В Послограде были свои лингвисты, но почти поголовно лишённые права на выезд - те, кто не поленился написать заявление, - они занимались своей наукой абстрактно. Изучали и преподавали старый и новый французский, мандарин, панарабский, беседовали друг с другом для упражнения, как иные играют в шахматы. Кто-то учил языки экзотов, насколько позволяла физиология, разумеется. Местные паннегетчи забыли родной язык, выучив всеанглийский, но в Послограде были в ходу пять языков кеди и три диалекта шурази, и люди могли вполне сносно воспроизводить их все, кроме одного кедийского.
Местные лингвисты не занимались языком Хозяев. Однако на Скайла наши табу не производили никакого впечатления.
Он родился не в Бремене и не в колонии, и вообще не принадлежал ни к одной из наций Дагостина. Скайл был с урбанизированной луны, Себастаполиса, о котором я слышала вскользь. Он рос настоящим полиглотом. Я так и не поняла, какой язык он считал родным и был ли такой вообще. Во время наших путешествий я всегда завидовала той жизнерадостной лёгкости, с которой он игнорировал свою родину.
В Послоград мы летели с пересадками. Мне ещё никогда не доводилось путешествовать с такими разношёрстными командами, как в тот раз. Я знала карты густонаселённого познанного иммера вокруг Бремена, было время, когда я могла перечислить названия почти всех народов, живших на его основных планетах, но многие из тех, с кем я летела домой, были из других мест. Среди них встречались терранцы из такой дали, что они подшучивали надо мной, говоря, что их планета называется Фата-Моргана или Зелёная Скрипка.
Если бы я села на встречный корабль и полетела в другом направлении, то попала бы в такие миры вечного и повседневного, в которых наш Бремен считается легендой. Люди путаются в перекрывающих друг друга слоях познанного пространства. Те же, кто служит на летательных аппаратах экзотов и овладевает искусством выдерживать непривычное напряжение их тяги - у одних она измеряется в силах ласточек, другие движутся за счёт сверхсветового сожжения, третьих толкают вопли банши, - заходят ещё дальше, описывая уж совсем непредсказуемые траектории, и запутываются окончательно. Так ведётся уже много мегачасов, с тех пор как был обнаружен иммер и женщины и мужчины разлетелись по всей вселенной, образовав гомодиаспору.
Одержимость Скайла языком Хозяев всегда меня немного возбуждала. Не знаю, понимал ли он, чужой не только в Послограде, но и в Бремене вообще, какие мурашки бежали у меня по спине всякий раз, когда он говорил "ариекаи" вместо уважительного "Хозяева" или когда он кромсал на части их предложение и объяснял мне его смысл. Наверное, есть доля иронии в том, что именно из исследований моего мужа-иностранца я больше всего узнала о языке того города, в гетто которого я родилась.
УКЛ - ускоренная контактная лингвистика - представляла собой, как мне объяснил Скайл, дисциплину на стыке педагогики, рецептивности, программирования и криптографии. Её использовали учёные-исследователи первых бременских кораблей с целью быстрого установления контакта с туземцами, которых они встретят или которые встретят их.
Судовые журналы тех ранних путешествий хранят трогательные восторги уклологов. На любых континентах, в любых мирах, полихромных или чёрно-белых, они отмечали первые проблески понимания между ними и колониями экзотов. Тактильные языки, биолюминисцентные слова, всё разнообразие звуков, которые способны производить живые организмы. Диалекты, доступные восприятию лишь как палимпсесты ссылок на нечто уже сказанное, или такие, в которых прилагательные грубы, а глаголы непристойны. Я видела три-дэ дневник одного уклолога, который забаррикадировался в кабине, пока его судно грабили те, кого мы сегодня называем корсканцами - это был их первый контакт. Естественно, он боялся гигантов, которые ломились в его дверь, и в то же время радовался, делая запись о том, что ему только что удалось расшифровать тональную структуру их речи.
