- Должно быть, из-за лекарств.
- Я храплю? - спросил Алан.
- Нет, - ответила она.
- Почему я не храплю?
- Потому что ты молодой, здоровый и красивый, - сказал я.
- Это правда? - уточнил он у Анны.
- Правда то, что ты молодой, здоровый и красивый, - ответила она. - Может быть, правда и то, что ты не храпишь именно поэтому. Теперь послушайте. Мальчики, сегодня ночью я хочу поспать одна. Я буду спать в твоей комнате, Алан. Ты можешь спать здесь, на моей кровати. Не возражаешь? Только одну ночь, может быть, две.
- Я не возражаю, - ответил Алан, что меня удивило.
Анна легла спать рано. Алан остался в гостиной один. Было начало двенадцатого, когда он вошел. Я спал уже час. Алан включил верхний свет. Лампа в открытом абажуре ослепительно вспыхнула, заставив зажмуриться. Я спал на спине, в обычной позе, в какой я засыпаю, и свет меня разбудил.
- Выключи свет, - попросил я.
- Я не выключу свет, - сказал он.
- Почему не выключишь?
- Не хочу, - ответил он. - Я хочу поговорить.
- Мы можем говорить в темноте, - предложил я.
- Я не буду говорить в темноте, - сказал он. Похоже, он больше не хотел быть любезным или милым, другими словами, он стал придерживаться прежней линии поведения. - Я не хочу спать. Я не хочу спать в этой кровати.
- Почему?
- Потому что ты храпишь, - сказал он.
- Где ты будешь спать?
- Я буду спать на диване.
На нем была зеленая футболка, а вместо шорт, которые он обычно носил в квартире, темно-зеленые плавки. (Он так и не раздевался передо мной.) Анна купила ему плавки, рассчитывая найти место, где он сможет купаться. Мы предполагали, что Алан никогда не плавал и не умел плавать. Проблемой была его татуировка. Анна надеялась найти, как она говорила, источник, куда она могла бы возить его после наступления темноты, чтобы он мог поплескаться, понежиться в воде, немного остыть. Алан не проявлял никакого интереса к купанию, но ему нравилось носить плавки. Они были свободными, мешковатыми, и под них не требовалось надевать нижнее белье.
Алан был в темных очках и бейсболке "Джетс". Он явно не интересовался модой и не разбирался в ней. Впрочем, то же самое можно было сказать и обо мне. Он сел на кровать Анны, свесив ноги на пол. Наклонился вперед, чтобы сократить расстояние между нами. Я повернулся на бок, к нему лицом.
- Рэй, ты когда-нибудь занимался любовью с женщиной?
Он вынул что-то из кармашка плавок, но я не мог рассмотреть, что это.
- Да, - ответил я. - Что у тебя там?
Вместо ответа он протянул маленькую пластиковую фигурку, которую я не сразу узнал.
- Что это? - спросил я.
Он не ответил, но продолжал держать ее так, чтобы я мог рассмотреть.
Я увидел, что это кукла, которую Алан так захотел купить, когда они с Анной отправились на шопинг. Он снял с куклы костюм пони, пегую одежку с капюшоном. Он показал мне куклу такой, какой она осталась - абсолютно голой. Об анатомически правильном воспроизведении фигуры не могло быть и речи. Кукла была дешевой пластиковой дрянью: лысая голова (вместо волос у нее был капюшон), руки, ноги, непропорциональное туловище, все вместе не более пяти дюймов высотой. Я знал, конечно, кукол в костюме овечек Долли: такие же пластиковые фигурки, одетые в костюм с капюшоном, имитирующий овечью шерсть. Каждый год, когда наступал день Долли, повсюду продавались миллионы таких вещиц.
- О, точно, - сказал я. - Кукла.
- Похожа на женщину? - спросил он.
- Да.
Пока мы разговаривали, Алан расчленял куклу, отделял от нее руки, ноги и голову (все было прикреплено к туловищу шаровыми шарнирами), потом снова присоединял их на место. Он выполнял эти действия без перерыва, ловко, не глядя на куклу - действовал явно рефлекторно и механически.
