15
В номере Глори тихо и пахнет чистым постельным бельем. Кондиционер работает исправно. Кровать мягкая. Дыхания сбитые, неровные.
– Расскажи мне о моем бывшем муже, – просит Глори.
– "Фиалку" закрыли после того, как он стал торговать запрещенными препаратами.
– Это я знаю. Скажи, что именно он продавал?
– Кажется, а-лис.
– А-лис? – глаза Глори округляются. – Неужели у него были серьезные проблемы с деньгами?
– Нет, но кто не хочет, чтобы их стало больше?
– Ты не встречался с ним после того, как я уехала?
– Нет.
– А а-лис? Пробовал его? Кажется, ты любил все эти штуки.
– И сейчас люблю, но а-лис – это уже не просто нейронная программа. Это наркотик.
– Говорят, это лучше, чем секс.
– За это можно попасть в тюрьму.
– Ну Клод же не попал.
– У меня нет столько денег, сколько у твоего бывшего мужа. К тому же я видел, в кого превращаются люди, подсевшие на а-лис.
– Можно просто один раз попробовать и все.
– Если мой редактор узнает, то меня уволят.
– Можно принять а-лис так, что никто не узнает.
– Все тайное рано или поздно становится явным.
– Говоришь как журналист.
– Я и есть журналист.
– Да. Журналист, который боится попасть в историю.
Они занимаются любовью трижды и засыпают далеко за полночь, прижавшись друг к другу. И старый, забытый роман оживает. И снова плевать на все. Жизнь становится сном, еще одной безобидной нейронной программой, выбраться из плена которой у Мерло получается, лишь когда от него уходит жена. Квартира пуста. Вещи собраны. Руфь не оставила даже записки. И мир сжимается, давит стенами мертвой квартиры.
– А ты не знал, что все будет именно так? – смеется Глори, словно подначивая любовника схватиться за голову и рвать на себе волосы.
– Хочу повеситься, – бормочет Мерло.
– Нет, не повесишься. Не можешь повеситься.
– Это еще почему? – обижается он, решив, что его упрекают в малодушии.
– Потому что это моя история. А в моих историях никто не умирает. По крайней мере, не в самом начале.
16
Бар. Пара двойных виски, пара бутылок пива.
– Все совсем не так, как мы представляли в молодости, да? – спрашивает Глори, обхватывая накрашенными коричневой помадой губами зеленое горлышко бутылки.
Мерло молчит, Глори ждет какое-то время, затем теряет терпение.
– Хочешь, я расскажу тебе о том, сколько у меня было мужиков за последние семь лет?
– Нет.
– Да я бы и не рассказала, – улыбается Глори. – Мир – он ведь намного проще, если его история – это история твоей жизни. Живешь, не паришься и веришь, что все вокруг подчиняется твоему порядку.
– Все как в кино?
– Именно. Главное – быть тем, кто пишет сценарий, а не тем, кто вынужден подчиняться сюжетной линии. – Глори смачно засасывает зеленое горлышко: "Чпок". – Как думаешь, за сколько бы ты смог продать историю своей жизни?
– Нечего продавать.
– Вот видишь! – расцветает она. – Все уже прожито до тебя. Все уже написано кем-то другим. – Красный язык мелькает за грязно-белыми зубами. – Не хочешь что-нибудь поменять?
– Например?
– Например, представь, что жизнь – это секс.
– В смысле – за деньги?
– В смысле – просто секс, дурачок!
– И в чем смысл?
– А нет смысла! Знаешь, как на комбайне – чем сильнее жмешь на рычаг, тем быстрее прешь вперед.
17
Пара сигарет дымится в пепельнице. Кровать, на которой недавно спала Руфь, жалобно поскрипывает. Мерло смотрит на пышную грудь Глори, раскачивающуюся перед его глазами, и думает о том, за сколько можно продать историю своей жизни. А историю друзей?
– Главное – продержаться как можно дольше, – говорит Глори. – Чем больше историй, тем больше шансов. – Она, задыхаясь, рассказывает, что главное – не придумывать ничего нового. – Все есть вокруг. Нужно лишь уметь наблюдать.
– Ты и обо мне напишешь?
– Если будешь настолько хорош, чтобы за это заплатили.
– Тогда возьми меня с собой.
– Не пойдет. Сначала заставь жену вернуться, сделай ей ребенка и доведи до белого каления, чтобы она сошла с ума, а мы были вынуждены за свои грехи растить ребенка и навещать ее в сумасшедшем доме, подбирая слова, рассказывая детенышу, почему у его матери течет изо рта слюна.
– А что потом?
