В сотне метров от гексагона Хрустальный Всадник остановился. Он вонзил копье в землю и вытащил прозрачный меч.
Черный облизал обветренные губы.
- Ааа, к черту!
На самом деле, это должен был стать поединок между ним и вирусом, столкновение в ячейках процессора их таинственных коэффициентов.
Сантана поглядел на небо, что-то шепнул ему, и ветер сменил направление, тучи начали отступать.
Всадник завизжал; это был длительный, модулируемый, высокий визг, не содержащий никаких конкретных слов, выстроенный на гласных "ае ", вздымающийся и опадающий вместе с мерцающей в стеклянной руке иглой меча. И тут с землей вокруг нас что-то начало происходить - она как будто бы вскипела. Сантана сплюнул на нее; земля не успокоилась. Всадник все еще кричал. Потом он утих, и от его вопля замер лес, куда-то делся вихрь. Сантана вновь сплюнул - а земля кипела все сильнее. Жирные, тяжкие ее фонтаны, воняющие торфом и гнилью, вздымались выше наших голов; с каждой секундой удерживать равновесие становилось все труднее; это местное землетрясение было просто пугающим.
- Стоп! - произнес наконец Сантана.
Навалилась тишина. Почва застыла.
Черный свалился на колени.
- Следите за его щитом, - прошептал он, отчаянно хватая воздух.
Потому что Всадник уже атаковал. Меч, отходил наискось в сторону, словно асимметричный балансир. Зеркало забрало на лице. Острый край щита взрезает воздух. Дикость алмазного жеребца. Золотой ореол сетки световых отражений. И никакой тени.
Он уже поднялся на холм, где Сантана проводил свои ночные моления. И тут же ринулся на нас в убийственном галопе. Мы не слышали хриплого дыхания коня, поскольку тот и не дышал, будучи, равно как и сам рыцарь, мертвой массой. Зато мы видели пространство за ним - превратившееся в кривую, не имеющую перспективы призму.
Уже потом, вылавливая из памяти несколько выцветшие те сцены, я оценивал, что сам бой, с момента проникновения в гексагон, длился не более минуты. Поскольку я и сам играл в этом представлении свою роль, всего столкновения я, естественно, не видел, но и те фрагменты, которые были мною зарегистрированы, прежде чем выпасть в мягкую почву беспамятсва, были профильтрованы и деформированы моей личной точкой зрения.
Воспоминания - образы - словно кадры, вырезанные из много-много раз виденного фильма.
Лламет, кривыми пируэтами уходящий с пути Всадника. Сантана, откатывающийся в радугу и во Врата. Всадник, тормозящий и разворачивающий коня. Лламет, одной из своих коротких сабель перерезающий бабки жеребцу; появляющаяся на стекле, будто от огненной заразы, багровая полоса. Чудовищный удар хрустального меча. Сантана в высокой разноцветной полосе, выскакивающий из Врат. Сантана поющий, его горящая рогулька. Танец прозрачного коня. Отрубленная рука Черного, еще на земле разжимающая и сжимающая пальцы на волшебной раздвоенной палочке. Скачок Лламета, трещина, идущая через зеркало доспехов. Сантана, теряющий сознание в момент отчаянного продвижения ползком к Вратам. Поворот гигантского животного и атака на меня. Отблеск огромного, плоского щита, отражение в котором замораживает любой предмет с силой, пропорциональной его массе. Мой страх, словно еще один образ: дымная серость чувств. Мой меч, имя которому Немочь. Отскок. Шевеление щита. Захваченный на полушаге, я почти не могу шевельнуться, связанный своей одеждой и оружием. Забиваемый копытами Лламет - тем не менее, в какой-то дикой, болезненной трясучке всех своих конечностей, раз за разом наносящий удары в живот жеребца; сплетение угасающих отблесков его сабель на сетчатке моих глаз. Видимые сквозь серый дым истерии, разбросанные и засыпаемые кипением земли, кучи камня. Освободившийся из оков зеркального щита я сам; хрустальный клинок в моем животе. Гнилостно-желтый запах моих кишок. Земля. Семь голов, черные