Но с прибытием уклологов на Ариеку начались 250 килочасов неразберихи. Нельзя сказать, чтобы язык Хозяев был так уж труден для понимания, или изменчив, или чрезмерно разнообразен. Хозяев на Ариеке оказалось удивительно мало, все они жили в окрестностях одного города и говорили на одном языке. Аудиооборудование и компьютерные программы, которыми обладали лингвисты, позволили им быстро собрать базу данных звуко-слов (пришельцы считали их словами, хотя там, где они отделяли одно слово от другого, сами ариекаи никакой границы не видели). С синтаксисом тоже разобрались почти сразу. Конечно, как и в других языках экзотов, без странностей тут не обошлось. Но ничего настолько чуждого, с чем не могли бы справиться учёные и их машины, в нём не было.
Хозяева были терпеливы, казались заинтригованными и, насколько можно было судить при общей непонятности их поведения, радовались гостям. У них не было ни выхода в иммер, ни экзотических средств передвижения, ни даже машин, скорость которых превышала бы скорость света; они никогда не покидали свою планету, зато обладали иными преимуществами. Они с удивительным искусством манипулировали всем живущим, и, казалось, совсем не удивились, узнав, что и в иных местах существует разум.
Наш всеанглийский Хозяева не учили. Похоже, даже не пробовали. Зато учёные Терры всего через несколько тысяч часов научились понимать почти всё из того, что говорили они, и синтезировали вопросы и ответы на едином ариекайском. Фонетическая структура предложений, которые произносили их машины - изменения тона, гласные и ритм согласных, - была совершенно точной, почти безупречной.
Хозяева выслушали всё и ничего не поняли.
- Сколько человек у вас обычно выходят наружу? - спросил меня Скайл.
- Тебя послушать, может показаться, что речь идёт о побеге из тюрьмы, - сказала я.
- Ладно, брось. Помнится, ты сама не раз говорила, что тебе удалось вырваться. И ещё ты, кажется, говорила, что, гм, никогда не вернёшься. - И он хитро взглянул на меня.
- Туше, - сказала я. От Послограда нас отделял один бросок.
- Так сколько?
- Немного. Ты имеешь в виду иммерлётчиков?
- Я имею в виду всех.
Я пожала плечами.
- Время от времени карты должен получать и кто-то другой, не только лётчики. Человека два-три. Хотя немногие вообще подают заявление, даже если им удаётся пройти тесты.
- А с кем-нибудь из одноклассников ты общаешься?
- Одноклассников? Ты про тех, с кем я училась летать? Почти нет. - Пальцами я изобразила движение, которое означало разбегание в разные стороны. - Да нас и вообще было всего трое. Мы не дружили. - Даже если бы практика посылки писем миабами не пресекала возможности отдалённых контактов на корню, я всё равно не стала бы и пытаться, как не стали бы и они.
Классический пример невысказанного соглашения между беглецами из маленького городка: не оглядываться, не быть якорем друг для друга, никакой ностальгии. Я и не ждала, что кто-то из них вернётся.
В ту нашу поездку в Послоград Скайл внёс коррективы в свой сон, напичкав его геронами, чтобы во время пути мы старились вместе. Трогательный поступок, цель которого - не дать спящему путешественнику остаться моложе, чем его работающий партнёр.
Вообще-то, он спал не всегда. Там, где позволял иммер, он с помощью медикаментов и приращений ненадолго просыпался и продолжал свои занятия, прерываясь лишь для того, чтобы поблевать или провести в положенные часы химиопрофилактику страха.
- Послушай вот это, - прочитал он мне. Мы сидели за столом, проходя очень спокойные отмели иммера. Из уважения к его вечностной тошноте я жевала сухие фрукты, почти лишённые запаха. - "Вы, конечно, знаете, что у каждого человека два рта, или голоса". Тут, - он ткнул пальцем в то, о чём читал, - они занимаются сексом, когда поют друг другу. - Это была какая-то древняя книга о плоской земле.
