- Статейка называется "Земля Белиала". Вот название хорошее, хоть и непонятно к чему. Какой такой Белиал? В стране полный порядок.
- Я вот тоже иногда думала, - сказала Света. - Это ничего?
- Вот-вот, - ответил Шаунов на признание девушки и заметнул покатый камень-лепёшку.
- Вода в небе, вода перед тобой, - философски заметил Гутэнтак, - наконец, ты сам состоишь из воды. Не это ли суть подлинная гармония?
- Вот-вот, я к тому же.
- А хочешь увеличить число воды?
- Число воды? - недоумённо сказал Миша. - Вот-вот, слова-то какие.
Гутэнтак нырнул в заросли. Радостно выволок из кустов целую заржавленную кастрюльку, подошёл к воде, зачерпнул.
- Если я вылью это тебе за шиворот, наличие воды в твоём мире будет тотально. Гармония достигнет своего апогея и станет абсолютной. Хочешь?
- Не-а, - лениво сказал Миша. - Много гармонии - это перебор. Вспомни анекдот от мастера Клыка.
Мокрые, но довольные они поднимались вверх.
- Не это ли та лестница, что ведёт к просветлению? - задался вопросом Гутэнтак.
- Я думаю, что туда ведёт скорее скоростной лифт, - немного подумав, ответил Михаил Шаунов.
По обе стороны лестницы желтела и местами даже зеленела русская осень.
- Тебе не кажется, что эта погода достойна памятника? - патетично спросил девушку Шаунов.
Они шли, держась за руки. Он обнимал её, прижимал к себе: делал вид, что намечается большая любовь.
- Может быть, ты всё-таки возьмёшь сто долларов?
- Нет, - твёрдо ответила она.
- Как знаешь.
Они шли той же дорогой, поднимаясь вверх бульваром Наполеона. Дошли до бывшей улицы Ленина, свернули на Скатёрную. Слева дремал городской парк, справа неслись оголтелые автомобили. Они шли мимо намоченных курток и городских тополей, миновали "Яму" и Дом Консалтинга.
Скатёрная интересна сама по себе. Улица контрастов, она начиналась в наркоманских кварталах и тянулась до самой администрации. В начале в основном попадались сараи, затем Светозарьевка сменялась девятиэтажными башенками, наконец возникали сталинские строения с четырёхметровыми потолками внутри и яркими вывесками снаружи. Вереница домов упиралась в мэрию и небольшой сквер.
Они брели шеренгой в полтротуара, с задоринкой, мимо озабоченно-неотложных граждан.
У Центромага Света запросилась в туалет, Миша посмотрел с сожалением. Что-то буркнул, кивнул: иди, мол, мы здесь. Она исчезла, надо полагать, на минуту. Гутэнтак посмотрел ей вслед, цокнул языком, подмигнул.
- Да ну тебе эта дурочка, - сказал он.
- Вот-вот, - повторил Миша. - Пошли-ка отсюда, пока она тут пи-пи.
Они завернули на Медицинский, углубились во дворы, выбирая путь среди спортплощадок и хаоса гаражей.
- Хорошая девочка, - слегка задумчиво сказал Гутэнтак.
- Просто замечательная, - согласился Миша. - У неё потрясающие ноги.
- Я видел, - скромно заметил друг.
- Но ты не представляешь, какие у неё губы, - с воодушевлением сказал Миша. - Я уверяю, что лучше не бывает.
- Помимо прочего, у неё восхитительные глаза, очень ласковые и выразительные, - подметил Гутэнтак.
Словно в подтверждение его слов Миша разбил ногой трухлявую доску, случайно лёгшую поперёк. Гаражные лабиринты казались бесконечными и манили своим полным развалом.
- Конечно, - сказал он. - А ещё у неё белые трусики, и вообще, она очень добрая.
- Может быть, самая добрая девушка в этом городе, - сказал Гутэнтак.
- И не говори, - уверенно сказал Миша. - Просто девушка чьей-то мечты. Я получил удовольствие, когда обнимал её у воды. Она ведь меня тоже обнимала, ты видел? Заметь, что во многом это было и духовное наслаждение. Я думаю, она меня вспомнит. И как всё-таки жаль, что мы не оказали ей материальную помощь. Эти поганые доллары жгут мне сердце.
- Дай-то бог, если вспомнит.
Гутэнтак молитвенно сложил руки.
- Вот-вот.
Из подворотни показался полувековой дядька, точная копия утреннего, но всё-таки не он. Помятый, растерзанный, может быть, даже алконавт. Верхние пуговицы были расстёгнуты, клетчатая рубашка распахнулась и являла миру волосатую, в меру загорелую грудь.
