "С кошельком перепутали", - подумала она, и это неприятное событие и вовсе ввело ее в состояние депрессии.
В диспансере ей в вену ввели принесенное вещество и "просветили" почки. После чего она вышла из кабинета рентгена на подкашивающихся ногах и еле-еле добрела до стоящей в коридоре кушетки.
- Посиди немного, голова кружится? - спросила ее толстая врач, - Передвигайся медленно, осторожно…
Когда она добралась домой, то сразу завалилась спать. На следующее утро ей предстояла встреча с тетенькой из диспансера. Она намеревалась повезти Марию в больницу, в которой ей необходимо сделать срочную операцию на почках. "Там тебя пока только посмотреть должны, - прокомментировала она, - Не бойся".
Поехали они почему-то на личном транспорте тетеньки, которая уже ждала ее у диспансера. А больница, в которую она ее привезла, оказалась огромным светлым зданием со множеством коридоров и кабинетов, представляющим собою в проекции, скорее всего, букву "П". Если бы Маше предложили самостоятельно в городе отыскать ее потом, она, скорее всего, сделать бы этого не смогла. Она не представляла себе даже, в каком районе города она находится. В больнице (впрочем, никаких опознавательных надписей учреждение над входом не имело) тетенька завела ее в лифт. На одном из этажей они вышли из лифта и направились по коридору в один из совершенно одинаковых кабинетов без номеров. Там за столом сидел только один на весь огромный кабинет человек в белом халате. Он только поднял глаза на вошедших, укоризненно покачал головой, а потом махнул рукой - и подписал протянутую тетенькой бумажку. Ее глаза при этом злобно и недовольно сверкнули.
После этого, не говоря ни слова, тетенька довезла Марию до одной из станций метро, до этого изрядно поколесив по городу. Попрощалась она с Машей немногословно, абсолютно не глядя на нее. Обращаясь теперь, как с неодушевленным предметом - явно читалось, что этот разговор для нее тягостен, но формально необходим. Она распорядилась, чтобы Мария пришла завтра к диспансеру к десяти, и они тогда вместе поедут на операцию.
- Что с собой брать? - спросила девушка, - Деньги? Документы?
- Ничего. Только - обязательно приходи. Обязательно! Операция срочная, - распорядительно дала последнюю установку тетенька, усаживаясь снова в машину. Она захлопнула дверцу, и, без всякого "до свидания", нажала на педаль газа. Машина тронулась.
Маша вернулась назад, в общежитие, пребывая все в том же, ватно-неконтролируемом, мороке. Ей вдруг стало бесконечно тоскливо. Так тоскливо - что хоть волком вой. "Не хочу я завтра никуда ехать, - подумала она. - Не знаю, почему, но я не доверяю этим врачам. Не хочу операции. Операция - это противоестественно, мой организм восстает против нее. Может, лучше умереть своей смертью? Просто - температура, боль… Зато - резать не будут. Да еще…наверное, под наркозом." Она представила свое безвольное тело, беспомощно распростертое на операционном столе.
"Не хочу", - почти закричала она в голос. "Она сказала… ОБЯЗАТЕЛЬНО приходи. Значит, можно не прийти? И меня не найдут, и операции не будет? Да…но справка… Ее не закроют, не выдадут на руки, не будет оправдания прогулов, отчислят из института…" - от раздумий, что же теперь делать, Мария, в ее теперешнем болезненном состоянии, и вовсе проявила полную неадекватность. Она завалилась, уткнувшись лицом в подушку, и стала тихонечко выть.
В таком состоянии и обнаружили ее пришедшие с занятий соседки по комнате.
- Машка, ты чего? - спросила Ирка. Та не отвечала.
- Тебя - что, псих накрыл? Черепаху с крестом вызвать? - глумливо спросила Алина.
И тут Марию внезапно осенило: "Психушка! Туда берут бесплатно! И без документов. Отлежаться там с неделю - и будет ей справка. И почки там не вырезают". Подумав так, она попросила:
- Да, Ира, Алина! Вызывайте мне "скорую".