- И какой смысл во всей этой чепухе? - спросила я.
- Я ищу эпиграфы, - сказал он. Потом попробовал другие старые истории. В поисках вымышленных родственников Хозяев он показывал мне описания корианцев и тукан, иторианцев, вессхаров, вымышленных двуязыких зверей. Но я не разделяла его восторга перед этими карикатурами.
- Можно процитировать Притчи 5:4, - сказал он, глядя на свой экран. Я не просила его объяснить, что это: иногда мы устраивали что-то вроде поединков. Потом, оставшись одна, я порылась в Библии и нашла: "Но последствия от неё горьки, как полынь, остры, как меч обоюдоострый".
Хозяева - не единственные поливокальные экзоты. Очевидно, есть расы, которые говорят, издавая два, три или больше звуков сразу. Язык Хозяев, ариекайский, ещё сравнительно прост. Их речь представляет собой переплетение всего двух голосов, слишком многообразно сложных, чтобы их можно было свести к простым описаниям вроде "бас" и "дискант". Два звука - говорить одним голосом они не умеют - неотделимы друг от друга потому, что одновременно исходят из двух отверстий, одно из которых предназначено для приёма пищи, а другое служило, вероятно, для подачи сигнала тревоги.
Первые уклологи слушали, записывали и понимали их. "Сегодня мы слушали, как они говорят о новых домах, - сообщали нам со Скайлом озадаченные люди со старого трида. - Сегодня они обсуждали свою биоработу. Сегодня они слушали имена звёзд".
Мы видели, как Урих, Беккер и их коллеги, ещё не знаменитые в то время, когда мы подглядывали за ними, копировали звуки речи местных жителей, повторяя их же предложения. "Мы знаем, что это приветствие. Мы это знаем". Мы наблюдали, как давно скончавшаяся лингвистка проигрывает звуки терпеливо внимавшему ариекаю. Мы знаем, что они нас слышат, - говорит она. - Мы знаем, что они понимают друг друга на слух; мы знаем, что если бы кто-нибудь из его друзей сказал ему сейчас то, что проиграла ему я, они поняли бы друг друга". Её изображение покачало головой, и Скайл сделал то же самое в ответ.
О самом прозрении сохранилось лишь письменное свидетельство Уриха и Беккера. Как это обычно бывает в таких случаях, кто-то из их группы позже объявил запись искажённой, однако в историю вошёл именно манускрипт Уриха-Беккера. Давным-давно я видела его детскую версию. Помню картинку, которая изображала тот момент; Урих, внешность которого была подарком для любого карикатуриста, и более утончённый с виду Шура Беккер, смотрят на Хозяина, преувеличенно вытаращив глаза. Я никогда в жизни не видела полного варианта этого текста, пока его не показал мне Скайл.
Мы знали множество слов и фраз (прочла я). Мы знали самое важное приветствие: сухайлл/джарр. Мы каждый день слышали его и произносили: без всякого эффекта.
Мы запрограммировали свой воспроизводящий голоса аппарат так, чтобы он без конца повторял одно и то же. Но ариекай по-прежнему не реагировал. Наконец мы переглянулись и со злости выкрикнули слово вдвоём, он одну половину, а я другую, как проклятие. По случайности они совпали. Урих орал "сухайлл", Беккер - "джарр".
Ариекай повернулся к нам. Заговорил. Мы и без оборудования поняли, что он сказал.
Он спросил нас, кто мы.
Он спросил, кто мы и что сказали.
Он нас не понял, но знал, что в наших звуках есть смысл. Синтезированные голоса, которые он слушал до этого, воспринимались им как простой шум: но теперь, хотя наш вопль уступал записям в точности воспроизведения, он понял, что мы пытаемся с ним говорить.