Миша уверенно направился в его сторону.
- Деньги нужны?
- Сколько?
- Сотня баков.
- Ого, - сказал мужик, отроду не слыхавший про столько денег. - А что нужно сделать?
- Да ничего не нужно, - улыбнулся Миша. - Берите, пользуйтесь. Купите подарок любимой женщине или детям, если у вас есть дети. Напейтесь с радости, купите себе галстук. Да что хотите.
Он порылся в кармане брюк и протянул тому единственную бумажку.
- Ваше, ваше, - махнул он рукой. - Да не смотрите на меня так.
Друг строил в десяти шагах уморительное лицо.
Две минуты брели в молчании, наконец Гутэнтак не выдержал:
- Что, Миша, потянуло на искупить?
- Вот-вот. А ты не знаешь, где можно собрать побольше людей?
- У тебя долларов не хватит, - хмыкнул он.
- Да ну их, какие доллары.
Они вышли на свой любимый проспект Труда. Короткий мужчина в очках спросил о времени.
- Четыре пятнадцать, - вежливо, но наугад сказал Миша.
- Спасибо, - сказал короткий.
Вытянул запястье: часы шли на три минуты вперёд.
Перед ними стоял большой сероватый дом. Табличка извещала, что внутри дома находится много чего разного, в их числе скромный банк и невнятные профсоюзы.
- У профсоюзных крыс сегодня собрание, - сосредоточенно сказал Миша. - Что-то типа регионального Съезда, я слышал по новостям. Пойдём к ним.
- Я понимаю, что дело нужное, - ответил Гутэнтак. - Но стоит ли мориться с этими червяками? И какое нам дело до профсоюзов?
- Наша цель - преобразить мир, - повторил Миша школьное правило. - А значит, нам есть дело до всего, что в этом мире творится. В том числе и до откровенно крысиных сборов. Пошли, поработаем.
Он был уже на ступеньках серого здания.
- Я ничего не понял, - зевнул Гутэнтак. - Но если хочется к профсоюзам, пошли к профсоюзам.
Он резво вскочил на крыльцо, а неожиданно деловитый Миша уже тянул на себя не лёгкую дверь.
Наискось от входа стоял древний столик, за ним мигала местная бабушка. Миша спросил, где проходит Съезд. Оказывается, второй этаж и налево, а дальше будет зал, двести кресел и делегаты. Поторопитесь, сказала бабушка, ваш слёт заканчивается. Нас вполне устраивает, умиротворённо ответил Миша.
Они скинули одежду в гардероб, чуть замешкались. Сначала подошёл Миша, и его помоечный полуплащ вообще не хотели брать, но затем Гутэнтак протянул кожаную "куртку героя", и на них посмотрели странно. Гардеробная женщина несла куртку так, будто не хотела до неё дотрагиваться. После этого она отнеслась к истекавшему грязью полуплащу с куда большим пониманием и сочувствием, взяла его без опаски и протянула номерок. Застенчиво улыбнулась, однако страха и растерянности в её улыбке было побольше, чем светлых человеческих чувств, - встречаются такие улыбки, и довольно часто, куда чаще, чем следовало бы, - подумал он, взлетая по широким ступеням.
Второй этаж показался им на редкость обшарпанным. В одном месте штукатурку отбили и ничего не положили взамен. В остальных уголках витал странный запах, и начитанный Гутэнтак сказал, что это не иначе как дух Совка. Это точно он - хотя определить Совок в терминах не решился бы даже Гутэнтак, это слишком специальное понятие. Но именно этим, по его словам, дышали их предки, простые и советские люди.
У дверей зала пообщались с третьей по счёту. Пожилая дама спросила их имена и статусы, рассерженный Шаунов сказал, что они делегаты от Красной Бучи. Местные, стало быть. Неприступная дама сказала, что делегат из Краснобучинского района прибыл ещё утром, а зовут его Терентий Кимович Серохвост. Миша лаконично парировал, что прибывший делегат ошибся миром и лучше бы ему вообще не рождаться. Пока неприступная переваривала фразу, он толкнул дверь и оказался внутри. Гутэнтак достал читательское удостоверение с орлом и помахал перед носом дамы, не давая ей, однако, ничего прочитать. Пока та готовила ответную речь и рылась в эпитетах, прошёл следом, а женщина осталась молчать, так и не собравшись с мыслью.
Сотня человек заполнила прямоугольник зала, предпочитая центр и первые ряды. Задняя линия кресел выглядела почти пустой, относительно просторно было на флангах.
- Послушаем их немного, - шёпотом предложил Миша, осторожно усаживаясь.
