Когда мотоцикл притормозил на железнодорожном переезде и везший меня унтер-офицер на минуту задрал на лоб закрывающие пол-лица очки, оказалось, что мы с ним уже были знакомы раньше - всё по той же охранной службе. Звали его Павел Николаевич, фамилия его была Крюков, работал он до войны механиком в одном южном приморском городе, а в плен попал после морской десантной операции, будучи заброшен, по иронии судьбы, в свой же собственный родной город, к тому времени уже занятый шведскими войсками. Сама высадка десанта прошла блестяще: в штормовую погоду, зимой, ночью, штурмовые группы с катеров совершенно внезапно захватили порт, и подошедшие крейсера спокойно выгрузили всё - от пехоты до танков. Но потом почти сразу что-то забуксовало: поддержка с воздуха не появилась, никакого сообщения по суше со своими так и не наладилось, а единственный большой транспорт с боеприпасами был потоплен имперской авиацией, и тогда положение десанта стало безнадёжным: патроны кончились - ну и всё, лапки кверху… В плену он просидел полгода в так называемом "временном лагере", чуть-чуть не сдох там от голода, проводил в братскую могилу с десяток своих менее удачливых друзей, и, когда в качестве платы за свободу лагерникам предложили запись во вспомогательное формирование, согласился сразу, как и почти все, кто к тому времени уцелел и ещё мог передвигаться. Служил он сначала на родине в караульном отряде, сторожа порты и склады; потом их батальон перевели в Савойю и там долго гоняли в поисках маки - слава Богу, без особых успехов; и только четыре месяца назад грузовым самолётом его перебросили сюда. Дела здесь - полная жопа, да и как бы могло быть иначе - ты, поручик, наверное, и сам всё видишь, не слепой… У них на участках прорывов одной артиллерии - по триста стволов на километр; ну какая тут, на хрен, оборона? Да и эти, мать их, покровители… Ну армейские-то с нами ещё нормально, а вот гвардейцы, сволочи, как косились, так и косятся. Лишний танк доверить не хотят. Низшая раса мы для них, понял? И ни черта в этом смысле не изменилось, сколько бы там их великий магистр ни говорил, что мы, мол, союзники… Мы им, знаешь, зачем нужны, поручик? Мы им были нужны, чтобы делать самую-самую грязную работу - которой брезгует даже Гвардия. Это когда восстание было в Лемберге - так они сами туда лезть не пожелали. Они всё кордонами обложили, а внутрь запустили вот этих самых, любимых своих… Бригада Писарева - слышал про такую? Поставили им задачу: любыми средствами очистить город от подрывных элементов. И по периметру района гвардейцы замкнули кольцо. Наглухо. Что там внутри кольца творилось - не знает толком никто; да и слава Богу наверное, что не знает… Так вот эти герои - они привилегированные были, им всё полагалось: шоколад, кофе, талончики в бардак… (Тут Крюков длинно выругался.) А когда их всё-таки отправили на фронт, то в первую же неделю сорок человек расстреляли за трусость. И расформировали эту бригаду к чёртовой матери. А ты говоришь - оборона…
Всё это я выслушал, разумеется, уже не на дороге, а в стоящем около неё укрытии для транспортных средств - что-то вроде открытого сарая или ангара. Ехать дальше было пока нельзя: над дорогой показывались штурмовики, и мы, как люди бывалые, совместно рассудили, что бережёного Бог бережёт. А под крышей не чувствовались ни ветер, ни морось, и вообще было непривычно уютно - самое место рассказывать истории.
Всё-таки через некоторое время я высунул голову из-под крыши и посмотрел на небо. Оно уже было чистым, если не считать облаков.
Я обернулся и взглянул на унтер-офицера: он уютно сидел, привалившись к дальней стене, на груде каких-то старых мешков. Стена над ним и вокруг была покрыта солдатскими граффити. Видимо, этот сарай служил армейским перевалочным пунктом, причём уже далеко не первый год. Когда-то кто-то здесь от скуки сделал на стене надпись, его примеру последовал другой, третий, а потом и солдаты следующей партии; мне ли не знать, как легко рождаются подобные локальные традиции?…
И вдруг мне тоже захотелось расписаться. А почему бы и нет? Спонтанные абсурдные поступки - неплохое средство для поднятия общего тонуса. Ну и как же мне себя увековечить? Просто писать свою фамилию - как-то глупо. Какой-нибудь знак. Чтобы запомнилось. Я задумался - обратил, так сказать, свой взор внутрь, цепляя им пробегающие мысли; мысли попадались невесёлые и, по преимуществу, недавние…
Я подобрал поблизости кусок каменной крошки и чётко вывел на кирпиче:
Marcus Junius Brutus. Anno MCMXXXIX
Потом я опять повернулся к своему спутнику.
- Всё. Расписались - теперь в путь.
