- Что значит - наливай? - возразил Михаил, аккуратно ввинчивая в пробку штопор. - Это тебе не самогон и даже не шнапс. Пусть ты не разбираешься в марках и сортах, но проникнись хотя бы самим фактом, что перед тобой французское красное вино - то есть не раствор спирта, а концентрированное солнце, да ещё собранное на нарбонских или цизальпинских, - пробка хлопнула, - виноградниках, которые видели, наверное, ещё Цезаря…
Вкус вина оказался неожиданно вяжущим.
Ольга взглянула на нас вопросительно из-за своего бокала.
- Давайте за встречу, - отрывисто сказал Маевский. - За то, что мы все вместе. Именно сейчас это важно.
- За встречу, - повторил Костя, будто слова, как вино, надо было попробовать на вкус. - Как странно… - Он собирался продолжить, но осёкся, потому что во всей квартире вдруг погас свет.
Михаил шёпотом, но довольно слышно выругался.
- Романтический вечер при свечах, - тут же прибавил он. - Свечи-то у нас есть?
Свечи были - более того, они стояли наготове на полочке над баром, и Ольга зажгла две, переместив одну на стол.
Тени, тени…
Я полулежал на диване, который стоял почему-то у торца стола, а Константин и Михаил сидели в креслах по бокам. Было очень хорошо, спокойно и удобно.
Твёрдый профиль поручика Маевского - как у римского императора на медали.
Подпоручик Семёнов - совсем другой. Под клеймами, наложенными войной и контузией, упрямо проступает очень юное лицо, лицо восторженного мальчишки-поэта. Да он и есть такой - мальчишка-поэт.
В сторону Ольги я старался лишний раз не смотреть.
И не надо было. Она сама подошла сзади и положила прохладную руку мне на затылок. Покосившись, я увидел, что другой рукой она так же обнимает Костю.
- Постарайтесь вернуться. Пожалуйста. Я очень хочу, чтобы вы вернулись.
Сказав это, она перешла на другой конец стола и села там - на своё место, в кресло напротив меня. Совсем обычная. С умеренно блестящими глазами и, может быть, только чуть-чуть необычно раскрасневшимися щеками. Спокойная, как всегда, и держащая себя уверенно, как всегда. Готовая, если надо, к бою…
И вдруг я понял. Понимание пришло сразу и поразило меня, как будто огромный колокол ударил в груди, разметая в клочья никому не нужные внутренности…
Благословение. Вот что это было.
Я даже перестал ощущать боль. То, что случилось, было выше всякой боли. И выше целомудрия.
И кто-то ничтожный внутри меня сказал: вот за такое мы и прощаем им всё…
Чтобы отвлечься, я стал вертеть бокал с вином, наблюдая за красными переливами. Спокойный тёмно-красный, как залитая солнцем лоза; и мрачный тёмно-красный, как запёкшаяся кровь; и прозрачно-алый, для которого даже не подберёшь сравнения - нет в нашей обыденной жизни такого цвета; и почти чёрный… Враньё это - насчёт того, что "в бокале вина - целый мир". Ничего там нет, кроме красоты и смерти.
Потом я, кажется, заснул и во сне немедленно увидел Ольгу. Она была такая, как всегда. А на мне опять была военная форма, но не та, с андреевским крестом в пятиугольнике, которую я носил наяву, - нет, там на мне была всего лишь лёгкая кираса и поверх неё - белоснежный плащ с нашитым чёрным знаком… Я знал, что могу обнять Ольгу, но это ни к чему, потому что только отвлечёт мои мысли от чего-то другого… от чего - от другого? и, словно в ответ, на небе вдали, довольно низко что-то блеснуло; я пригляделся - это был шпиль замка, замка, названного именем нашего покровителя, святого Андрея… Всё замыкаюсь… Ольга начала удаляться, я уже не мог достать её рукой, но знал, что стоит позвать - и она вернётся, и не звал; знал, что вот-вот ляжет черта, делающая прикосновение невозможным, но не чувствовал по этому поводу ни малейшей горечи. Кажется, я так и не обнял её.
