Я подчинился. Молодой человек, похожий на хакера, сноровисто защелкнул защелки, крепящие к креслу мои руки и ноги. На голову мне надвинули массивное сооружение, похожее на несоразмерно большой и тяжелый шлем, и я перестал видеть и слышать. Я впал в ступор, думать стало трудно, мысли вяло ползали по мозгу, как умирающие тараканы в рекламе "Верминатора".
Что делать? Сейчас, если я ничего не предприму, они узнают все, что я думал и чувствовал последнюю неделю. Они поймут, что я умею не только делать деньги из ничего, но и убивать людей. А еще им станет известно, что вирус "Ниндзя" в их закрытой сети завелся вовсе не из-за ошибки администратора. К какому выводу придет Царьков? Я вспомнил фильм про девочку, которая умела воспламенять взглядом, и решил, что он никакого вывода не сделает. Потому что я уже сформулировал и отдал приказ. Мне показалось, что вокруг моей головы появился темный нимб, который стал быстро расширяться во все стороны, причем чем дальше уходили его края, тем бледнее он становился. Когда нимб достиг в диаметре нескольких метров, он бесследно растаял.
Я расслабился и стал ждать, что будет дальше. Ждать пришлось недолго.
Шлем отъехал назад, и я снова стал видеть и слышать. Лампа дневного света под потолком, раньше казавшаяся не особенно яркой, теперь ослепила меня. Я начал моргать и жмуриться. От яркого света на глазах выступили слезы, хотелось утереть их рукой, но руки были привязаны. Я прислушался к разговору.
– Ни хрена себе! – Голос одного из амбалов.
– Ты уверен? – Это Царьков спрашивает молодого человека, похожего на хакера.
– В чем тут можно быть уверенным? – Это оправдывается вышеупомянутый молодой человек. – Управление "Ф" так и не дало нам полный отчет о том случае. Я не знаю, что именно у них случилось, может, там было совсем другое. Все, что я знаю, – это то, что, когда под ментоскопом допрашивали Эль Янтара, томограф вышел из строя при первоначальной настройке. То есть сразу же после включения. Здесь та же самая хрень.
– Сколько времени нужно, чтобы починить этот гроб?
– Если не придется ничего менять по-крупному, часов пять-семь.
– А если придется?
– Несколько дней, может быть, неделю. А то и месяц, если на складе не окажется нужных деталей.
Царьков нецензурно выругался. Он подошел ко мне, оперся руками на подлокотники кресла и вплотную приблизил свое лицо к моему. Его лицо было перекошено от злости и ненависти. Да, я не ошибся, от ненависти. Он сказал:
– Что, парень, думаешь, ты самый умный? Что в спецслужбах одни дураки работают? Что мы не знаем, что "Аль-Адха" умеет противостоять нейронному сканированию? Сейчас ты мне все расскажешь. Когда ты был завербован?
– Чего? – Я искренне удивился и тут же получил смачную пощечину.
– Все! Игры кончились. Не хочешь говорить по-хорошему, будем по-плохому. Когда был завербован?
Еще одна пощечина. На этот раз я попытался закрыться, но мои руки намертво прикреплены к подлокотникам. Во мне вспыхнуло бешенство.
– Пошел на хрен! – крикнул я. – Я ничего не знаю ни об "Аль-Адха", ни о…
И получил еще один удар в лицо. Кто-то из амбалов посоветовал Царькову:
– Зуб не выбей, а то придется отмазываться. Я отчаянно выкрикнул:
– Еще один удар – и ты труп! Царьков рассмеялся:
– Говори!
– Я никогда не был завербован! Я вообще не завербован! Мне наплевать на ваши глупые игры, я ничего не знаю об "Аль-Адха", я не умею ломать ментоскопы. Я обычный российский студент…
Еще один удар, теперь уже кулаком. Мой левый глаз начал заплывать. Я завопил:
– Ну все, блин, уроды, допрыгались! – И включил насос.