3
Создавая художественное произведение, автор всегда, сознательно или бессознательно, задаёт своей волей некоторую систему законов, в рамках которой его героям разрешается действовать. Иными словами, автор выступает в роли бога-создателя - в самом буквальном смысле. Так же как и Создатель нашего "реального" мира - на самом деле просто автор книги, героями которой являемся мы.
Сложнее, когда автор пытается вербализовать свою игру, обращаясь к герою напрямую. Тогда получается что-то вроде диалога Создателя с человеком. Хотя почему - "вроде"? Получается именно то самое. Это сильный художественный приём, но в книгах он применяется редко из боязни свалиться в безвкусицу. Впрочем, в жизни - тоже. Наши Авторы любят изящество. Они предпочитают не вмешиваться в сюжет лично, а выстраивать сцену за сценой так, чтобы герой совершал все предписанные ему действия как бы самостоятельно - возможно, даже ощущая при этом нечто похожее на свободу воли…
И совсем сложно, когда герой - он же автор - пытается представить себя в качестве постановщика и зрителя пьесы, в которой сам же играет.
В обыденных терминах это называется "взглянуть на себя со стороны".
Увидеть свою собственную жизнь как художественное произведение. Это возможно всегда, но почему-то удаётся очень немногим.
Творец, зритель и участник.
Ощутить себя не героем, а зрителем - значит в какой-то степени стать богом.
Андрей Рославлев сам не знал, когда именно он подумал об этом в первый раз. Для такого "взгляда со стороны" всё земное для человека должно немного отодвинуться в сторону. Возможно, что-то подобное произошло с ним три года назад, в лагере на медных рудниках; но он очень не любил вспоминать то время - точнее, сама память не пропускала эти воспоминания, сразу выставляя защиту. Возможно, "взгляд со стороны" пришёл раньше - во время боёв в окружении; тогда ломались убеждения у многих людей, наконец чётко осознавших, что имперская пропаганда в данном случае не врёт, что они преданы собственным бездарным командованием и теперь обречены… А возможно, новый взгляд пришёл позже - после новой присяги, когда, посмотрев в зеркало, Андрей увидел человека, совершившего предательство.
Предательство. Задумываясь на эту тему, Андрей всякий раз обнаруживал среди сложного вороха чувств странную сладковатую благодарность. Благодарность судьбе, которая заставила его это совершить. Предательство. Оно здорово расширило его представления о мире. Избавило от многих иллюзий. И от многих страхов. Разве можно напугать позором или смертным приговором людей, которые сами давно считают себя опозоренными и приговорёнными? Существуют пороги, за которыми бояться почти нечего…
Совершенно не страшно признавать, что наш мир, оказывается, невероятно прост. То, что мы считали живым существом, оказалось примитивной игрушкой с механизмом из ржавых шестерёнок. Все наши неповторимые впечатления, поступки и переживания суть только комбинации поворотов простого механизма - как в счётной машинке.
Боже, как здесь, оказывается, скучно, - говорим мы себе, а шестерёнки продолжают вращаться…
- …Значит, так. Командование Южной группы РОА напоминает, что надеется на вашу высокую стойкость, и подтверждает необходимость оборонять занятые рубежи до последней возможности. Но! В случаях, когда эта возможность исчерпана - например, если опорный пункт оказался под угрозой окружения, - следует, игнорируя все распоряжения имперских инстанций, немедленно прекратить оборону и обеспечить вывод людей на запад. Технику стараться не бросать, она ещё понадобится. На попытки гвардейской сволочи воспрепятствовать отходу - отвечать огнём, уничтожая заградительные посты до последнего человека. Всё это, разумеется, означает окончательный отказ от присяги, но похоже, что время, когда надо было соблюдать клятвы, уже прошло. Точкой сбора для всех отходящих групп нашего сектора назначается Бастия. Таков, господин капитан, приказ, который мне велели передать; есть ли у вас вопросы?…
- Бежим, - сказал капитан утвердительно. Он вообще держался очень уверенно, и чувствовалось, что такое поведение для него обычное; настоящий фронтовик, одно слово. - Понял я твой приказ, поручик. Так, значит, в Бастию? Похоже, что уже скоро. Пока, правда, ещё держимся, но пока они просто за нас всерьёз не берутся.
- Сколько вас тут всего? - спросил я для очистки совести.
- Вот именно тут? Кроме моей группы - рота ополченцев и три ягдпанцера…
Я молчал, не зная, что ещё сказать. Сотня стариков и мальчишек с автоматами и три неповоротливые бронированные коробки. Если с востока пойдёт настоящий прорыв, на сколько этого хватит? На полчаса? Меньше?
А ведь, не привези я этот приказ, они бы здесь так и держались - до последнего патрона. В этом я был совершенно уверен. Потому что уже видел, как это бывает.