клыки, слепые глаза, тысячи щупалец. Всадник, багровостью изъянов режущих ударов Лламета вынужденный переложить оружие в левую руку и не имеющий возможности пошевелить головой; его конь, по причине нападений калеки и колдовства Сантаны преобразующийся в бесформенного монстра, словно червяк, который внезапно забыл, кто он такой - вспухает, делается все более чудовищным и отступает. Рыцарь, с громадным трудом сходящий с него; разъединение двух хрустальных тел. Рыцарь: алмазный Голиаф. Надо мною. Палач. Совершенство лезвия меча. Я бессмертен, я бессмертен, меня нельзя убить! Рассыпься! Разбейся! Шшшшш… Дождь стеклянных осколков. На мириады бриллиантов. Хрустальный ковер переливается золотом и серебром. Петля моих кишок, нарушающая его художественный порядок. Я, вслепую ползущий к воскрешению. Дематериализирующиеся внезапно растасканные повсюду останки Лламета. Радуги. Радуги! Я хочу распуститься в красочный гобелен. Это желание: черное, ледянисто-холодное, матовое… Врата: бледный образ иной реальности, вписанный в пурпурно светящиеся, прямоугольные рамки…
21. САНТАНА НЕПОНЯТНЫЙ
Тем не менее, он пришел в себя, и мне удалось вытащить его с того света и затащить назад. Черный, ничего не понимая, глядел на меня; теперь уже я сам хлопал его по лицу, чтобы вывести из обморока, в котором мысли бы не могли воспроизвести его тела.
- Что случилось? - спросил он.
А я и не знал, что ему, собственно, ответить.
Стеклянный песок хрустел под нашими ногами. От Всадника, коня и Лламета уже не осталось ни следа. Кровь калеки исчезла, равно как и часть его останков, в момент смерти. Кровь Сантаны вновь кружила в его сосудах: закон сохранения массы и энергии действует и в Иррехааре.
- Что произошло? - повторил Сантана, сделав глубокий вдох.
Я поднял свой меч, сунул его в ножны. Ему же подал палочку. Сантана рассеянно глянул на рогульку, затем поглядел на стеклянное крошево. Он думал.
- Лламет погиб, - это было утверждение.
- Понимаешь…
- Это ты справился с вирусом. Амнезия, говоришь, амнезия, а? Блядь, это же нужно быть таким как я идиотом…
Я схватил его за руку - Сантана отскочил.
- Знаю! - прошипел он, прикусывая нижнюю губу. - Знаю! Это ты Самурай! Только Самурай смог бы удержать, несмотря на переходы, иллюзию фигуры; только его одного бы не сломили Врата; только он один может обладать властью над вирусами! Только он один бессмертен; ведь всем известно: он никогда не умирал, он непобедим. Самурай!
И он настолько застал меня врасплох абсурдностью этого обвинения, что я даже не мог выдавить из себя простейшего отрицания. Я сделал шаг в его сторону, но тут же он вытащил и направил в мою сторону свою рогульку, которая вновь загорелась при звуках единственного его слова:
- Шекалакк-шекулакк!
Я почувствовал, что это заклинание, с какой бы оно целью не произносилось, по сути своей направлено против меня, и в мыслях, совершенно инстинктивно, тот другой, более быстрый и более опытный чем я, вскрикнул: - Нет!
На лбу у Сантаны выступил пот.
- Я же знал, - бормотал он. - Знал. Самурай. Господи Боже, я… Черный выглядел так, будто его сглазили.
- Ты чего выебываешься? Какой еще Самурай?
Только он уже срывался в иной мир - я видел его сквозь окно Врат: островок на озере, камыши, гнездо чаек…
Я его не догоню, в этом не было никаких сомнений; у меня нет никакого опыта в выслеживании по последовательности, а у него в каждом гексагоне имеется пять различных направлений бегства на выбор, опять же, у него имеется большой опыт.
Ноги подо мной подогнулись, и я уселся прямиком в алмазную пыль.
22. КАВАЛЕРР: УНИЖЕНИЕ
Залежи грозовых туч, отогнанные волшебством Сантаны, маячили где-то далеко на горизонте. Ветер утих. Сделалось теплее - солнце грело с летней страстностью. Я сидел посреди безумно искрящегося коврика и пытался собрать мысли.