Царьков уменьшился, отдалился, стал прозрачным и исчез. В комнате воцарилась тишина.
Растрепанный молодой человек и два амбала выглядели точь-в-точь как зрители в кинотеатре. Судя по их лицам, они смотрели фильм ужасов. Амбал, сидевший в середине, пробормотал что-то нецензурное. Я отдал приказ, и защелки кресла сами собой раскрылись. Я встал и понял, что тело сильно затекло. Я потянулся, и это привело зрителей в ужас. Молодой человек сделал неуловимое движение, амбалы вздрогнули, синхронно потянулись к подмышечным кобурам, переглянулись и остались на месте. Я не понял, что произошло, но это, кажется, уже не важно.
Я повернулся, пошел к двери (никто не пытался меня остановить) и вспомнил, что просто так она не откроется, обернулся и сказал:
– Откройте.
Молодой человек медленно ответил, кажется, он боялся делать резкие движения, даже повышать голос:
– Дверь заблокирована. В здании тревога. Вам не уйти.
Я усмехнулся. Забавно, что он обратился ко мне на "вы". Как мало надо сделать, чтобы тебя начали уважать, – всего лишь убить человека на глазах у собеседника.
Я сел обратно в кресло, из которого так хотел вырваться минуту назад, и спросил:
– Ну и что будет дальше?
Мои собеседники промолчали. Судя по тому, как они одновременно отвели взгляд, предусмотрена какая-то стандартная процедура на этот случай. Например, в комнату подается усыпляющий газ. Я решил, что не буду проверять, верно ли это предположение. Я телепортировался.
* * *
Секунду назад я сидел в подвале ФР, и вот мир расплылся, краски выцвели, все стало однотонно-серым, белесые огоньки, черные пятна, все колышется, вращается и переливается. Я знаю, что это место называется "центр вечности", но не знаю, откуда я это знаю. Успел подумать, что не указал точку назначения, но сквозь ускользающую сероту уже проступили краски реального мира, и сразу узнал, где нахожусь, – я стоял посреди своей комнаты.
Мир еще не успел обрести все многоцветье, а я уже понял, что в интерьере моей комнаты кое-что неправильно. Незнакомый мужчина сидел на корточках перед моим письменным столом и с явным любопытством заглядывал в выдвинутый нижний ящик. Он не видел меня, он сидел спиной ко мне, и я не видел его лица, но во всей его позе было нечто такое, будто незнакомец не роется в чужом столе, а выковыривает алмазы из стен шахты, больше всего на свете боясь расколоть очередной извлекаемый камень. Я оглянулся.
На стуле у противоположной стены сидел Женька – мой сосед, музыкант из оркестра детского театра. Он глядел на меня и глупо моргал, как лягушка в рекламе средства для улучшения пищеварения. В дверном проеме, прислонившись плечом к косяку, стоял мой отец. Я успел уловить смену выражений на его лице – вначале печально-потерянное удивление, затем внезапный и невидимый бросок адреналина в кровь, и вот передо мной совсем другой человек. Два быстрых взгляда налево и направо, затем неуловимый жест рукой. Этот жест явно обращен ко мне и означать он может только одно – немедленно возвращайся, откуда пришел. Одновременно плечо отделяется от косяка, туловище приобретает вертикальное положение, ноги слегка сгибаются в коленях, руки обманчиво расслабляются – папа что, собрался драться с ментами? Я знаю, он меня любит, любой нормальный отец любит своего сына, и я помню, что он раньше имел какой-то пояс у-шу, но драться с ментами? Из-за меня? Он же уверен, что я совершил преступление, менты обязаны были показать ему ордер, он знает, что меня обвиняют в преступлении первой степени. И в любом случае, если твоего сына повязали менты, пусть даже и ни за что, каждый знает, что бороться за родную кровиночку надо не так – следует нанять адвокатов, напрячь старые связи среди многозвездных генералов, в конце концов дать взятку кому надо. Но эта боевая стойка… знающему человеку просто невозможно не узнать ее.