Ирка ошарашено уставилась на нее.
- У меня - голоса! И глюки! - простонала Мария.
И девчонки действительно вызвали "скорую". Вскоре в комнату ввалились два здоровенных дяденьки.
- Кто тут у нас заболел? - заботливо спросил первый.
Девчонки указали на Машу.
Та сидела на кровати, картинно завернувшись в простыню, и откровенно валяла дурочку:
- Доктор! Я видала тараканов, там, в углу! Здоровых таких. А еще - синий квадрат. Он за мной гонялся!
- Так…, - сказал санитар понимающе, - А травма головы в детстве была?
Его напарник тем временем уже достал направление и стал заполнять.
- Не знаю. Не помню. А вот видения…Красивые такие. Всегда были. Знаете, доктор, а однажды я видела ангела.
- Так, эта - точно наша, - подытожил первый санитар. - За носилками спустимся?
- Да я и сама могу пойти. Только, может, я вначале переоденусь? - спросила Мария.
- Никаких "переоденусь". Пойдем скорее, а то машина уедет, - подмигнул второй санитар первому. - Хочешь покататься?
- Прямо так и идти: в халате и тапочках?
- Да! На выписку - девчата вещи тебе принесут. Спускаемся! И - побыстрее, машина ждет!
* * *
В больнице ее "сдали" невысокой невзрачной санитарочке, которая что-то постоянно жевала. Или - делала вид, что жует. Та завела ее в маленькую комнатенку, спросила фамилию - имя - отчество - дату рождения, после чего скомандовала:
- Раздевайся!
- Зачем?
- Мыться будешь. И переодеваться. Ты хоть знаешь, где ты?
- Знаю. На Пряжке.
- На Пряжке, - неожиданно обиделась санитарка. - Нет, Пряжка - заведение грубое. А у нас здесь - хорошая больница. Мы вас не обижаем. Мойся. Только крестик-то сними.
- Зачем?
- Крестик - нельзя. Ничего нельзя.
Одежда, выданная ей после омовения в большой железной ванне, была старенькой, но чистой и выглаженной. Не полосатый, как почему-то представляла Мария, халат, а просто темно-серый пиджак или рубаха (по "фасону" было не определить), так сказать, "свободного" покроя и очень большого размера. И в придачу широкие - широкие брюки на "завязочках". Приняв ванну, более походившую на старое корыто, Маша облачилась в ЭТО, после чего последовала за санитаркой в палату.
В палате последние несколько дней она усиленно отсыпалась, и, наконец, почувствовала, что начинает восстанавливаться от депрессии. Пока ее до сих пор не водили к врачу и вообще не трогали, только "закармливали" таблетками. Она видела, что происходило в этой общей палате, называемой "надзорной", с теми, кто отказывался есть таблетки: их насильно кололи магнезией или же привязывали к койке (после того, как они бурно "отказывались"). И потому, свои таблетки в первый прием она дисциплинированно проглотила. И правильно сделала, потому что у нее тут же потребовали: "Покажи язык!" Но, будучи, таким образом, впоследствии на хорошем счету, она их прятала под язык и выбрасывала в туалете.
А сегодня ее, наконец-то, перевели из "надзорки", в которой постоянно дежурили две санитарочки, в одну из "общих". Перевели вчера вечером, и она сразу заснула.
* * *
Сейчас она сидела на кровати, припоминая сон. И никак не могла вспомнить хотя бы что-то; и, тем не менее, не вспомнившийся сон не давал покоя. Что-то там было важное, как ей казалось…
Теперь напротив нее на кровати лежала девушка примерно ее возраста, с короткой стрижкой. Она смотрела в потолок и насвистывала бравую мелодию.
Другая девушка, совсем молоденькая, вероятно, еще школьница, сидела на кровати у окна и расчесывала длинные волосы. У стены около двери дама постарше их всех пила кефир из тетрапакетика и ела печенье - вероятно, передачу из дома.