В теории, я мог бы возвратиться в Луизиану, даже в Астро. Вот только - зачем? Сантана успеет добраться туда раньше: я же встречу там соответствующий приветственный комитет. Не было никаких сомнений, что охотники вскоре появятся и здесь. Последовательность была освобождена от вируса; с моментом уничтожения одного из них испарились и все другие отражения, так что теперь каждый может устроить охоту на Адриана-Самурая, такой вот гвоздь сезона. Назгул наверняка отдаст подобного рода приказ! В том числе, даже если и не поверит Сантане - ибо ошибка в случае неверной оценки ситуации могла бы ему дорого стоить: гляди, какая лафа, Самурай, один-одинешенек, торчит на их территории. Все эти три свободные, хотя и контролируемые переходы на пограничные последовательности с этого момента будут контролироваться настолько тщательно, что через них вообще никто уже не сможет пройти - ведь Самурай у нас мастер иллюзий! Блин! И что это Сантане в голову стрельнуло? Что мне теперь делать? Бессмертный, это еще ладно; бессмертный, но неприкасаемым назвать нельзя. Внешняя Сторона?… Но ведь я о ней практически ничего не знаю…
Я успел принять два решения - как можно скорее отойти от гексагона и помолиться Аллаху, чтобы получить от него видение-совет - как вдруг из Врат за моей спиной появился какой-то человек, я почувствовал это по завихрениям воздуха.
В голове мелькнула - и тут же погасла - кислая мысль о Лламете; но, хотя он и вправду возрождался в этой последовательности, в высокотехнологическом мире, заполненном концентрационными лагерями, о чем я знал от Клары - все равно, так быстро возвратиться он бы не успел. Тогда кто же? Сантана?
Я отскочил в сторону, обернулся - рука на рукояти меча.
Только это был не Сантана, не Лламет, ни вообще кто-либо из известных мне игроков.
- Вот это здесь, что? - буркнул он, собирая с земли горсть хрустальных зерен. При этом он не спкскал с меня глаз.
Симулятивная генетическая карта его персонажа, должно быть, представляла собой истинную амальгаму генотипов всех возможных рас мира; фенотип же, естественно, никакой из них не соответствовал. Высокий, худощавый, зеленоглазый, сухощавый. Двигался даже слишком плавно. Одет он был в странную комбинацию обтягивающего охотничьего костюма и легких, ориентальных одежд. Его длинный, узкий меч походил на самурайские мечи. Не было никаких сомнений, что он обладал очень высокими коэффициентами, раз мог поддерживать, несмотря на переходы, подобную внешность.
Аристократ.
- Ты видел тех, кто его пришили?
- Ты кто такой?
Он отряхнул руки и поглядел мне прямо в глаза.
- Кавалерр.
Скорее всего, смерти вируса он должен был ожидать где-то в этой же последовательности, в противном случае, не появился бы здесь так быстро. Какие приказы получил он от Ерлтваховицича?
Ерлтваховицич?
- Это я тот самый лишенный памяти бессмертный тип Сантаны, - сообщил я. По моим расчетам, Черный, скорее всего, со своими параноидальными подозрениями до Кавалерра добраться не успел. Впрочем, у меня и так никакого выбора не было. - Ты мог бы провести меня к Ерлтваховицичу? Для меня это крайне важно.
Прозвучало это довольно странно.
Тот издевательски осклабился.
- А Сантана?
- Что, Сантана?
- Выкинул тебя? Внезапно начал разделять мнение Назгула, или как?
Я бы и солгал, вот только понятия не имел, какая ложь его успокоит; ложь обладает тем преимуществом над правдой, что может удовлетворить обе стороны, в то время как правда, чаще всего, не удовлетворяет ни одну из них - но, чтобы врать с пользой, следует знать ожидания сторон, я же, по правде, не знал даже собственных.
- Он утверждает, будто бы я - Самурай, - сказал я. - Будто бы с самого начала маню его иллюзий; поскольку это именно я уничтожил этот вирус.
- Каким образом?