– А потом мы напишем новую историю, – Глори охает, трясется, затем стихает, не дышит. – Про меня всегда говорят, что я как кролик, – устало улыбается она. – А я говорю, что тот, кто говорит это – полный мудак. Мужик радоваться должен, что баба с ним по три-пять раз кончает, а не о кроликах думать! – Глори снова начинает осторожно подмахивать бедрами. – Никогда не пробовал мастурбировать на репродукцию Моны Лизы?
– Причем тут Мона Лиза? – спрашивает Мерло.
– Притом, что если заниматься этим достаточно долго, то в итоге захочется поехать в Лувр и передернуть на оригинал. Представляешь, сколько будет стоить эта история?!
18
День теплый, яркий. Элитный пригород мегаполиса.
Никогда прежде Мерло не использовал нейронный модулятор в общественных местах.
– Это будет нечто, – пообещала Глори утром.
Они включают нейронный модулятор на улице, вдоль которой выстроились в ряд средневековые замки. Прохожих много, но Глори плевать. Она идет рядом с Мерло, держа его за руку, и рассказывает о сексуальном скандале знаменитого политика, всплывшем в газетах благодаря ее стараниям.
– Что за политик? – спрашивает Мерло.
– Неважно, кто он, главное, что кому-то удалось стать частью его истории. Это то же самое, что переспать с президентом! Представляешь, насколько сразу подорожает история твоей жизни?
– И что? – Мерло пялится на замки вдоль улицы и ждет, когда начнет работать установленная его любовницей программа нейронного модулятора. – Что потом?
– Потом придется искать новую историю, – Глори смеется и говорит, что в замках, мимо которых они идут, никто не живет и никогда не будет жить.
– Зачем же их тогда строили? – спрашивает Мерло, а она говорит, что все началось с истории кредитной аферы под залог строительства, а кончилось тем, что десяток идиотов решили, что если не построят такой же замок, то будут выглядеть беднее соседа.
– Об этом я, кстати, тоже писала.
– Странная у тебя жизнь.
– Не страннее, чем у тебя! – Глори щипает Мерло за задницу. – Главное – принимать все как есть. И не париться, почему и зачем это надо. Думай о себе. Найди свои маленькие радости и глупости. – Она смолкает и, хитро прищурившись, смотрит Мерло в глаза. – Слышал что-нибудь о девятом крестовом походе?
– Я думал, их было только восемь.
– Ты совсем не понимаешь этот мир! – улыбается Глори. – Знаешь, мы ведь в нем как шлюхи – если не умеешь прихорошиться и поднести себя, то будешь вечно стоять под фонарем на перекрестке, ожидая клиента. Для кого-то это жена редактора, для кого-то богатый муж… В общем, думаю, ты уловил суть.
В этот момент включается программа нейронного модулятора. Восприятие мира меняется. Весь мир меняется. Остаются лишь бутафорные замки, но вокруг уже грязные улицы средневековой Европы. Толпы детей нескладно маршируют мимо. Голодные, замерзшие, болезненного вида.
– Это и есть девятый поход, – слышит Мерло далекий голос Глори. – Представляешь историю, где в массовом сознании рождается убеждение, что если Господь не дал победы сильным, но грешным, то дарует ее слабым, но безгрешным?!
– Чушь! – говорит Мерло, вглядываясь в решительные детские лица.
– Не жалей их, – шепчет ему на ухо Глори. – Они воюют за правое дело. К тому же никто из них не погибнет от сарацинских сабель.
– Хоть за это спасибо.
– Да, – Глори вздыхает. – Часть из них умрет по пути в Европу, часть достигнет Марселя, где купцы пообещают переправить их в Палестину, а сами отвезут на невольничьи рынки Египта.
– Жуть какая-то!
– Именно. Но каков замысел?!
– Лучше уж из Туниса, с трупом короля на борту корабля, домой.
– Да. Восьмой крестовый поход тоже неплох, – соглашается Глори. – Но не так грандиозно. Совсем не так…
Она ведет Мерло в конец улицы, где красуется дом одного из местных миллионеров.
– Гранит и мрамор. Крыша из золотистой меди. Искусственное озеро… Фэн-шуй. Восточный стиль, – говорит Глори, а потом так ненавязчиво рассказывает о французском дизайнере, прославившемся благодаря таким домам. – Самое главное – стать частью истории! – вдалбливает она в голову Мерло приобретенные за последние годы истины, а потом, так ненавязчиво, предлагает встретиться с ее бывшим мужем и взять на пробу немного а-лиса. – Только представь, какая из этого может получиться история!
– Ты имеешь в виду прием а-лиса или встречу с твоим бывшем мужем?