Краем глаза я уловил, что человек, сидящий на корточках спиной ко мне, начал медленно разворачиваться. Видимо, почувствовал изменение атмосферы в комнате. Отец повторил свой жест, и теперь он был куда понятнее. Я подчинился.
* * *
Мир посерел и обесцветился. На мгновение меня обволокли серо-бело-черные потоки центра вечности, а затем снова возник окружающий мир.
Оказалось, что я нахожусь в квартире Маринки, в большой комнате, и что стою точно посередине между Маринкой и три-дэ-ти-ви. Маринка смотрела на меня, и было видно, что она не верит тому, что видит. Я глупо улыбнулся и сказал:
– Привет!
Маринка нахмурилась. Она покосилась на стакан с остатками вина, стоящий на столике. Я шагнул к ней.
– Да я это, а не глюк.
Маринка неуверенно прикоснулась к моей руке. На ее лице отразилась целая гамма чувств: недоумение, испуг и почему-то жалость. Я проследил направление ее взгляда и вспомнил, что у меня огромный фингал под левым глазом. Как только я это вспомнил, щека заболела. Я отдал короткий приказ. Молниеносная вспышка боли, странное, невозможное движение под кожей лица, секунда нестерпимого зуда, и все кончено. Мое лицо в полном порядке. Зато Маринка теперь совсем не в порядке – глаза расширились, рот открылся, как бы она не упала в обморок.
За последние минуты произошло очень много очень важных вещей. Но все это можно обдумать потом. Я сказал:
– Люблю тебя.
Я наклонился к Маринке, взял ее лицо в свои ладони, она неуверенно потянулась ко мне, и я поцеловал ее.
Она смотрела на меня, и ее взгляд выражал, что она понимает, что ничего не понимает. Я пристроился на подлокотнике кресла и сказал:
– Мне надо рассказать тебе очень много. Помнишь, тогда, в беседке, я слушал, а ты говорила. Теперь моя очередь.
И я начал рассказывать. Я рассказывал всю правду и одну только правду, не оправдываясь и не приукрашивая действительность. Только в одном месте я чуть-чуть солгал – Маринке незачем во всех подробностях знать, как хулиганы в автобусе издевались надо мной, а я не знал, как себя защитить. Ей достаточно того, что в конце концов победа осталась за мной.
Я дошел до момента, когда впервые вошел в сеть в режиме бога, и Маринка перебила меня:
– Игорь… так это ты? Это ты вылечил мою маму?
– Я.
– Но… почему ты не вылечил ее до конца? И в самом деле, почему? Я не знаю. Могу попытаться это объяснить, и я попытался.
– Понимаешь… я боюсь этого. Боюсь того, что умею делать. Каждый раз, когда я делаю что-то сверхъестественное, каждое мое действие приводит к чему-то такому, чего я не хотел. Я хотел избавиться от хулиганов и убил трех человек. Я хотел просто поразвлечься и обидел Ивана Моисеевича. Я хотел сделать доброе дело, а оказалось, что я создал тебе кучу проблем.
Маринка снова перебила меня:
– Какие, к черту, проблемы? Думаешь, мне было лучше, когда моя мама валялась в больнице живым трупом? Черт с ними, со всеми этими проблемами, главное – что она жива! И одно только это перевесит все проблемы, которые ты создал. Ты можешь сделать так, 'чтобы она была совсем здорова?
– Наверное. Думаю, я мог бы сделать это и раньше. Но когда я давал приказ, то просто не подумал, что у нее атрофировались мышцы, а потом… потом испугался. Я до сих пор боюсь.
В этот момент я понял, что действительно боюсь. И стало ясно, чего именно я боюсь. Странные сны внезапно сложились в единую картину, и от этой картины меня передернуло. Воистину, подсознание – странная штука.