Впрочем, собственно имперцы - то есть та самая рота ландштурма с тремя самоходками - будут драться до конца в любом случае. По многим причинам. Их очень жалко, но здесь мы ничего поделать не можем. Можно лишь надеяться на то, что этот узел обороны - не единственный в городе, и в принципе, раз уж командиры решили выполнять идиотский приказ о "превращении в крепость", на него могут подать подкрепление. Если успеют. Дороги здесь хорошие; но, правда, в подобных тактических условиях возможность подхода помощи менее всего зависит от дорог…
Собственно, мы стоим на перекрёстке. Какое-то странное, совершенно нелепое чувство надёжности возникает от того, что ты наконец-то попираешь ногами не грязь просёлка, а солидный булыжник.
Рядом - обычная улица с невысокими каменными домиками, с аккуратными ставнями временно закрытых магазинов, с водонапорной башней на углу. Обычный город. Когда-то он был зелёным - но сейчас ещё только весна. Когда-то он был мирным - но сейчас он по всему периметру ощетинился рвами, окопами, баррикадами, проволочными заграждениями, надолбами, ежами, дотами, пулемётными гнездами и укрытиями для фаустников…
Мне не хочется опять на это смотреть.
Я действительно устал.
Я даже больше не спрашиваю себя, зачем всё это нужно. Ибо смутно подозреваю, что на вопрос, поставленный в такой форме, ответа нет.
Вопрос "зачем?" - подразумевает цель. Но, скорее всего, в кипении чудовищного котла, именуемого Мировой войной, просто нет ничего такого, что в человеческих понятиях можно назвать целью.
Руководители наших противников считают, что их цель - принудить Империю к безоговорочной капитуляции. Стереть с лица Земли очаг зла, уничтожить варварский режим. Кретины.
Сама Империя более последовательна: у неё теперь вообще нет никакой цели. Разве что - достать до неба мечом. Чтобы из раненого неба хлынула кровь. Потому что мы не верим словам, не верим символам и объятиям - мы верим только крови. Это такая красная жидкость, которая всегда ритмично струится в наших жилах. Только в ней - движение. В ней - пульс Вселенной. Не бойся видеть кровь на своих руках - это всего лишь значит, что ты уже прикоснулся к сути вещей. Если кровь течёт из трещины в небе - значит, ты пробил фальшивый купол, и теперь тебе совсем недалеко до звёзд. До настоящих звёзд. До острых ледяных осколков. Когда в старину мужчины смешивали кровь, они становились братьями. Мы хотим породниться с небом.
Кстати, ведь в нашей, человеческой крови и в самом деле есть железо. Небесный металл - так его называли в бронзовом веке. Во время Мировой войны, более известной под названием Троянской. Разница в том, что тогдашним миром было только Восточное Средиземноморье - от Балкан до Египта. А сейчас век железный, и ареной безумия стал весь глобус. Так что невозможно даже угадать, в каком полушарии тебе предстоит погибнуть.
В октябре 1934 года последний рыцарь Империи, благородный капитан де Геер, затопил свой броненосец "Юхан III" у берегов Огненной Земли. До этого он крейсировал в Индийском и Тихом океанах и сумел потопить десяток неприятельских пароходов, не убив ни одного человека, - уникальное, надо сказать, достижение в практике рейдерских операций. Наконец у Фолклендов его поймала бригада английских крейсеров. "Юхан III" имел шесть 280-мм и восемь 150-мм пушек, крейсера "Бленхейм", "Гектор" и "Поллукс" - в сумме шесть 203-мм и двенадцать 152-мм. То есть бой был равный. Сначала крейсера попытались взять де Геера в клещи, и полтора часа все четыре корабля шли параллельными курсами, непрерывно стреляя. Потом крейсера, дымя пожарами, отвалились в стороны, а "Юхан III", у которого была серьёзная пробоина в носу, пошёл в Магелланов пролив. Это было временное решение: укрываться в узостях архипелага Тьерра-дель-Фуэго можно сколько угодно, но после выхода в океан повреждённый броненосец неизбежно ждала встреча с уже вызванной английской эскадрой. Де Геер счёл положение безнадёжным; он обеспечил выход команды на берег и, затопив корабль, застрелился - чтобы никто не заподозрил его в трусости. Членов команды, добравшихся до Европы через нейтральные страны, встретили на родине орденами и цветами…
Это было ещё до того, как обе стороны вцепились в войну зубами. Тогда, пять лет назад, ещё находились люди, пытавшиеся воевать по правилам.
Империя переоценила себя. Уже 20 января следующего, 1935, года датско-шведский линейный флот был разгромлен англичанами в Ютландской битве.
Это стало началом затяжной Скагерракской кампании. И это стало началом совершенно другой войны - насмерть.
Не надо увлекаться поисками символов. Они могут завести куда угодно.