– И то и другое! – смеется Глори. – И то и другое…
19
– Ты либо дурак, либо ищешь смерти, – хмуро не то шутит, не то говорит всерьез Клод Маунсьер, встречая Жана Мерло.
– От меня ушла жена, – пожимает плечами Мерло.
– Из-за нее? – спрашивает Клод Маунсьер, указывая взглядом на Глори.
– Из-за всего.
– Вот как? – Клод Маунсьер сверлит его несколько долгих минут тяжелым взглядом, затем неожиданно начинает как-то надтреснуто смеяться. – Чертовы журналисты! – ворчит он.
– Ты продашь нам а-лис или нет? – начинает злиться Глори.
Смех стихает. Мерло смотрит на Клода Маунсьера. "Любит ли Клод Глори? – думает он. – Любил ли он ее вообще когда-нибудь? А она его?" Вместе с этими мыслями приходят мрачные размышления о смерти. Не о собственной смерти, нет, а о смерти вообще. Особенно здесь, в этих пропитанных потом и сигаретным дымом стенах, с красной пилюлей а-лиса на языке.
Выдержать паузу. На столе два стакана воды. Глори запивает таблетку. Клод Маунсьер улыбается, смотрит на Мерло и ждет, когда тот проглотит пилюлю.
– Боишься? – спрашивает он.
– Не больше, чем нужно, – говорит Мерло и берет стакан с водой.
Маунсьер улыбается, включает нейронный модулятор. Специальных программ для а-лиса нет. Впрочем, после приема этих пилюль можно вообще не использовать программы. Лишь модулятор, который объединит сознания, остальное сделает ваш собственный мозг. Обо всем этом Мерло знает еще с тех времен, когда четыре года назад написал свою лучшую статью о пропавших детях.
Детектива, проводившего расследование, звали Хинда Соркин, и после вышедшей статьи она больше года преследовала Мерло, обещая свернуть ему шею. Ее коллега и любовник – детектив из отдела нравов Бобби Раст – заверил молодого журналиста, что ему нечего бояться и уж тем более не стоит обращаться с жалобами в участок.
– Она просто немного не в себе из-за пропавших детей, – объяснял он.
Именно от него Мерло и узнал о незаконном бизнесе Клода Маунсьера, узнал о том, что такое а-лис и в кого превращаются люди, подсевшие на этот новый наркотик. У Бобби Раста был низкий, глубокий голос, напоминавший голос Клода Маунсьера, и сейчас, глядя на бывшего мужа Глори, Мерло видел, что Бобби Раст и Клод Маунсьер каким-то странным образом объединились, став одним целым. Он попытался сказать об этом Клоду Маунсьеру, называя его именем знакомого детектива.
– Это а-лис, – сказал бывший муж Глори. – Постарайся не думать обо мне, не думать ни о чем плохом. Вспоминай детство. Не хочу, чтобы твои крики распугали посетителей.
– Вспоминать детство? – тупо переспросил Мерло, чувствуя, как каждая мысль набирает силу, становится способной материализовать себя.
Он закрыл глаза, но продолжил видеть. Все было реальным, но в то же время не имело ничего общего с реальностью. Десятки, сотни историй плыли и плыли по реке жизни, а Мерло стоял на берегу и чувствовал на своей коже тепло далекого солнца, свежесть летнего ветра, запах жимолости и полевых цветов. И был еще голос. Знакомый, доверительный. Голос друга из детства. Мэтью Колхаус.
Он сидел на огромном природном камне и рассказывал историю о своей забытой любви. Мерло знал эту историю и знал камень, на котором сидит старый друг. Камень, который в его крохотном родном городе превратили в памятник, посвятив предкам и борьбе за независимость. История о забытой любви и старый камень каким-то образом стали одним целым. Мерло смотрел на оставленные зубилом надписи на поверхности камня и представлял любовные шрамы, оставленные на разбитом сердце. Слова мемориальной таблички и слова прощаний сливались, уносясь в прошлое.
– Почему бы тебе просто не позвонить той девушке? – спрашивает Мерло.
– Позвонить? Она ведь прошлое.
– Тогда зачем вспоминать?
– Чтобы помнить. – Колхаус поднимает футболку и показывает ему превратившееся в камень сердце, на котором оставлены десятки неразборчивых надписей.
– Думаю, нужно позвонить, – говорит Мерло, увидев высеченный на камне телефонный номер.
– Зачем ты издеваешься надо мной? – спрашивает Колхаус.
– Почему издеваюсь? Когда от меня ушла жена, я ей звонил.
– Ты живешь в прошлом, – качает головой Колхаус. – Ты ничего не понимаешь в настоящем. И ты совсем не ценишь будущее.
