Сверкнула очередная молния и он увидел, как огромный клин на вершине порога пошатнулся и стал меняться. На мгновение поток воды почти прекратился, задушенный им – все настолько изменилось, что даже бесформенная парочка, стоявшая на вершине дома Кунохары, повернулась и взглянула на порог. В результате река заметно обмелела, вода стала грязной, пузырь глубже погрузился в нее. Но тут поток прорвал затычку, и огромный кулак из зеленой воды и белой пены ударил сверху вниз по дому Кунохары и насекомым, увлекая всю массу под воду, в воздух взлетел столб водяной пены.
Стена воды докатилась до Пола и его товарищей, подхватила их и швырнула в воздух через нижний порог, так что какое-то мгновение они свободно летели вниз над темной, избиваемой дождем рекой, как звезда, упавшая с небес.
* * *
РАЗРУШЕНИЕ Рима было в полном разгаре, дым пожаров можно было видеть даже с виноградников Кампании – поражение удивительно беспрецедентных размеров. Римлян, свободных и рабов, застали врасплох, и их извиняло только то, что беда пришла ниоткуда и с опозданием почти на триста лет.
Еще утром Тигеллин был императором, правившим уже два года. Бывший торговец лошадями, знавший счет деньгам, был достаточно популярен, но не благодаря своим заслугам, а, скорее, из-за ненависти, которую римляне питали к его предшественнику, Нерону, последнему из династии Юлиев-Клавдиев, в дни перед его убийством. Многие говорили, что после Нерона даже одна из лошадей Тигеллина была бы принята с восторгом.
На самом деле еще вчера все казалось более чем хорошо в Матери Городов.
Мартовский заальпийский ветер дочиста подмел небо, проснувшаяся весна разбудила природу, из почек на ветках каштана появились листья, раскрасив холмы зеленой краской. Очень странно, но даже коллегия авгуров не предупреждала ни о чем плохом – все недавние жертвоприношения были благоприятными и все знаки сулили счастливый год императору и народу. И в самой империи все было спокойно. На дальних границах происходили мелкие стычки, как всегда, но только ветераны, воевавшие в Британии или лесах Галлии, рассказывали о больших войнах, да и то после нескольких стаканов в винной лавке. Никто не ожидал нападения армии, во главе которой стоял давно умерший враг – тем более, что родной город врага превратился в пыль через несколько лет после его смерти.
Просто-напросто одним поздним мартовским утром армия Ганнибала появилась перед воротами, как будто ее принесла рука бога. Триста лет назад карфагеняне пересекли Альпы и захватили римлян врасплох. На этот раз Ганнибал Барка и его армия нашли еще более поразительный путь в Вечный Город. О его присутствии узнали по черному дыму, поднявшемуся в небо к северу от города, и первым перепуганным беженцам, прилетевшим оттуда в Рим. Через несколько часов пожары уже пылали внутри городских стен, а трупы жителей оскверняли Марсово Поле.
Город практически не сопротивлялся. Сенат в полном составе сбежал на юг по Аппиевой дороге после первого же сообщения о вторжении, некоторые из сенаторов в спешке безжалостно давили колесами своих повозок других беженцев. Самые уважаемые люди были далеко от Рима, по большей части потому, что Тигеллин не хотел их видеть рядом с собой, а все защитники и генералы были рассеяны. И, конечно, заклятые враги Ганнибала, Сципион и Марцелл, умерли несколько столетий назад.
Преторианская гвардия храбро приняла бой, но ничего не могла поделать с десятью тысячами кричащих карфагенян: на Триуфальной дороге армия Ганнибала прошла через них как нож через горячий жир. Императора Тигеллина, со связанными за спиной руками, вытащили из Золотого Дома. Сам Ганнибал слез с черной лошади и забил его палками до смерти – в определенном смысле знак уважения.