Там, во сне, это действительно не имело значения.
Проснувшись, я плакал. Не от обиды - при чём тут обида. Просто не помню, когда ещё мне было так легко.
- Небо на нашей стороне, - сказал голос Кости Семёнова. - Бомбить сегодня не будут.
Продрав глаза и обернувшись, я увидел, что Костя стоит около окна, штора которого отдёрнута. Это нарушало правила светомаскировки, но электричества всё ещё не было, а огонёк нашей свечи вряд ли смог бы навести на цель стратегические "летающие крепости". Хотя это и было бы забавно…
Взглянув на фосфоресцирующий циферблат, я увидел, что ещё только половина третьего ночи. Час Быка. За окном… Сначала я не понял, что за окном. Оно было как будто затянуто ровным серым одеялом. Потом я сообразил, что это просто облака.
- Я тут порылся в книгах, - сказал Костя. - Там в дальней комнате обнаружилась великолепная библиотека. Много старых книг - прошлого века, даже позапрошлого. Много поэзии: Новалис, Гельдерлин, Клейст… Вот у Клейста, оказывается, есть такая вещь - "Легенда об Уране". Не читал?
Я рассеянно мотаю головой, пытаясь окончательно проснуться. Откуда бедному латинисту так хорошо знать немецкую классику…
- Перед тем как заточить Урана в темницу, Хронос не только оскопил, но и ослепил его. С тех пор небо бесплодно и слепо. Видишь? - Семёнов показывает на окно. - Вот почему совершенно безнадёжное дело - обращаться по какому-либо поводу к небу. Так же, как и ждать чего-то от небес… А сам Уран теперь в подземной тюрьме. Причём не просто в подземной, а - "на таком расстоянии от поверхности Земли, как эта поверхность от небосвода". Представляешь, да? Его оттуда не выпустят, пока стоит мир. Он это знает - и всё равно бьётся, пытаясь расшатать стены. Расшатать, чтобы обрушить их - пусть даже на себя. Иногда от этого земная корка трескается и из глубины выплёскивает бурлящая лава. Она рвётся к небу…
Мы довольно долго молчим. Я кутаюсь в халат, пытаясь унять неожиданную дрожь.
- Как по-твоему - Михаил сегодня серьёзно всё это говорил?
- А что он говорил? - У Кости делается такой вид, словно он хочет спать. А может, и правда хочет - всё-таки поздно уже.
- Не валяй дурака, - отзываюсь я вяло. - Ты прекрасно всё понял.
Костя молчит, задумавшись. Что-то слишком долго длится это молчание…
- Да, я прекрасно его понял. Он предложил попроситься обратно на службу к тем хозяевам, против которых мы три года назад поклялись сражаться. Попытаться купить жизнь ценой нового предательства. - Живая половина Костиного лица искривляется в гримасе. - Очень литературно это звучит. Очень пошло. Я уже поэтому не могу согласиться.
- По-твоему, обещание сражаться за шведов звучит лучше?
- Да не знаю… - в его голосе проскальзывает досада. - Ну, во-первых, я просто не верю, что нам подарят жизнь. Насколько я знаю правителей Евроазиатского Союза, эти сволочи поступят так, как поступали всегда. Пообещают всё что угодно, а потом сделают, как захотят.
- Ну да. - Я совершенно неожиданно для самого себя начинаю злиться. На кого, интересно?… - Здешних-то в этом не упрекнёшь. Они у нас честные и прямолинейные. Паладины. У них слово с делом не расходится. Скажут, что какие-нибудь чернокожие им мешают - и уничтожат несколько миллионов.
Лицо Семёнова мгновенно делается безжизненным. Я ударил в больное место. Затронул тему, которая долго была под полузапретом. Мы отталкивали её, не позволяя своему рассудку собрать известные факты в законченную конструкцию. Потому что если эта конструкция сложилась, то жить по-прежнему уже нельзя. Невозможно.