– Всего лишь истории, – говорит Мерло, пытаясь понять смысл сказанного другом детства, а по реке за спиной уже плывет водоворот нейронных текстов, где детектив из отдела нравов по имени Бобби Раст рассказывает ему о том, что только в полиции он может законно избивать людей да еще получать за это деньги. – Чертовы истории! – бормочет Мерло. – Чертовы истории…
20
– Тебе понравилось? – спрашивает Глори, когда они, покинув новый клуб бывшего мужа, возвращаются в гостиничный номер.
– Я видел друга детства, у которого вместо сердца был камень с гравировкой, – говорит Мерло.
– Мне больше понравилась твоя река историй.
– Ты видела мою реку?
– Конечно, мы же были подключены к одному модулятору.
– Если честно, то у меня до сих пор мурашки по коже от а-лиса.
– Зато какой опыт!
– Никогда не хотел писать об а-лисе.
– Думаешь, о пропавших детях писать лучше? – Глори открывает мини-бар, делает два двойных виски. – Как звали детектива, проводившего расследование?
– Хинда Соркин.
– Точно, Хинда Соркин, – Глори улыбается, пытливо заглядывая Мерло в глаза. – Скажи, она правда сумасшедшая или ты написал это, чтобы газета лучше продавалась?
– Думаю, она свихнулась от своего бессилия найти детей.
– Ты редкий сукин сын, Мерло. Ты знаешь об этом?
– Ты критикуешь меня?
– Нет, завидую. Эта история… Это ведь настоящая золотая жила. Жалко, я не смогла добраться до нее.
– Будут и другие.
– Да. Будут.
Они пьют, затем отправляются в кровать. После а-лиса все тело кажется напряженным, готовым взорваться. Чтобы достичь оргазма, требуется не больше пары минут, включая прелюдию и снятие одежды. Напряжение спадает, принося опустошение.
– Так что ты там говорил о друге детства, у которого вместо сердца был камень? – спрашивает Глори, театрально смахивая с мокрого от пота лба челку. – Думаешь, из этого может получиться хорошая история?
– Он уехал в большой город, и больше я его не видел.
– А другие? У тебя же были еще друзья? Может быть, мы сможем продать пару статей о них?
– Не хочу я больше продавать никаких историй.
– Это еще почему?
– Они все-таки мои друзья.
– И что?
– Тебе бы понравилось, если бы я написал о тебе?
– Если бы это сделало мне имя, то да.
– Ты чокнутая.
– Так как насчет истории твоих друзей?
– Хватит на сегодня историй.
– Нужно было сначала спросить, а потом трахаться! – театрально сокрушается Глори.
Мерло долго смотрит ей в глаза.
– Ты изменилась, – говорит он, пытаясь дотянуться до оставленной на прикроватной тумбе пачки сигарет.
– Тебе не нравится?
– Еще не понял.
– Минуту назад мне казалось, ты всем доволен.
– Дело не в сексе.
– Секс – это жизнь.
– Может быть, но продавать за секс истории своих друзей – это подлость.
– Подожди до завтра, и я тебя так заведу…
– Не будет никакого завтра, – говорит Мерло, зажимает в зубах прикуренную сигарету и начинает одеваться.
– Это как наркотизация, – смеется Глори. – У каждой зависимости есть своя цена, свои последствия. А угрызения совести… С ними можно жить.
– Тебе это не грозит.
– Да я не за себя волнуюсь, дурачок, – улыбается Глори и как-то по-детски начинает разглядывать свои соски. – Хочешь, я расскажу тебе об абортах?
– Нет.
21
Дом, тишина, одиночество. Мерло трижды пытался дозвониться до жены – никто не ответил. Звонок Глори тоже не дал результата. Лишь в кармане нашлась пара красных пилюль а-лиса. "Почему бы и нет?" – подумал Мерло, устав от четырех стен.
Он не знал, каким образом пилюли оказались в его кармане. Может быть, их подсунул ему Клод Маунсьер, надеясь, что полиция нравов когда-нибудь арестует журналиста, навесив на него ярлык наркомана. Может быть, их дала ему Глори, когда они были под кайфом. Все может быть.
Мерло долго крутил пилюли в руках, затем проглотил сразу две, надеясь, что снова увидит реку историй, но на этот раз вместо того, чтобы стоять на месте, попытается идти вперед, заглянуть в свое будущее. Но вместо будущего к нему пришло прошлое – странное, сюрреалистичное. Вернее, не прошлое, а набор альтернатив, где Мерло и Колхаус едут на старой машине к морю, а на заднем сиденье без устали трещат две одноклассницы. В действительности этого никогда не происходило – мечта осталась мечтой, но а-лис мог воплотить в жизнь любую фантазию.