Однако самым странным за всю неделю ужасов – и труднее всего понятным – был даже не сам монстр Ганнибал, вставший из своей могилы, а то, что он налетел на Рим со своей армией, в которой, как клялись некоторые выжившие беженцы, каждый солдат походил друг на друга как две капли воды. Было совершенно ясно, что на этот раз вместо разношерстной банды наемников, с которой он в первый раз спустился в Италию в дни Республики – лигурийцев, галлов, испанцев и греков – на этот раз его солдаты были странно единообразны: невысокие, хорошо-сложенные, с темной кожей, длинными темными волосами и азиатским разрезом глаз. Но откуда бы они не появились, они жгли, грабили и убивали с такой дикой жестокостью, что уже в самые первые часы убийств некоторые римляне клялись, что двери ада открылись и исторгли наружу армию демонов. К концу первого дня с этим уже никто не спорил.
Те немногое, кто видел Ганнибала и выжил, говорили, что и у него была та же самая темная кожа и те же странные глаза с нависающими веками, как и у его солдат. Испуганно шептали, что помимо подкованного золотом коня и знамени, отличить его от солдат можно было только по серебряному посоху, который он никогда не выпускал из рук, и еще тому, что из всей неумолимой армии он один получал удовольствие от страшных сцен убийства и насилия. Он смеялся, когда приводили молодых людей из сословия всадников и безжалостно убивали прямо перед ним, смеялся, когда их сестры и матери молили о пощаде, как если бы весь этот кошмар был спектаклем, поставленным ради его удовольствия.
Он не человек, а злой бог, шептали друг другу выжившие, прятавшиеся в сточных трубах и подвалах. Он может сколько угодно называть себя Ганнибалом, но бич Канн не был так жесток.
В первый день его завоевание, после захода солнца, зло вошло в сердце города, на Римский Форум, и построило там себе дворец.
Над ним клубились миллионы мух, грозовым облаком затемняя багровое небо. Демон выстроил себе дом из трупов и полутрупов: собрал их в кучи, а потом сделал из них стены, насадив каждого на высокий деревянный кол лицом вверх, так что каждый умирающий видел перед смертью только другое тело, притиснутое сверху к нему самому.
В центре, под огромной аркой, Ганнибал приказал поставить трон, сделанный из самых разнообразных черепов, в которых еще несколько часов назад жили мысли и чувства римлян; когда трон был закончен, демон сел на него, окруженный стенами своего нового дворца – которые еще стенали, кровоточили и молили о пощаде – и к нему стали приводить пленников, сначала один за одним, а потом, уже ночью, группами, и он приказывал сделать с ними какую-нибудь ужасную вещь.
Старый стоик Сенека, советчик трех императоров, которого многие называли совестью Рима, храбро, хотят и со слезами на глазах, предстал перед троном врага и, глядя в темное лицо Ганнибала, процитировал Эврипида:
Той ночью, что родился я для боли,
Приговорили к смерти мать мою,
И потому я с той поры желаю
Лишь смерть всем тем, кто на земле живет.
Демон громко засмеялся, приказал сковать руки и ноги старика, чтобы он не смог убить себя, и привязать его к подножью трона, как собаку, и заставить быть свидетелем всего, что произойдет.
И действительно, в конце концов он один, оставшийся в живых, позавидовал тем, кого уже убили...
Трудно быть богом, начал понимать Дред.
Он стоял под бледный солнечным светов, лившимся в его тронный зал на Форуме, его чуткие ноздри искали в воздухе, пахнувшем дымом, кровью и гнилью, чего-нибудь более тонкого и интересного; он сам не очень понимал, что ищет. Солдаты, тысячи отражений его самого, стояли на коленях на Священной Дороге, молча ожидая его приказов. Он опять вдохнул, пытаясь понять, чего ему не хватает, что он ищет здесь прекрасным весенним утром, воздух которого мало чем отличался от зловония тысяч непогребенных трупов. Возможно слабого следа цели, настоящего вызова себе.