- Я и сам не знаю. Так как, проведешь меня? Если хочешь, я отдам тебе оружие.
- Ты ищешь убежища. - Эта его усмешка; рука на рукояти; нога вперед. Черт подери, я сгораю от стыда.
- Да.
- Ничего не могу тебе гарантировать, даже того, что Ерлтваховцич тебя вообще примет, даже того, что выпустит.
- Это я понимаю, - склонил я голову.
Он щелкнул пальцами, и все стекло вируса, словно стадо хрустальных дождевых червей, в мгновение ока заползло в почву, и так опухшую после недавнего кипения. В абсолютной тишине.
- Это на всякий случай, - объяснил Кавалерр. - Мы же не хотим, чтобы местные проявляли нездоровый интерес к окрестностям гексагона. Правда?
23. МЕЖДУ ВЕРТИКАЛЯМИ
И он повел меня: мы вошли во Врата. За ними безумствовала буря.
Далее, в той же самой последовательности - в бок и вверх. На уровне двадцать первого века мы перебрались на другое полушарие, в Бразилию, пользуясь молниеносным авиационным соединением; там размещался гексагон последовательности Black Two. Принимая во внимание возможность быстрого перемещения на большие расстояния, в высоких мирах подобные скачки осуществляли как раз таким вот образом. На том же самом уровне дерева мы прошли сквозь три очередные последовательности, и начали спускаться вниз вдоль оси Mystic Zero.
На сорок втором прыжке мы пересекли границу доминиона Ерлтваховицича, состоящего из пяти миров.
24. АДРИАН И ЕРЛТВАХОВИЦИЧ
И вновь близился дождь. На серо-голубом небе одни тучи клубились над другими. Из окна моей камеры виден северный берег реки и туманные очертания отдаленных гор, с которых сползали грозовые фронты. Окно вовсе не было зарешеченным или столь узким, чтобы я не мог через него протиснуться, но несколькосотметровая пропасть, отделявшая его от земли, эффективно заменяла любые защитные приспособления.
Хоть и шикарная - но все-таки камера. В дверях даже не было ручки. Но в ней не было и смотрового окошечка. Иногда я задумывался над тем, не является ли могучее, позолоченное зеркало, висящее на западной стене и которого невозможно сдвинуть с места - односторонним зеркалом, а по сути своей - окном. Правда, этот мир, по-видимому, находился на слишком низком уровне. Честно, говоря, я никак не мог разместить его на дереве миров, но, судя по тому, что мне было известно про Ерлтваховицича, я размещал его где-то во втором, третьем веках.
Впрочем, знал я очень мало; мне вообще не удалось с ним встретиться. Кавалерр сразу же доставил меня в эту башню. Меня это не удивило и не обеспокоило: он даже оружия у меня не отобрал. В подобного рода ситуациях меч мало на что может пригодиться, разве что можно им себе живот вспороть; только Кавалерр был уверен, что, будучи бессмертным, я не смогу удрать таким вот образом. Я мог бы выброситься из окна, при этом разбился бы в кашу; вот только что мне от того, что в виде каши я останусь в сознании.
Эти тучи. Уж лучше, чтобы окна у меня вообще не было. Ветер, несущий запахи речного ила.
Торганет меня Ерлтваховцич Назгулу или Самураю. А те будут мне горло резать, пальцы отрубывать…
Я сидел спиной к двери - меня предупредил только писк петель, который мне был хорошо известен по визитам тюремщиков, приносящих мне еду. Я поднялся. Он уже был внутри, захлопывая двери за собой. Затем он обернулся, улыбнулся, выгладил одежду. На его руке я увидал шрам в виде монеты.
Ерлтваховицич был, по-видимому, единственным игроком в Иррехааре, который пользовался своим истинным именем, а не именем своего персонажа, поскольку управляемым им персонажем был Иисус Христос. Сразу же после аварии, он всех остальных Христов вырезал и остался теперь единственным Сыном Божьим. А резня эта должна была быть нешуточная; принимая во внимание на большие потребности, Иррехааре образовало видений подобного типа столько, что одних только мифических христианских вертикалей появилось около двух десятков. Таким образом, Ерлтваховицич прикончил где-то столько же и Мессий. Я понимал, что некто, чьим наибольшим желанием было умереть в муках на кресте, пережить собственную смерть (может отсюда в Аллахе и имелся подобного рода алгоритм!) и восстать из могилы - никак не может быть здоровым умственно. Вот только Ерлтваховицич был оригиналом среди оригиналов - ходили слухи, что его коэффициенты превышали даже коэффициенты Назгула.