Да, был такой правительственный указ о специальном статусе Шведского Конго. Эта страна очень богата всевозможными ресурсами. Стремясь её окончательно освоить, Имперский совет действовал предельно последовательно. Судя по всему, территорию Конго было решено полностью очистить, и сейчас гвардейский корпус "Африка" уже выполнил значительную часть этой задачи, уничтожив примерно три четверти местного населения. Даже теперь, когда под угрозой была сама метрополия, этот корпус не отзывали. Как сказал риксминистр экономики граф Мейерфельд: "…принципиальные соображения должны быть для нас выше личной безопасности".
Кстати, в других частях Африки имперцы такого не творили. То есть у них не было никаких предубеждений против негров как таковых. Конголезские банту просто оказались препятствием на пути идеального плана. А препятствие должно быть устранено. Вот и всё…
Совершенно бесполезны утешения - вроде того, что по другую сторону фронта сейчас творится почти то же самое. Там расстреливают дворян, священников, офицеров, отправляют в ссылку целые народы… Но это всё - там. А мы-то - здесь.
Мы - воины Империи.
Наследники Юлиана, Аэция, Велизария. Какая насмешка.
Иногда кажется, что само небо ухмыляется над нами, как рожа колоссального урода-клоуна. Прощальная улыбка Урана…
- Ты что-нибудь решил? - спрашиваю я без особой надежды.
Семёнов обречённо качает головой.
- Утро вечера мудренее. Давай-ка лучше спать. - Он неожиданно улыбается. - Спокойной ночи, господин поручик.
- Ага. И приятных сновидений…
Он опять легко улыбается.
- Нет. Этого я тебе желать не буду. Спи-ка лучше вообще без снов.
- А сам ты устроился?
Он кивает.
- Задёрнуть тебе шторы?
Мой ответ понятен без слов. Костя аккуратно, не оставив щёлки, закрывает шторы и, мягко ступая, удаляется. Он не обернулся, когда уходил, но мне почему-то всё кажется, что в воздухе ещё витает тень его растерянной улыбки…
Я подтягиваю к себе одеяло и гашу свечу. Удобно вытягиваюсь на кровати, чувствуя, как мои мысли выстраиваются вдоль этой кровати в волнистую линию: как хорошо, как тепло, и как хочется спать; и как здорово лежать в боковой комнате полупустой квартиры - в закоулке мира, где никто не знает обо мне, - и быть при этом всё-таки не в одиночестве; и как мне повезло, что у меня есть такой приют, и как ещё больше повезло, что у меня такие друзья; вот только что с ним делать, с таким везением?… Прекрасно, что в окне не видно неба, прекрасно, что вообще ничего не видно, - ведь иногда так хочется найти место, где можно содрать с мира покров света, ткнуться лицом в подушку, успокоиться в ласковом мягком мраке…
Покачай меня в колыбели, ночь.
2
Итак, наше представление продолжается. Джаз может отдохнуть - антракт окончен. Господа, внимание на сцену! Возможно, некоторые из вас уже предугадывают развязку, и возможно также, что отдельные действия кажутся вам затянутыми более, чем предполагают обычные художественные каноны; но в обоих случаях виноваты не сценаристы, а проклятая природа вещей. Ах, какую великолепную пьесу мы бы могли поставить, если бы только режиссёру было разрешено творить мир не с середины, а с самого начала! Обещаю, что мы непременно поднимем этот вопрос на ближайшем заседании художественного совета. Но пока - пока будьте снисходительны к нашей скромной труппе; а уж мы для вас постараемся! Так или иначе, вы уже заплатили деньги зато, чтобы побыть зрителями, и теперь, хотите вы или нет, но мы сделаем всё, чтобы развлекать вас до самого финала…
- Ну что, господа. Все, кого было возможно и необходимо видеть, вероятно, уже здесь…
Мы сидим в школьном актовом зале. Тяжёлые узорные занавеси на больших окнах, ряды одинаковых стульев с зелёной обивкой. Обстановка здесь напоминает какое-то карикатурное торжественное заседание. На низкой сцене сооружено подобие президиума - обычная парта с тремя стульями, на которые никто не садится. Полковник прохаживается по сцене взад-вперёд. Останавливается и оглядывает нас, сидящих полукругом.