Уничтожение ради уничтожения уже начало надоедать, решил он, глядя на закопченные крыши Рима. Он уже уничтожил полдюжины любимых симуляций Старика, не говоря уже о некоторых более мелких, принадлежавших другим владельцам сети, и ему это изрядно надоело. Вначале, да, это было волнующе – он провел несколько дней, проектируя разграбление Страны Игрушек и проверяя, есть ли границы у его жестокого воображения. Ближе к концу, когда он, насытившись, лежал посреди разрушений, как лев рядом с убитой добычей, едва слышный внутренний голос спросил его, не являются ли свидетельствами скрытой педофилии те изощренные пытки, которым он подверг Мери-Никогда-не-Верю, Малышку-Пастушку и Тома-Сына-Дудочника, и полное уничтожение сказочной страны. Мысль ему не понравилась – Дред считал, что педофилы слишком жалкий народ – и, приступая к своей следующей цели, маленькому комическому Лондону в 1920 году, тщательно ограничил себя преследованием и убийством только взрослых персонажей. Но сейчас, после нескольких разрушенных симмиров, погоняв по полям цвет римских женщин, оставив на месте всех вилл этого мира закопченные развалины и убедив всех оставшихся мужчин, как храбрых так и плачущих, больше не сопротивляться ему, Дред почувствовал, что ему все надоело и что программа террора выродилась, стала пустой и механической.
Он подозвал одного из Дред-солдат, случайно выбрав его из тысяч, и дал ему недействующую копию серебряного посоха.
– Теперь ты будешь Ганнибалом, приятель, – сказал он своему подобию. – Вот твое первое задание: освободи всех гладиаторов и дай им ножи, мечи и копья. – Он нахмурился. Трудно думать о делах, когда невозможно забыть, что ты разговариваешь с плохой копией самого себя.
– Да, и еще уничтожьте все склады с продовольствием. Когда закончите, ты и все остальные образуйте периметр вокруг города и мы посмотрим, что будут делать выжившие.
Он не стал ждать ответа – какое ему дело? – и перебросил себя в сердце системы.
Проблема в том, что слишком просто уничтожать и слишком тяжело сохранять к этому интерес. Вначале, конечно, сама мысль – предать хаосу невероятно дорогие симуляции Старика – очень радовала Дреда: почти все равно, что дать старому ублюдку пинка под зад. Кроме того идея использовать бесконечную силу для того, чтобы вызвать ужас в таком размере, очаровывала сама по себе. Но теперь он начал ощущать ограничение: вскоре возможность бродить по всем сетевым мирам и делать то, что захочешь, потеряла весь смак. В любом случае это было не настоящее разрушение: если он не замораживал их в бесконечном и довольно скучном опустошении, или не уничтожал код, стоящий за миром (совсем другой и значительно менее интуитивно-удовлетворительной способ мщения), сумуляции через простой цикл возвращались в первоначальное состояние, стирая изменения, как если бы их и не было.
Дред плавал в воздухе внутри огромного, но совершенно безликого комплекса, который создал для себя, четыре стены без перегородок, полностью построенных из гладкого и белого виртуального камня. За окнами простиралось голубое безоблачное небо и бесконечный Аутбэк (*отдаленные пустынные засушливые области Австралии), заросший кустами и низкорослыми деревьями, который он видел сетевом шоу в детстве, но в котором никогда не был, пустота, которая заполняла сердце его родной страны.