Охотник, за тенью восстает. Дети-мутанты. Ключи падают на землю. Я знаю, что будет дальше. Это действительно страшно. Мне остается только надеяться, что это всего лишь мое подсознание и что зверь не выйдет из моря. Ни во сне, ни наяву. Будем надеяться. А пока сделаем доброе дело. Может быть, когда ТОТ, кто взвешивает сердца, станет взвешивать мое сердце, этот поступок перевесит все остальное, сотворенное мною. Попробуем.
Я попробовал. Секунда ожидания, ответ – все ОК. Я сказал:
– Позвони маме.
Маринка позвонила. Разговор был коротким. Я не слышал его, телепатический разговор нельзя слышать, я об этом уже говорил, и по выражению лица в ходе разговора тоже ничего не понять, но, когда разговор закончился, все стало ясно. Она разрыдалась. Она буквально билась в истерике, а я гладил ее по спине, пытаясь успокоить, и потребовались две бесконечно долгие минуты, чтобы понять, что она рыдает от радости, У меня все получилось. Ее мама теперь абсолютно здорова. Все замечательно.
Маринка сказала:
– Игорь, я не знаю, кто ты такой на самом деле, но мне наплевать. Будь ты даже сам Антихрист. Я сделаю для тебя все. Все, что попросишь.
Я, улыбнувшись, ответил:
– Тогда слушай дальше.
Я рассказал про успехи Егора на финансовом поприще, и Маринка возмутилась. Она ничего не поняла в технических деталях, но возмутилась и сказала:
– Он не должен был просить у тебя денег. Это как если бы Моисей взошел на гору Синай и попросил у Бога шестисотую колесницу. Можно подумать, у Него нет других проблем. Это из-за него у тебя неприятности?
– Можно сказать и так. Слушай дальше.
Я рассказал историю общения с Царьковым. Как ни странно, Маринка меня совершенно не осуждала. Видимо, ненависть к правоохранительным органам – профессиональная черта всех проституток, пусть даже и бывших. Я рассказал, как убил Царькова, как покинул негостеприимный подвал, как побывал у себя дома, не стал рассказывать только о странном поведении моего отца. Это наше с ним дело.
Я ожидал, что Маринка впадет в ступор, но я просчитался. Ею овладела жажда деятельности. Она сказала:
– Тебенадо спрятаться. Ты, конечно, крутой, один легко замочишь роту ОМОНа, но зачем это надо? Только совесть будет потом мучить. Залегай на дно. Сейчас я позвоню
Борману…
Она явно собралась звонить, и я поторопился перебить ее:
– Подожди! Ты уверена?
– Уверена. Борман – редкостный мерзавец, но свое дело знает. Он спрячет тебя так, что ни менты, ни ФР не найдут. А что делать дальше – обдумаем потом, в более спокойной обстановке.
– Но он же бандит!
– Ну и что?
– Как ты не понимаешь! Думаешь, он поможет мне бескорыстно? И ты можешь себе представить, что он захочет от меня получить?
– Какая разница? Ты же теперь самый крутой! Да что бы он ни захотел, ты ему ничего не дашь, а если заерепенится – ликвидируешь у него одно яйцо, сразу станет послушным. Да и вряд ли он будет у тебя что-то просить, он… тоньше он работает, гад.
Кажется, я совсем не понимал Маринку. Откуда у нее такая кровожадность? Будем надеяться, что от шока.
– Ладно, звони, – сказал я. И подумал: хуже не будет. Можно, конечно, телепортироваться куда-нибудь подальше, и никакой Борман нам не потребуется, но я не хочу пользоваться способностями без нужды. Не знаю, почему. Потом разберемся.
Маринка позвонила Борману, и тот ее озадачил. Он сказал, что высылает за нами машину и что машина будет через пятнадцать – двадцать минут. Подозрительно, невозможно быстро. Маринка спросила, почему так, и Борман ответил, что двое его ребят случайно проезжали неподалеку по своим делам, и он приказал им доставить нас на его дачу. Подозрительно, но возможно. Впрочем, если это не случайное совпадение, а какой-то хитрый замысел, то ничего не изменит. Маринка права – я теперь действительно очень крутой.