Версии этой невероятной истории я слышала много раз. С того события, или с того, что случилось тогда на самом деле, прошло семьдесят пять килочасов, и наши предки путём множества проб и ошибок, то и дело сворачивая на ложный путь, поняли, наконец, странную природу этого языка.
- Он что, уникален? - спросила я у Скайла однажды, и, когда он кивнул, это потрясло меня так, словно и я была иностранкой.
- Ничего подобного этому языку нет больше нигде, - сказал он. - Нигде. И дело тут не в звуках, понятно. Звуки не служат хранилищем смысла.
Есть экзоты, которые говорят молча. Я думаю, что настоящих телепатов в этой вселенной не существует, но есть эмпаты, чьи языки настолько тихи, что может показаться, будто они обмениваются мыслями. Но не Хозяева. Они тоже эмпаты, но другого рода.
Когда мы говорим, к примеру, "рот", то звуки "р", "о" и "т", связанные определённым образом, всегда воспринимаются нами как одно и то же слово. Независимо от того, кто его произносит: я, Скайл, какой-нибудь шурази или не умеющая думать компьютерная программа. У ариекаев всё по-другому.
Их язык, как и все остальные в мире, складывается из упорядоченных шумов, но каждое слово для них - как воронка. Для нас каждое слово имеет свой смысл, а для них слово - это отверстие. Дверь, сквозь которую можно увидеть означаемое, то есть мысль, связанную с ним.
- Если я запрограммирую машину на всеанглийском так, чтобы она повторяла одно и то же слово, ты его поймёшь, - объяснял Скайл. - Если я запрограммирую машину словом из языка Хозяев, то я его пойму, а они - нет, потому что для них это всего лишь звук, в котором нет смысла. За словом должен стоять разум.
Разум Хозяев неотделим от их раздвоенного языка. Они не могут учить другие языки, потому что неспособны даже помыслить об их существовании, равно как и о том, что шумы, которые мы производим, - это слова. Хозяин понимает лишь то, что сказано на его Языке, осознанно, кем-то, у кого есть мозг. Вот что сбивало с толку ранних уклологов. Когда их машины говорили, Хозяева слышали только шум.
- Нет другого языка, который работал бы так же, - сказал Скайл. - "Человеческий голос способен постигать себя как звук самой души".
- Кто это говорил? - спросила я. Ясно было, что он цитирует.
- Не помню. Философ какой-то. Всё равно это не верно, и он это знал.
- Или знала.
- Или знала. Это не верно, по крайней мере, для человеческого голоса. Но ариекаи… говоря, они и вправду в каждом голосе слышат душу. Так у них передаётся смысл. В словах есть… - Он с сомнением покачал головой, а потом сказал просто, как говаривали в старину: - В них есть душа. Она должна быть, чтобы был смысл. Слово должно быть правдой, чтобы стать Языком. Вот зачем они делают сравнения.
- Как со мной, - сказала я.
- Как с тобой, но не только. Они делали их уже тогда, когда тебе подобных не было ещё на их планете. И пользовались для этого чем угодно. Животными. Своими крыльями. И тот расколотый камень - тоже сравнение.
- Расколотый и починенный. Вот что главное.
- Ну, в общем, да. Они раскололи его и склеили, чтобы потом иметь возможность сказать: "Это как тот камень, который был расколот и склеен". Что бы это ни значило.
- Но я думала, что они не так часто прибегали к сравнениям. До нас.
- Да, - сказал Скайл. - То есть… нет.
- Я могу подумать о чём-то, чего на самом деле нет, - сказала я. - И они тоже. Ведь это же очевидно. Как иначе они могли бы планировать свои сравнения?
- Не… совсем. У них нет никаких "а что, если…", - сказал он. - В лучшем случае, представление о том, чего нет, рождается в их головах как призрак призрака. В их Языке всё - правда. Сравнения нужны им для сопоставлений, для того, чтобы сделать правдой то, чего нет, но что им нужно сказать. Вряд ли они могут об этом подумать: может быть, просто таковы требования Языка. Душа, та душа, о которой я говорил, - это то, что они слышат в речи послов.