- Ты занимался любовью с Анной? - спросил он.
- Я имел в виду мою жену.
- Ее звали Сара, - сказал он.
- Да.
- Вы занимались любовью?
- Да.
- Сколько раз вы занимались любовью?
- Не знаю, - ответил я. - Мы были женаты. Много раз.
- Сколько времени вы были женаты?
- Семь лет.
- Вы занимались любовью много раз?
- Да.
- Сколько раз? - спросил он. - Сто сорок четыре раза?
Я рассмеялся, не сумев сдержаться.
- Откуда ты взял эту цифру?
- Это двенадцать дюжин, - сказал он. - Сто сорок четыре.
- Я знаю, - кивнул я.
- Сколько раз? Сто сорок четыре?
- Я не знаю, Алан.
- Ты занимался любовью с Анной?
Он не отрывался от куклы, разбирая и тут же собирая ее обратно.
- Нет, - сказал я.
- Я имею в виду раньше.
- Раньше, чем я женился? - переспросил я. - Нет. Никогда.
- Ты будешь заниматься с ней любовью?
- Я не буду заниматься любовью ни с кем.
- Рэй, я буду когда-нибудь заниматься любовью с девушкой?
- Возможно, будешь.
- Возможно, буду, - повторил он. - Это хорошо?
- Заниматься любовью?
- Да.
- Иногда, - сказал я.
- Иногда.
- Да.
- Иногда это хорошо, - повторил он.
- Да.
- А иногда плохо?
- Да, - подтвердил я. - Думаю, иногда это плохо. Я имею в виду, бывает по-разному.
- Бывает по-разному.
- Это зависит от многих вещей. Как ты себя чувствуешь. Как она себя чувствует. Какое время дня. Какая погода.
- Это зависит от погоды?
- В некоторой степени, - сказал я. - Да. Зависит. Зависит от многих вещей.
- Это больно?
- Кому?
- Девушке.
- Может быть и больно, - кивнул я.
- Отчего это может быть?
- Если ты слишком грубый, - сказал я.
- Я не буду слишком грубым, - пообещал он.
- Я уверен, что не будешь.
- Я не сделаю ей больно.
- Послушай, Алан, - сказал я, решив, хотя и слишком поздно, сворачивать разговор, который мог еще больше расстроить и опечалить его. - Это не то, о чем надо так сильно беспокоиться.
- Я беспокоюсь.
- Я знаю. Мне очень жаль.
- Ты об этом не беспокоишься, Рэй, потому что ты старый.
- Наверное, ты прав.
- Наверное, я прав, - повторил он. - Когда тебе было столько лет, сколько мне, тебя это беспокоило?
- Не очень, - ответил я.
- Ты любил Сару?
- Очень.
- Ты любишь меня?
- Я тебя люблю, - ответил я, не задумываясь.
- А я тебя люблю?
- Не знаю.
- Я тоже не знаю, - сказал он. - Я люблю Анну?
- Она тебя любит. Это я знаю.
- Я это тоже знаю, - кивнул он.
Минуту он ничего не говорил. Наверное, думал о том, что я сказал, и (или) пытался смириться с моей бесполезностью. Потом встал и пошел к двери. Повернулся, чтобы взглянуть на меня. В руке он держал собранную куклу.
- Я делал это, - сказал он.
- Я знаю, - ответил я.
- Не знаешь.
- Я тебя видел.
- Ты меня не видел, - возразил он.
- Видел.
- Ты меня не видел. Тебя там не было, - сказал он. - Я делал это с куклой.
Он выключил свет.
Глава тринадцатая
У нас почти не осталось времени.
Сегодня двадцать пятое. В сентябре тридцать дней, значит, осталось шесть.
Пока я пишу эти слова, Анна на кухне готовит ужин, открывает и закрывает шкафчики и ящички, гремит кастрюлями, звенит столовыми приборами, отчаянно пытаясь себя занять. Алан сидит в комнате Анны. Он заперся там сегодня утром, когда уехал Высокий, оставив после себя хаос. Заперся и не выходил.