В сети мало иметь силу, подумал он. Хлестнув болью – или ее аналогом, потому что не может быть настоящей боли для искусственного интеллекта, даже настолько жизнеподобного – он потребовал, чтобы Иной дал ему неограниченную власть, и обжигал операционную систему до тех пор, пока не уничтожил всю ее защиту против себя. Но и теперь, когда он мог контролировать все, осталось слишком много ограничений, и с мрачной злобой он сообразил, что, получив столько же власти, сколько было у Жонглера, не получил больше. Он не мог найти какого-нибудь конкретного пользователя внутри по одной простой причине – система была слишком сложной и слишком распределенной. Если бы эта слепая женщина, Мартина, не выдала себя, подключившись к открытому каналу связи, он бы и не узнал, что она жива, и тем более, где она находится. Теперь он сожалел, что тогда был занят с Дульси: быстрая проверка мира Кунохары открыла, что его бывшие товарищи опять исчезли неизвестно куда. Он не должен был оставлять их на попечение кому-то другому, даже собственным агентам Жонглера. Особенно собственным агентам Жонглера. Сейчас Дред начал лучше понимать недовольство Старика некомпетентными подчиненными.
Уверенный, беспечный, ленивый, мертвый, напомнил он себе. Старик считал себя безусловным владыкой сети, и всю оставшуюся жить будет сожалеть об этом. Дред решил, что необходимо обратить побольше внимания на то, чтобы не совершать подобных ошибок. Но кто может угрожать ему?
Не все так плохо, решил он, пока ничего другого нет, можно попытаться найти Мартину и остальных его бывших товарищей – это и будет первый серьезный вызов за эти дни. Да и сам Жонглер исчез неизвестно куда, отсоединившись от порта собственной системы. Мертв, или вышел в офлайн и бултыхается в своей цистерне? Дред знал, что его победа не полна до тех пор, пока его бывший наниматель не поползет перед ним на карачках. Вот будет прекрасный день! Даже уничтожение Страны Игрушек, Атлантиды или Рима покажется веселым пикником на природе по сравнению с тем, что он приготовил для Феликса Жонглера.
О, еще есть эта сука Сулавейо. Виртуальная Рени бродит неизвестно где в сети Грааля, но Клеккер и его парни очень скоро добудут ее настоящее тело. Он мысленно приказал себе проверить, как идут дела в окрестностях Драконовых Гор. Разве это не будет интересным? Я буду иметь ее и онлайн и офлайн, ее тело и ее ум. Очень... очень по особому.
Дред разрешил музыке наполнить снежно-белый дворец, случайно выбрав детский хорал из своей системы. Певцы, невинные как медоносные пчелы, опять перенесли его в последние часы в Стране Игрушек, хотя как этот момент он находил эстетически неприятным. Он слегка приглушил звук и полностью расслабился.
Бог, или, по меньшей мере, его кровожадный эквивалент в сети Грааля, недолго отдыхал после утомительной работы.
Дело в том, через какое-то время подумал он, что я не могу обходиться без малышки Дульси Энвин, пока. Я не знаю, как создавать новые миры, или как по-настоящему менять старые. Операционная система – это дверь, она открывается или закрывается, когда я давлю на нее, но возможности двери очень ограничены.
Он пытался отдавать команды голосом, но то ли эта возможность не была встроена в систему, то ли она делала вид, что не понимала. И никакая боль, которую он мог причинить ей, не могла заставить ее понимать. Оставалось одно – преобразовывать то, что уже существовало, задавать направление мутаций, менять алгоритмы создания симов. Такие ограничения очень разочаровывали и вынуждали работать со всеми причудами сети, что делало его похожим на дешевую шлюху.
Но одно ясно как день – если он хочет найти Рени Сулавейо и Мартину Дерубен, то должен научиться использовать систему более изощренным способом. Собственные агенты Жонглера были безнадежно неуклюжи, судя по тому, что произошло в мире жуков. Дред начал думать, что в этом виртуальном мире ничего не может быть более интересным, чем самому справляться с теми людьми, которые бросают ему вызов. И каким изумительным стало бы его мщение! Что-нибудь невероятное, изобретательное и болезненно медленное. Да, для самых знатных граждан Рима он придумал неплохую забаву – с них содрали кожу, живьем, сделали из нее воздушные шары, надули их горячим воздухом и заставили их семьи цепляться за корзины без дна – и конечно его артистический и изобретательный ум способен найти для немногих оставшихся врагов по-настоящему ужасающий способ мщения и даже... прекрасный?