- Прежде всего напоминаю господам офицерам, что это собрание носит… скажем так: не вполне открытый характер. При нынешнем состоянии систем власти Империи это извинительно. Мы были бы просто не в состоянии одинаково проинформировать всех, кто может заинтересоваться нашими проблемами…
По ряду слушателей пробегает лёгкое шевеление. Только шевеление, не более. Ясно, что в эту секунду все задают себе один и тот же вопрос: есть ли среди нас агенты ГТП? Почти без сомнений - да. Полковник это тоже великолепно понимает, из чего следует, что он уже махнул рукой почти на всё и сознательно выбрал игру на опережение. Информация, которую он нам сейчас выдаст, должна потерять значимость быстрее, чем агенты донесут её до своих сюзеренов и те успеют предметно отреагировать…
Между прочим, то, что Империя монолитна, - это вообще полная иллюзия. Так может считать только человек, никогда не видевший её изнутри. А любому, кто хоть чуть-чуть общался со здешней военной администрацией, ясно, например, что имперская армия - это одно, а имперский флот - это совершенно другое. А Гвардия - это совершенно третье. А ещё есть министерства внутренних дел и экономики, Консилиум протекторов, авиация… В общем, реально Империя - это набор из нескольких независимых организующих структур, каждая со своим руководством, со своими системами связи, со своими клерками и солдатами и, главное, - со своими интересами. Каковые интересы местами не пересекаются вовсе, а местами пересекаются в самых причудливых вариантах и комбинациях. Так что вместо мифической всеобъемлющей супербюрократии получается бардак бардаком, оркестр с тремя дирижёрами. Бюрократия же, которой здесь действительно хватает с избытком, значительно этот бардак усиливает. И иногда находятся умелые люди, которые всем этим творчески пользуются…
Вот только у нас таких умелых людей маловато.
Кажется, это ясно и полковнику - во всяком случае, в его взгляде сейчас явственно читается некоторый скепсис.
- Вы знаете, господа, что положение на фронте продолжает осложняться…
Ничего себе - осложняться. Противник уже перед обеими столицами: что называется, у ворот. И забавно, что он так упорно именует нас господами. Ведь он пятнадцать лет прослужил офицером в той самой армии, против которой сейчас сражается, - а там такие обращения, мягко говоря, не приняты…
- …Не стоит и напоминать, что в этой обстановке мы обязаны по-прежнему хранить твёрдость. Мы в любом случае должны показать, что умеем драться. Империя, которая доверила нам свою защиту… - Он делает паузу, подбирая слова. - Вы сами понимаете, какая это почётная задача - защита Империи. И ведь дело даже не в Империи. Защита цивилизации от варваров - вот чем мы сейчас занимаемся, если называть вещи своими именами. По крайней мере, это должно быть так.
В зале стоит тишина.
- Варвары - это наши противники с востока. Вы все знакомы с обстановкой на фронте - говоря точнее, на фронтах. Вы все понимаете, что если не произойдёт чуда, то через довольно краткое время под прямой угрозой окажутся главные имперские центры. И вы знаете, что нам с вами деваться некуда. Нам с вами лично и нашим подчинённым, о которых мы обязаны думать больше, чем о себе. Простите за риторику, - он устало улыбается. - Положение очень сложное - во всех смыслах этого слова. Потому я и собрал вас. Предстоящая нам оборона требует ряда срочных подготовительных мероприятий.
Вот она - ключевая ориентирующая реплика. Что ж, на что-то подобное мы и надеялись…
- Планом этих мероприятий владеют несколько штабных работников, каждому из которых поручено сформировать свою группу. Все руководители групп находятся здесь, в этом зале. Каждый из них может привлечь к своей задаче тех офицеров, которые ему, грубо говоря, понравятся, - без всяких кадровых ограничений. "Не по чинам, а по способностям", как пишут в таких случаях в приказах наши друзья шведы. - Он умолкает, видимо, проверяя, не забыл ли что-нибудь сказать. - Желаю удачи, коллеги.