Но вот железо - это всё-таки точно символ. Ибо должны же были Создатели что-то иметь в виду, добавляя к нашей крови небесный металл…
…И третий участник войны: монструозная громада Евроазиатского Союза. Если Империя - это нечто железное, то её восточный противник похож на колоссальный глинобитный замок. Или на огромное глиняное чудище, готовое тупо сожрать всё, что попадётся на его пути. Восток Ксеркса. Глина душит железо…
И люди, люди. Фанатики, обыватели, наёмные воины, романтики, глупцы, авантюристы, трусы. Французы, сербы, калмыки, румыны, индийцы, американцы. Те, кто мечтает пожертвовать собой ради великого дела, и те, кто готов отдать всё на свете, чтобы уцелеть. Цель не имеет значения. Каждый из миллионов стремится к своему, и в результате котёл кипит. Вот уже шестой год.
Зачем? Всё равно что спросить: зачем работает паровая машина? Наверное, об этом знает только тот, кто её запустил…
Ладно. Я тут задумался, а собеседник, кажется, уже нетерпеливо переминается с ноги на ногу. У него, в отличие от меня, сегодня ещё куча дел. Надо готовиться к обороне: расставлять людей, подтаскивать боеприпасы, вновь и вновь укреплять защитные сооружения, подбирая последние призрачные шансы. И надо прикидывать - что всё-таки делать, когда все эти шансы ничего не дадут. И надо прощаться.
- Мы возвращаемся. Желаю удачи, господин капитан.
- И вам тоже удачи, поручик.
Сказал он это или нет? Память путается, - может, это сказал кто-нибудь другой? Но кто? И почему после этих слов мне стало так легко?
Потому что я совершил ещё одно предательство. Отверг ещё одну присягу.
Чтобы спасти людей. Ха-ха.
Может быть, получив этот приказ, они и правда спасутся. Может быть, наоборот, быстрее погибнут. И уж наверняка из-за них погибнет раньше времени кто-нибудь другой.
Спасая одного, почти всегда губишь кого-то другого. Те, кто прошёл войну, очень хорошо это усвоили. Закон сохранения зла. Похоже, есть в нашем мире и такой закон…
Кто бы вы ни были, приведшие меня сюда управители, - спасибо вам. Мне легко.
Сволочи.
Нет, я не впадаю в суеверие. Конечно, мы сами создаём себе богов. Точнее, наши боги - отчасти и наши создания. Что не делает их менее живыми.
Ведь понятие бога - это изобретение самых грубых материалистов. Бог - это просто сложная регулирующая система с обратными связями. Понятно, что каждый из нас является составной частью не одной, а множества таких систем…
Копия Бога находится внутри моей черепной коробки: это сеть нервных клеток. Есть аналогичные сети более низкого ранга. Есть - более высокого. Бесконечная паутина.
Если у вас богатое воображение, можете придумать отдельным богам имена.
Аполлон. Гермес. Афродита. Зевс. Хронос. Уран.
А теперь попробуйте-ка освободиться от них.
Пробуйте осторожно, чтобы ваши мускулы не порвались от чрезмерного усилия. Которое, впрочем, всё равно ни к чему не приведёт.
А если приведёт - вам же хуже.
Следует основательно напрячь зрение, чтобы увидеть, что внутри каждого момента нашей жизни таится выбор из двух возможностей. Только из двух. Служба богам - или война титанов.
Любить богов нельзя. Это совершенно противоестественно. Любовь к богам есть нечто куда более дикое, чем, скажем, любовь к статуе.
Но вот служить им - всё-таки приходится.
Странная у нас судьба: служить тем, кого заведомо не любишь, а иногда и просто ненавидишь. Причём, в известной мере, - по собственному желанию.
Именно так мы и воюем. Не секрет, что в нашей "союзнической" армии ни один человек не испытывает особого почтения к Империи. Многие её ненавидят. Однако - служат. Действительно отдавая жизни. И вовсе не только потому, что деваться больше некуда.
Теперь, кажется, цвета фигур поменялись. Боги теперь играют не чёрными, а белыми. Менять правила по ходу игры - их право, которым они часто пользуются. И почему-то получается так, что я опять на их стороне.
Может, я всё-таки успею порвать с этой службой и присоединиться к братьям-титанам?…
А ведь Костя был прав. Если драться за Империю, то сейчас самое время.
Ладно, там посмотрим. Пока, во всяком случае, придётся доделать то, что я уже начал.
Можно порадоваться лишь тому, что игра переходит в эндшпиль. Это здорово, когда события ускоряются. Это возвращает нам кое-что почти забытое: надежду.
Сволочи, повторил я. Я вас ненавижу. Будьте прокляты за то, что вы со мной делаете.
Но, кроме этих слов, у меня больше ничего не было.