Вместо ожидаемого супа мы нахлебались дерьма.
Высокий явился, когда мы только закончили завтракать. Алан за столом рассматривал Библию издательства "Микеланджело", которую я надписал (под надписью Колбергов для своей дочери) и подарил ему. Я написал: "Алану: моему соседу по комнате, моему брату, моему другу. С восхищением и любовью. Рэй". Внизу я приписал "Калгари" и поставил дату. Банальные слова. Я купил книгу просто так, по случаю, а теперь передал по наследству. Я смотрел, как Алан читает надписи. Он их никак не прокомментировал. Похоже, его заинтересовали цветные иллюстрации. Я давно собирался отдать ему Библию, когда придет время.
- Простите, - сказал Высокий. - Я опять пришел к завтраку.
- Мы уже закончили, - сказал я.
- Садитесь, - предложила Анна.
- Спасибо, нет, - отказался он. - Я ненадолго. Я пришел сказать - мне очень жаль, но вам больше не нужно принимать решение.
- О чем вы говорите? - спросил я.
- Я говорю о том, что вы можете остаться с Рэем. - Он взглянул на Алана. - Мы решили его забрать.
Алан не отрывал глаз от Библии.
- Забрать его? - переспросила Анна.
- Мы полагаем, что он готов.
- Вы не можете его забрать, - сказала Анна.
- Разумеется, можем.
- Он вовсе не готов, - настаивала Анна. - Мне нужно еще время.
- Мы считаем, что он готов. У вас есть время до первого числа.
- Но этого недостаточно, - возразила она. - Я обещаю, что скажу, как только мне покажется, что он готов. Мне нужно еще немного времени.
- Это решаем не мы, - ответил он. - Простите. Но в этом нет ничего удивительного. Таков был план с самого начала. Дело только во времени. Я вернусь за ним первого. В полдень. Соберите его к этому времени.
- Пожалуйста, не делайте этого, - попросила Анна. - Не забирайте его у меня. К чему такая спешка?
Я с опозданием собрался вставить кое-что - без сомнения, не очень любезное и от души, - когда поднялся Алан.
- Послушай меня, - произнес он.
- Слушаю, - сказал Высокий.
- Я не пойду с тобой.
- Пойдешь, - возразил Высокий.
- Куда вы его заберете? - спросила Анна.
- Этого я вам не могу сказать.
- Разрешите мне поехать с ним, - взмолилась она. - Я еще могу быть полезной.
- Сожалею, - сказал Высокий. - Я сделал все, что мог. Простите, что вынужден вам отказать. Возможно, для вас будет утешением узнать, что он очень поможет нам. Принесет много пользы.
- Я не принесу вам пользу, - заявил Алан.
Высокий улыбнулся:
- Ты не просто принесешь пользу, сынок, ты коренным образом перевернешь мир. Трансформируешь его.
- Что ты сказал?
- Ты все изменишь.
Ближе к вечеру Анна вошла в мою спальню и разбудила меня. Мы не разговаривали с момента ухода Высокого.
- Я пыталась придумать, как сделать так, чтобы они его не забрали, - сказала она. - Как их опередить. Он не пойдет по доброй воле. Мы это знаем. Им придется забрать его силой. Я боюсь, что ему причинят вред. Или он сам причинит себе вред.
Я сел, опершись спиной на шаткую спинку кровати.
- Я могу просто взять его и уехать, - продолжала она. - Прямо сейчас. Покинуть страну. Мы могли бы переезжать с места на место. Ты мог бы помочь нам, Рэй. Дать нам немного денег.
- Да, - ответил я. - Конечно. Если ты так решила.
- Я ничего не знаю, - сказала она. - Даже не знаю, как далеко нам надо уехать, сможем ли мы уехать вообще.
Она села на кровать Алана.
- Он не поедет, - проговорила она. - Я знаю, что не поедет.
- Почему? - удивился я. - С тобой он поедет.