Спасибо…
Люди расходятся как-то очень тихо. Видимо, почти каждому из них предписание уже было выдано заранее, а полковник сейчас просто озвучил общую установку - чтобы было понятно, чего именно ждать.
Меня самого майор Беляев из отдела контрразведки просил зайти в двенадцать часов - теперь ясно, зачем. Я смотрю на часы: до назначенного времени остаётся ещё минут двадцать…
Выйдя на крыльцо, я осматриваюсь - рядом никого нет. Знакомые мелькали в коридоре, но потерялись из виду. И слава Богу. Надо же наконец побыть одному. Я отхожу в сторону, под крону растущего в школьном дворе большого каштана, и лезу за портсигаром.
А между прочим, весна. Не то чтобы мы этого раньше не замечали - замечали, конечно. В минуты остановок оглядывались и говорили сами себе: да, весна. И шли сквозь неё дальше, как свет сквозь стекло.
Прозрачная весна.
Не было смысла смотреть в небо. Я перевёл взгляд вниз и от нечего делать поддал сапогом мокрую залежь прошлогодней листвы. Как всегда в такие вот перерывы, начали вспоминаться вчерашние разговоры. Но вспоминалось только внешнее - сцена со свечами, а содержание разговоров сейчас выглядело просто элементом декораций. Оно и к лучшему. Я начал осторожно перебирать впечатления вечера и ночи - слова, блики, силуэты - и всё-таки не уберёгся. Ольга… Вдруг включившийся образ полоснул, как острая сталь. Не смей, скотина, сказал я себе. Держись, иначе ты сейчас будешь ни на что не годен. Поздно. Нарыв прорвался, и содержимое хлынуло, заполняя меня тёмной, смешанной с кровью и болью, почти кипящей, бешеной нежностью. Как это, интересно, нежность может быть бешеной? А вот - может. Как буря. Ольга…
Где вы, слова? Слова не передают смысл, а искажают его - это банально, это известно всем; но бывают минуты, когда именно это воспринимается просто физически. Где вы, слова? И что такое смысл? Язык - это искажение. Слова - это язык. Но то, что мы в нашей примитивности называем смыслом, - это ведь тоже язык, только более низкого порядка; понять это иначе невозможно. И так далее. Значит, весь наш мир - это большая лестница искажений…
Опять слова. Слова порождают новые слова. Опять и опять, говорю я про себя с усталостью и горечью. Уйдите от меня, слова. Ну какое проклятие обрекло меня без конца вас произносить?…
А ведь есть ещё музыка. Раньше я думал, что знаю всего одно величайшее произведение, написанное, кстати, жителем близких отсюда мест, которое с космической силой выражает именно это: поток неудержимой нежности. Но даже эта вещь сейчас кажется пошлостью - в сравнении с тем, что…
Уйдите от меня, слова…
Я пытаюсь отбросить мысли, и звуки, и все символы. Сосредоточиться только на том, что грубый язык называет чувством. Только. Кажется, это сейчас важнее всего. Прозрачная весна, живущая своей жизнью снаружи, очень мешает - рассеивает, отвлекая меня от главного…
А главное только что было рядом - и ускользает.
Почему, интересно, такие прорывы чувств посещают меня обычно именно в моменты, когда объекта рядом нет? Уродство у меня такое, что ли? А может, и в этом есть какая-то непонятная мудрость?
Ведь вчера вечером я был вполне спокоен. Любовался тенями, пил вино, поддерживал бесполезный разговор. Держался на плаву, короче. И был уверен, что так и надо.
Кому надо?
…Я смотрю со сцены в зал - там сидят персонажи, хорошо знакомые по классическим книжкам. Боги. Красивое уверенное лицо Аполлона; покровительственное, чуть брезгливое спокойствие Зевса; широко раскрытые глаза Афродиты; скептическая ухмылочка Пана…
А мы играем. Ведь для актёра вопрос чести - довести спектакль до конца.