На трибуне стоял лысоватый деятель и ораторил что-то благонародное. Рубашка на нём была чёрная, а пиджак, мягко выражаясь, цвета земли (но если говорить честно, пиджак лысоватого был скорее цвета дерьма). Ребром ладони он отстукивал трибунную деревяшку, ударяя от души и на редкость в такт.
- Обязательства перед народом не выполнены, - подводил он итог. - А если выполнены, то не в полном объёме и с нарушением установленных сроков. Уже сейчас можно отметить, что курс проводимой политики неадекватен тем простейшим потребностям, которые выдвигает сегодняшнее общество. Исходя из провозглашённых ранее тезисов, мы делаем совершенно закономерный вывод о невозможности дальнейшего следования в русле проводимого курса, поскольку он полностью расходится с теми принципами, на которые мы должны опираться в том случае, если всё-таки хотим оставаться последовательными во взятой на себя роли отстаивания тех интересов, на которые нас уполномочил…
Землянистый затравленно огляделся.
- Одним словом, народ требует, - неожиданно завершил он.
Послышались редкие аплодисменты, навевающие тоску.
- По-моему, херню несёт, - зевнул Гутэнтак. - Неужели народ именно такого и требует?
Миша молчаливо встал и решительно направился в сторону трибуны. Президиум пока не понял, куда он идёт. Носатая и худощавая тётка объявила выход следующего запланированного:
- Лев Васильевич Загибин, вице-президент Союза налогоплательщиков, депутат теневого курултайского горсовета.
Но Миша успел раньше.
- Говорить буду я, - предупредил он. - Михаил Владленович Шаунов, воспитанник и кандидат.
Он посмотрел на президиум, взглядом отметая все возражения. В зале зашелестели, кое-кто возмутился. Проснулся Лисицын в третьем ряду.
- Позвольте, - сказала носатая.
- Не позволю, - заявил Миша.
Лисицын в третьем ряду обратился к своему соседу А. Я. Померанцу и сообщил своё мнение о молодом человеке. А. Я. Померанц согласился с мыслью, что молодой человек абсолютно нагл, и выдвинул идею, что раньше, в более спокойные времена, такого просто не было, в коем сравнении и содержится завуалированный приговор нашей эпохе. Эта относительно простая, но эмоциональная мысль была горячо поддержана Лисицыным из третьего ряда, а также Ватентиной Мохнюковой из четвёртого ряда. Привлечённая их тихой, но занимательной беседой, она приняла в ней живейшее участие и, в частности, выдвинула гипотезу, что в таких вещах наиболее виновата существующая идеология. Её сосед из общества малоимущих Вильгельм Пенович не вполне разделил этот несколько оппозиционный тезис, склонившись всё-таки к приоритету личных качеств субъекта, зато его коллеги из третьего ряда Лисицын и А. Я. Померанц разделили теорию Мохнюковой в подлинном масштабе этой теории, принимая в ней главенствующий пафос вместе с его открытой оппозиционностью существующему положению дел. Столь острое обсуждение не могло остаться в стороне от главы крестьянского профсоюза, сидящего по левую руку от А. Я. Померанца. Вступив в беседу, он внёс крайне радикальную и действенную идею, призвав по мере сил воспрепятствовать новомодным, но очевидно пагубным тенденциям, идущим от совершенно непродуманной, как он выразился, идеологии. Это предложение окончательно консолидировало все стороны, принявшие участие в кратковременном обсуждении назревших проблем.
- Как и вы, я погряз во многих грехах, - откровенно признался Миша, зачем-то лизнув микрофон. - Но, в отличие от вас, я вижу пути спасения. Хочу поделиться той истиной, что открылась мне.
А. Я. Померанц и другие смотрели на него с явным неодобрением.
- Любовь и только любовь, - говорил Миша. - Прежде всего конечно же любовь к ближнему. Но не следует забывать и дальнего, а особенно надлежит возлюбить врага. Не думайте, что я шучу или издеваюсь. - друзей-то может любить и подонок, а вот врагов? Это и есть подлинная Любовь в её глобальном смысле: к первым встречным и ненавистникам. Я подчеркну, что надо также любить самого себя, ибо сказано: возлюби ближнего как самого себя, из чего следует, что себя мы уже любим как полагается. Кроме того, надо любить зверей, птиц, окружающую природу, памятники архитектуры. Вообще любить всё, что встречается на пути. Вот идёшь, а тут перед тобой какая-то нечисть. Любовь и только любовь! Когда мы научимся чувствовать её по отношению к разной нечисти, наши души озарит свет и мы наконец-то удостоимся покоя внутри себя. Я говорю доступно? Придёт она, благодать, никуда не денется - это, я надеюсь, вам ясно? Придёт покой, принятие этого мира и своего места в мире, и наступит тихая радость - независимо от внешних обстоятельств и теперь уже навсегда. Вот её-то мы и будем называть благодатью.