- Я так не думаю. Не сейчас. Я скажу тебе, Рэй. По-моему, он решил умереть.
- Почему ты так думаешь?
- Мне просто так кажется, - ответила она. - Я наблюдала за ним сегодня утром.
- Я этого не заметил, Анна, - сказал я. - Он был очень воинственно настроен.
- Может, мне как-нибудь его ранить? Знаешь, как мальчики отстреливают себе пальцы ног. Я хочу придумать что-то, что сделает его бесполезным.
- Например? - осведомился я. - Отрезать ему язык?
- Я не могу причинять ему боль.
- Уверен, что не можешь.
- Даже чтобы уберечь его от боли? Даже ради этого?
- Не знаю, Анна.
- Я знаю вот что, - проговорила она. - Я - его друг. Может быть, его первый друг. Я - его учитель. Но у меня нет на него прав. Я ему не мать. Не жена. Не любовница.
- Да, - сказал я.
- Я ужасно зла, Рэй. На Высокого. На организацию. Но больше всего я злюсь на себя. На свое пособничество. На свою наивность. Ради этого, ради них я решилась оставить собственных детей. Какая мать так поступит? Не важно, по какой причине. Не важно, ради чего. Ради того, кого я никогда не знала. Неважно, насколько он был тобой. Что мне делать, Рэй? Как бы поступил ты?
- На твоем месте?
- Да, - кивнула она. - Скажи мне что-нибудь.
- Я бы его отпустил. Я бы разрешил им его забрать. Ты сделала все, что могла. Ты посвятила ему год. Ты отлично заботилась о нем. Ты заботилась обо мне. Господи, ты же просто волшебница.
- Спасибо, Рэй.
- Я бы отпустил его, Анна. И себя. Я бы отпустил себя. Вернулся бы к детям.
- Тогда им будет грозить опасность, - сказала она.
- Ах-х, - произнес я. Старческий вздох. Так же пренебрежительно мог бы вздохнуть мой отец (он не дожил до старости), если бы был не настолько уверен в себе, насколько хотел показать. - Должен быть выход.
За ужином, поздно вечером - я пишу это после завтрака на следующий день, 26 сентября - Алан предложил мне свое сердце. Мы с Анной сидели за столом. Я ужинал, Анна не могла себя заставить проглотить ни куска. Алан заперся в ее спальне. Она три раза крикнула ему в дверь, что ужин готов. Он не ответил. Анна тревожилась, что он может сделать с собой что-нибудь, если уже не сделал.
- Я его не слышу, - сказала она мне, отодвинула стул и встала. - Я сейчас вернусь.
Она вышла из квартиры. Ее не было несколько минут.
- Я обошла вокруг дома, - сообщила Анна, когда вернулась. Она пала духом и запыхалась - она, эта женщина, никогда не сдававшаяся слабостям. - Я подумала, что смогу увидеть его в окно, но он задернул шторы. У него горит свет. Я постучала в окно, окликнула его. Что нам делать?
- Думаю, ждать, - сказал я. - Он выйдет. Проголодается и выйдет. Тебе тоже надо поесть.
- А если с ним что-то случилось? - проговорила она. - Может, попытаться открыть дверь?
- Каким образом?
- Вскрыть замок, - сказала она. - В дверной ручке есть небольшое отверстие. Я дам заколку-невидимку.
Прежде чем мы успели опробовать идею Анны и вскрыть замок заколкой для волос, Алан вышел. Он хорошо выглядел - спокойный, с твердым пристальным взглядом. Его спокойствие заставило меня насторожиться.
- Ох, слава богу, - проговорила Анна.
Он подошел к столу. Не сел, не заговорил. Он стоял и смотрел на нас.
- Хочешь есть?
Обычный вопрос прозвучал в данной ситуации нелепо.
- Я не хочу есть, - ответил он.
- Посиди с нами, - предложила она.
- Я не хочу сидеть с вами.
Он посмотрел на меня и негромко произнес, словно не хотел, чтобы слышала Анна:
- Я хочу отдать тебе мое сердце.