Дред медленно соскользнул в полусон, плавая по воздуху в своем белом дворце, и даже во сне искал новые идеи боли и силы, которые никто другой даже не мог себе представить.
ЛИФТУ потребовались слишком много времени, чтобы опуститься на десять этажей вниз. Гнев заставил его ожесточиться и разгорячиться, агрессия рвалась наружу. Наконец дверь с шипением открылась, и Пол решил, что сейчас он ворвется в приемную, кипя как кровь из порванной артерии.
В приемной не было никого, и это было даже хорошо – он терпеть не мог бледную угловатую девушку, которая обычно сидела там, и не хотел, чтобы она видела, как он кричит как сумасшедший. Он прошел через помещение с изогнутыми стенами, обставленное дорогой Ростовской мебелью в безликом стиле современных офисов, и положил руку на дверную панель.
Он увидел, как они сидят рядом за столом, маленькая аккуратная голова едва не касается другой, сияюще бритой, и первая же рефлекторная мысль удивила даже его:
Они знают все тайны. Все самые ужасные тайны.
Он остановился в дверном проеме, внезапно сообразив, что сам нарушил правила поведения, и, к тому же, относительно беспомощен; и его справедливая ярость охладела.
Но в эмоциональной буре, охватившей его, было и еще кое-что: он глупо и стесняясь самого себя верил в детские идеалы, которые протянул с собой через школьные годы как рваное пальто, хотя из-за них он скорее терял, чем приобретал друзей. Не воровать и не ябедничать – он до сих верил в это. Исполнять долг и играть честно. Все то, что в этой гордой частной школе для мальчиков считалось глупостью, которую дети, родившиеся с этим, должны были выкорчевать из себя пока бегали в коротких штанишках. Но некоторые дети, вроде него, считали эти идеалы драгоценными и редкими.
Он посмотрел на эту пару, молчаливую и не замечающую вторжения, несомненно общающуюся через беспроводную связь – у самого Пола никогда не было нейрокатетера, еще одно доказательство его безнадежной старомодности – и он опять почувствовал себя школьником. Он пришел, чтобы поругаться со старшими ребятами за то, что они не играют честно, и сейчас он был один среди них, и он знал, что его ждет ужасная выволочка.
Не глупи, сказал он самому себе. Они даже не знают, что я здесь. Я могу повернуться и придти попозже...
Глаза маленького поднялись, что-то сверкнуло за очками. Да, поздно убеждать самого себя.
– Джонас. – Финни уставился на него так, как если бы он пришел голым. – Вы в моем офисе. Дверь была закрыта.
Его товарищ, Мадд, по прежнему отсутствовал, уставившись в никуда, на губах играла довольная улыбка.
– Я только... – Пол сообразил, что ему трудно дышать, а сердце стучит как сумасшедшее, но не от гнева, а скорее от страха. – Я знаю... Я должен был сначала позвонить...
Финни разочарованно поджал губы, и Пол почувствовал, как в нем опять загорается гнев. Здесь не школа. Никто не будет никого бить. И у него есть кость, которой можно ткнуть в длинноносое лицо.
Мадд внезапно вернулся, коснулся рукой до шеи и взглянул на Пола своими свинячьими глазками. – Джонас? – Какого черта вы здесь делаете?
– Я только что разговаривал со своим другом. – Пол остановился, чтобы набрать побольше воздуха, и сообразил, что лучше всего очертя голову броситься вперед. – И я должен сказать. Я возмущен. Да, очень возмущен. Вы не имеете права.
Финни склонил голову на плечо с таким видом, как будто Пол не только пришел голым, но и нес заведомую чушь. Почти невидимый верхний свет превратил стекла его очков в два белых пятна. – Черт побери, что вы такое бормочите?
– Мой друг, Найлз Пенеддин. Он порекомендовал мне эту работу. – Пол опять вдохнул побольше воздуха. – Он сказал, что вы обратились к нему.