Бороды у него не было, волосы были собраны на шее; резкость семитских черт обозначала его лицо звериной хищностью, которая не смягчалась даже улыбкой. Когда, сложив руки на груди, он уселся на стуле, свободно вытянув ноги, я чуть ли не видел кружащие в его мыслях, погруженные в гноящихся ранах блестящие клинки ножей.
- Я знаю, что ты не Самурай, - сказал он.
Правда, сам я уже начал в этом сомневаться.
- Но вот Назгул об этом не знает, и убедить его в этом тоже невозможно, и уж наверняка не Черный Сантана. Впрочем, здесь дело даже не в уверенности, но, сколько, в политической цели. - Улыбка на его лице сделалась шире. - Они уже нашли Алекса, и теперь готовят нападение на Самурая через Внешний Мир, а ты являешься тем, кто поднимает людей, у которых имелись сомнения в смысле новой войны. Тут так, как можно верить заверениям неприятеля: он в собственной особе шпионит за нами, обманывает нас и заманивает. Другое дело, что сам Назгул гораздо чаще и явственней нарушал договоры. Это вопрос пропаганды. Нужно иметь какие-то приоритеты, не так ли?
- Назгул наверняка только и мечтает, чтобы я торчал здесь под замком, лишенный возможности опровергнуть лживые измышления, находясь за пределами мести их солдат. Имя и символ, ничего больше, - пробормотал я, вглядываясь в Ерлтваховицича исподлобья.
- Я не поддерживаю ни одну из сторон.
"А откуда тебе известно, что я не Самурай", - подумал я. "Ты должен был с ним встречаться".
- Поддерживаешь. Даже невольно, - сказал я, садясь напротив него на кровати. - Насколько я понимаю, благодаря мне, Сантана вновь в милости.
Тот наморщил брови, мрачно глянул на тучи. Эта неожиданная смена настроения, характерная для психически неуравновешенных людей, выбила меня из колеи.
- Есть одно стихотворение, - тихо произнес он. - Перемены. Колдовством рассвета - и дерево становится зверьем, и дальше перемена… Без прошлого. А ты - в какой крапиве душу всю обжег, что мчишься напролом украдкой. И почему все на тебя глядят лишь с подозреньем? - склонился он вперед, вонзив в меня свой взгляд гипнотизера. - Что, вопреки тебе, ночного знают о тебе они?… А ты себя не помнишь, свет жизненной зари всю память в тебе стер.
Помню - слова отпирают во мне врата сознания - я помню все стихотворения мира; нечто ужасное, какой-то вулкан невозможности вздымается внутри меня. Так что же сделал я, что всеми пальцами висок сжимаю? Чем был я ночью той, которой нет теперь?
- Я мог бы убить тебя одним словом, - говорит он и выжидающе глядит на меня.
Я же знаю, что это ложь, что это испытание. И что я его не сдам, поскольку даже не понимаю. Смерть не стоит ни за какими вратами моего сознания, я не вижу ее, а пока я не вижу, пока не будут открыты эти врата - я бессмертен; это я знаю. Но не больше. Врата к моим воспоминаниям не сгруппированы в гексагоны и вертикали; вламываться в них следует по отдельности.
Он, этот дикий, таинственный Ерлтваховицич, пробудил во мне страх перед самим собой. Он умел вскрыть внутреннюю часть меня самого, чего сам я делать не умел - а эта власть намного больше власти над жизнью и смертью. Он не убьет меня одним-единственным словом, зато этим словом он может меня из мертвых, из забытья воскресить, а я не знаю, что это за слово. Не знаю, когда он его произнесет. Мне следует заткнуть уши.
Только я не заткнул.
Он выпрямился, поменяв при этом выражение лица.