- Нет, - сказала Анна.
- Я хочу, чтобы ты взял мое сердце, - сказал он мне.
- Нет! - воскликнула Анна.
Алан настаивал, не глядя на Анну:
- Я хочу отдать тебе мое сердце, Рэй.
Анна встала.
- Ни в коем случае, - заявила она.
Меня не удивили ни ее выбор, ни ее уверенность. Я был с ней полностью согласен.
- Выброси это из головы, - велела она.
- Это не твоя голова, - ответил Алан.
- Мне все равно, - сказала она. - Я не хочу больше этого слышать. Не хочу, чтобы ты об этом думал.
Она попыталась его обнять, но он отстранился.
- Буду думать, - произнес он, не повышая голоса.
- Ты не будешь об этом думать, - сказала она. - Не будешь об этом говорить.
Она повернулась ко мне:
- Рэй?
- Послушай меня, Алан. - Я сидел на прежнем месте. - Я тронут твоим предложением. Мне и радостно, и грустно от того, что ты хочешь отдать мне свое сердце. Я счастлив, если ты так любишь меня, что готов на это. Это очень щедрое предложение. Оно показывает, что ты - хороший человек. Я знал это и раньше. Но мне грустно слышать от тебя такие слова. Я не могу взять твое сердце. Я не возьму твое сердце, потому что я тоже тебя люблю. И потому что это неправильно.
Я посмотрел на Анну. Кажется, она ждала от меня более убедительных слов. Я не мог придумать, что еще сказать. Тогда я обратился к сентиментальному языку кино и, хотя Алан этого не понял, унизил этим нас всех.
- Ты еще молод, - сказал я, - перед тобой целая жизнь. Я стар. Я уже прожил свою жизнь. Будет неправильно, если я возьму твое сердце, и я этого не сделаю. Но я благодарен тебе. Ты - благородный и очень храбрый.
Я посмотрел на Анну. Потом на Алана.
- Хорошо?
- Нет, - ответил он. - Я - клон.
- Это правда, - ответил я. - Но ты можешь быть тем, кем хочешь.
- Я больше никем не могу быть.
- Можешь, - возразил я.
- Я не могу быть тобой.
- Тебе и не надо.
Он посмотрел на Анну.
- Пожалуйста, - сказал он.
- Нет, - покачала головой Анна.
Он взглянул на меня.
- Нет, Алан, - настойчиво повторил я.
Больше мы не сказали ни слова. Алан вернулся в спальню Анны и запер дверь.
Всю ночь и почти весь день я думал о предложении Алана и о своем ответе, который теперь казался банальным и легкомысленным, несоизмеримым. День уже клонится к вечеру, и все это время Алан не выходил из спальни Анны, разве что в туалет (мы решили не подстерегать его во время этих вылазок). Как минимум сутки мы не видели, чтобы он ел. Анна боится, что он уморит себя голодом.
Самое главное, что можно сказать о его предложении - оно не было просто жестом. Если бы я согласился принять его сердце (Анна убила бы меня первого), он отдал бы его мне. Он понимает, что такое смерть. Из бесед с Анной после того, как мы ему рассказали правду, Алан знал, что обязательно умрет, если у него забрать сердце. Как ни крути, это было героическое предложение.
Но я не могу понять, почему он это предложил. Пусть Анна права, и он действительно беспокоится обо мне больше, чем показывает; но это не объясняет, почему он хочет умереть так, чтобы я смог прожить еще пару бесполезных, лишних лет.
Дело вот в чем: в готовности Алана пожертвовать собой ради меня и таким образом выполнить свое предназначение клона нет ничего революционного. Наоборот, как ни парадоксально, эта готовность полностью человеческая. Определенно, это первый и последний раз, когда клон предлагает себя своему оригиналу по доброй воле. Впрочем, это вообще происходит впервые - клон осуществляет свою добрую волю любым значимым способом. Алан не сможет это четко сформулировать, но, думаю, понимает на подсознательном уровне.