Лингвисты изобрели похожий на музыкальную партитуру способ записи двух переплетённых звуковых потоков Языка, дав обеим частям названия в соответствии с какими-то давно утраченными значениями: голос Поворот и голос Подрез. Их, наша, человеческая версия Языка была более гибкой, чем оригинал, который она копировала довольно приблизительно. Ей можно было обучить машины, ею можно было писать, и всё равно она оставалась непонятной Хозяевам, для которых Языком была речь, произнесённая кем-то, кто думает мысли.
- Ему нельзя научиться, - сказал Скайл. - Всё, на что мы способны, - скопировать их звуки, а этого недостаточно. Мы создали обманную аварийную методологию, к чему были просто вынуждены. Наши мозги работают не так, как у них. Чистая случайность смогла помочь нам заговорить на их языке.
Когда Урих и Беккер заговорили вместе, вкладывая в слово искреннее, разделяемое обоими чувство, причём один говорил Поворотом, а другой - Подрезом, искра смысла сверкнула там, где не преуспели зеттабайты электроники.
Разумеется, потом они пробовали снова и снова, они и их коллеги часами репетировали дуэтом слова со значением "здравствуйте" и "мы хотим поговорить". Мы наблюдали за ними в записи. Слушали, как они учат слова.
- Звучит, по-моему, безупречно, - говорил Скайл, и даже я опознавала отдельные фразы, но ариекаи, по-видимому, нет. - У. и Б. не имели общего разума, - сказал Скайл. - За каждым их словом не стояла единая мысль.
Хозяева реагировали уже не с тем безразличием, с каким они выслушивали машинно-синтезированную речь. В основном пары оставляли их равнодушными, но к иным они прислушивались с большим вниманием. Они знали, что к ним обращаются, хотя с какими именно словами, понять не могли.
Лингвисты, певцы, специалисты по психике обследовали те пары, которые вызвали наибольший интерес. Учёные хотели знать, что между ними общего. Так возник тест двухэлементной эмпатии Штадта. Двое достигают определённого порога на крутом вираже взаимной понимаемости, за которым запускается механизм связи разных мозговых волн, синхронизирующий и соединяющий их, и вот они уже способны убедить ариекаев в том, что звуки, которые они производят, - не просто шум.
И всё же ещё тысячи часов после контакта коммуникация оставалась невозможной. Много времени прошло, прежде чем исследования в области эмпатии дали свои плоды. Лишь немногие пары людей набирали приличный балл по шкале Штадта, приличный настолько, чтобы изображать единый мозг за фасадом звуков, которые они воспроизводили, как чревовещатели. Это и был тот минимум, без которого не выстраивался межвидовой контакт.
Кто-то пошутил, что колония нуждается в двойных людях. В этом и крылось решение проблемы.
Первыми собеседниками Хозяев стали прошедшие изнуряющую подготовку монозиготные близнецы. В большинстве своём они владели Языком не лучше других людей, однако успешных пар среди близнецов было выявлено больше, чем среди других контрольных групп. Говорили они ужасно, теперь мы это знаем, так что непониманиям между ними и ариекаями не было конца, но это был прорыв, который делал, наконец, возможной торговлю и демонстрировал стремление учиться дальше.
Я только раз в жизни встречала пару идентичных близнецов - не уроженцев Послограда, я имею в виду, - в порту на Треоне, холодной луне. Они танцевали, у них было своё шоу. Разумеется, они были кровными, а не искусственными близнецами, но всё же. Я онемела, когда их увидела. От их похожести, но не только. В основном от того, что они были не совсем одинаково одеты и причёсаны, их можно было различить по голосам, они могли находиться в разных частях комнаты и говорить с разными людьми.