Та, что со стрижкой, вдруг перестала свистеть, чуть свесилась с кровати в сторону Марии и шепотом спросила:
- Ты тут за что?
- Так. Депрессия. А ты?
- Суицид, - важно ответила та. - А Сашку - мамашка сдала, - и она кивнула в сторону той, что с кефиром. - За то, что по ночам не спит. А не спит - так, дела сердечные… Грымза мамашка, в общем. Стерва. А Маринка, - и она кивнула в сторону окна, - и правда того… У нее "канал". С инопланетянами. Жуть!
Своего имени новая знакомая не назвала. И чуть позже Маша поняла, почему. В коридоре у окна соседка по палате ей призналась: "Знаешь, почему я не представилась тебе? Не хотела женским именем. А ты мне немного нравишься. Я…непонятно, что. Хотя, сложно об этом говорить. Я - среднего пола, в общем. И мысленно зову себя Эйджен. И ты меня так зови. Для подбодрения моего духа. В общем… я - девочка, которая хочет быть мальчиком. Смешно? Ну…вот, потому и суицид, - и она показала Марии порезанные до крови руки. Раны были уже слегка поджившие, но глубокие.
- Это - не выход, - ровным голосом заметила та.
- Я знаю. Я теперь это понял, - ответила Эйджен.
С этих пор Маша в разговорах с Эйджен стала уклоняться от употребления по отношению к ней глаголов в прошлом времени. Сказать "ты пошел" или "сделал" и т. п. она не могла: язык не поворачивался, но и обидеть женскими "пошла" и "сделала" - тоже. Приходилось словесно маневрировать. А сама Эйджен говорила о себе, как о мальчике, используя "мужские" глаголы.
- Ты куришь? - спросила после обеда в общей "столовке" Эйджен.
- Нет. А что?
- Тут у парней сигарет можно стрельнуть. Если к дверям подойти, что у туалета. Они ведут на мужскую территорию. А еще, наши - ну, те, кто нормальные, - записки под дверь подсовывают. Знакомятся, переписываются - от скуки. Я пойду, сигарет стрельну.
- А курить где будешь? Ведь засекут.
- Ночью все спят. Санитары - тоже, если только "новеньких" не завезли. Можно покурить даже здесь, в комнате, где обедаем. Сесть на диван и телек включить. Застукают - спать отправят, только и всего. И то, не все: санитарки есть добрые. Разрешают ночью телек смотреть.
- Обалдеть! А… компьютер здесь есть?
- Есть, но только в кабинете врача. А кабинет ночью заперт на ключ. Ключ - на вахте. Ну, там, где рядом "ванна", через которую все проходят. Это - на первом этаже.
- Давай, попробуем его стырить. На время. Ночью. Мне комп нужен.
- Он запаролен.
- Тогда… Отменяется.
- Не-а… Чушь. Я случайно пароль слыхал. При разговоре врачихи и новенькой медсестры. Она ещё пароля не знала. Я так и думал, что эта инфа мне понадобится. Даже записал его. Но сейчас уже наизусть помню. Хотел - днём, когда врачихи не бывает, войти в кабинет и послать всем приветик. Но, кабинет или закрыт, или кто-нибудь там есть.
- Пойдем ночью, стащим ключ? Кто-нибудь вахтершу чем-нибудь отвлечет, а кто-нибудь ключ стащит…
- А - что? Немного драйва! Согласен. Но я сам пойду, потырю, в одиночку. Одному из нас лучше не светиться, меньше будет проблем. И так - даже проще. Просто, надо выследить удобный момент. Ходит же она когда-нибудь в туалет, так зачем ей дверь каждый раз запирать, ночью-то? И… что мне за это будет? Если ключ принесу?
- Уважуха.
- Только и всего? А не чмокнешь в щечку?
- Не прикалывайся. Я - не сахар, не мед и не уксус, Ромео!
- Отбрила… Ладно, чего уж. Буду с нетерпением ждать ночи. Хоть какое-то разнообразие, занятие интересное, - хмыкнула Эйджен.
Мария поняла, что просто хватит уже валять дурочку, а пора предпринимать чего-то. Поиск возможен даже внутри тупика. Надо не мечтать о том, что можно сделать при других обстоятельствах, а действовать здесь и сейчас. Да, даже здесь, в психушке, она попробует узнать, как там Фред, Николай… С Николаем ей просто надо расставить все точки над "i": или разорвать с ним навсегда отношения, больше не вспоминая никогда, или… Простить, помириться… Только бы он снова стал прежним, таким близким ей, Николаем…
Глава 4. Файл без имени
Интел - от сокращенного "интеллект"… И, вроде бы, вначале и полностью это звучало так: "Сохраненная единица интеллекта", и планировалось называть нас СЕИ или СЕДИ, но аббревиатура не прижилась. Вначале нас стали называть "интеллекты компа", а потом - просто "интелы". И всем понятно, о ком или о чем идет речь. Дело в том, что некоторые продолжают считать нас людьми, а другие - неодушевленными предметами, навроде компьютерного вируса или, например, игры такой, компьютерной. Я сам не знаю, что я теперь такое. Набор записанных на кристалле памяти символов, запущенных в сеть? Куда запущенных, где я нахожусь? Эту самую "сеть" нельзя ни потрогать, ни услышать, ни увидеть, если не работает компьютер. Но ведь я живу непрерывно, потому что где-нибудь на планете обязательно работают компьютеры, подключенные к сети. Кстати, компьютерами, похоже, сейчас называются любые устройства с выходом в интернет, будь то компы, планшеты, айфоны, айпады, редуксы, анторы, рапперы, свиннеры или тому подобные устройства. Всем стало "до фени", на каком принципе работают все эти штуки.
Я - Фрэд. Интел. Интелом я стал совсем недавно, и еще помню осязательные ощущения; я знаю, что чувствовал, когда гладил кота или целовал женщину. Я знаю, как бывает больно, когда сломаешь ногу или порежешься… Но я уже интел, и я не захотел бы вновь стать человеком; разве только, если бы это было нужно и важно другим, для какой-либо миссии. А так… Мне нравится, что не надо есть и ходить в туалет, готовить пищу и мыть пол; я всё время здесь, и никто не может выгнать меня "из компа", забрать или сломать мой гаджет. Потому, что у меня нет гаджетов. Это - я есть внутри гаджетов, встроен в них. Хотя вовсе и не нахожусь внутри одного из них… Не пытайтесь понять: я сам ничего не понимаю. Я чувствую себя бесплотным духом или океаном, созидающим сны или беседующим со всеми.
Но, тем не менее, я - только лишь Фрэд… Нет у меня других имен и названий. Впрочем, мы вообще живем в эпоху тотальной ликвидации имен. Во-первых, повсюду теперь сносят памятники, по той причине лишь, что большинство населения не знает тех поэтов, писателей и художников, которые на них изображены. Но ликвидируются не только имена великих. Но, даже самые простые, будничные имена. Так, вначале клички ребят из подворотен заменяли собой имена лишь в определенных кругах. Но постепенно зона их распространения вышла за пределы уголовного и воровского мира и затопила собой политику, профессиональную сферу, и тому подобное. И, конечно же, интернет. Произошла всеобщая ликвидация широкого употребления имен. Их сменили ники. Почти везде. Многие люди существуют, в большей части своего времени, только под кличками или никами. Что уж говорить тогда о нас, интелах. У нас и вовсе нет ничего другого, кроме вымышленного обозначения себя.
Мы очень близки людям. Мы - в общем-то, тоже люди, в какой-то степени. Некоторые из людей живущих считают, что мы даже больше люди, чем были при жизни; ничто не может нас оскотинить, унизить, лишить средств существования и заставить работать на себя.