Зал притих, слушая его с удивлением. Делегат Валентина Мохнюкова высморкалась с чувством глубокого фарисейства.
- Я повторю старые банальные истины, вы уж меня простите, - улыбнулся Михаил Шаунов. - Я тут смотрю, наши времена изрядно подзабыли свет этих истин, и от этого нам всем немного тяжеловато. Так вот, послушайте: я пришёл, чтобы напомнить вам. Прежде всего конечно же: не убий. Грех тягчайший, можете мне поверить. Кроме того, нельзя воровать. Внешне-то всё привлекательно. Но как вам подоходчивее объяснить, что воровство и коррупция губят души? Губят, губят, поверьте на слово. Это так просто, что можно и не доказывать. Наконец, не прелюбодействуй. Этот грех вряд ли является основным, но на всякий случай я прошу в него не впадать. Благодать накроется, это как пить дать, а нет ничего важнее и упоительней благодати. Какой там разврат? Поэтому стоит воздержаться и не тыкать членом куда попало, а равным образом что попало и не втыкать. Грубо сказано, но я надеюсь, что Бог простит. Кстати, о Боге. Во-первых, это слово не упоминается всуе, запомните, пожалуйста, раз и навсегда. Но я-то упомяну Бога, моя речь отнюдь не суетна. Это правда жизни, поверьте мне наконец, это ценности, которые можно с равным успехом назвать как вечными, так и сегодняшними, рождающимися в наших душах прямо сейчас. Вот сколько времени они существуют - столько раз они и рождались вновь.
Лисицын снова начал умиротворённо похрапывать, мелкая благодать на него уже снизошла.
- Я продолжу, - продолжил Михаил Шаунов. - Сейчас я буду умолять вас об одной вещи: ни в коем случае нельзя возводить хулу на Господа Бога. За это сразу полагается душевный крантец и, как сказано, огненная геенна. Но геенна скорее метафорическая, а вот душевный крантец очень реален. Хулу, как вы поняли, вообще нельзя возводить - ни на Бога, ни на людей, ни на птиц, ни на обстоятельства своей жизни. Мир надо принимать с любовью и благодарностью, а особенно надо благодарить Творца за его удивительное Творение. Я подчёркиваю - удивительное. Надо принять как факт, что это Творение необычайно красиво и гармонично, а наш мир, на полном серьёзе, является лучшим из множества возможных миров. Ну подумайте сами, как может Всемогущий сотворить плохой мир, если может сотворить более лучший? Пора поверить в чистоту мироздания, в нужность всех его элементов, включая те из них, что предстают нашему тщедушному разуму в виде банальной несправедливости. Давайте просто условимся, что это своеобразные испытания. И примем их с любовью, как полагается. И не будем сомневаться, что добро в конечном итоге одолеет зло, поскольку - вы верите мне? - Бог всё ещё по-главнее Дьявола. И тем более он позначимее тех мелких гадов, что изредка держат над нами власть.
Удивительное дело, но многие в зале стали внимательно слушать, местами даже раздались жидкие аплодисменты. Особо пожилые делегаты в задумчивости кивали головой, а кое-где молодёжь начала приветливо махать цветными платочками. Глава крестьянского профсоюза немного приоткрыл рот.
- Чушка косяка порет, - охотно поделился Гутэнтак с левосидящим мужчиной. - Базар нефильтрованный, слушать западло. Выцепить бы лохана всей братвой да грузануть, чтоб волну не гнал. Ладно, разведём. Завтра перед пацанами на бабки отвечать будет. А понты у него гнилые: бог не крыша, на стреле не отмажет. Если фраера начнут понтоваться, это какой же порядок?
Левосидящий в ужасе отшатнулся.
- Надо верить, что Господь уже дал гармонию, - жестикулировал Миша. - Надо только её увидеть. А помогут нам ценности, которые народ называет вечными. Я продолжу напоминать. Значит, не убий и не укради. В какой-то степени - не прелюбодействуй. А самое распозорное - судить ближнего своего. От этого происходят очень многие беды. А делов-то - ну не суди, и всё тут. Займись собой. Нет, им ближнего подавай. Что за отвратительная привычка?
Вильгельм Пенович из общества малоимущих задумчиво грыз свой ноготь с чёрной каёмкой, неумытый и неподстриженный. Валентина Мохнюкова распахнула газетку и углубилась в чтение. Так себе, бульварщина и картинки. Лисицын открыл глаза и ничего не понял.
- Кроме того, запрещается метать бисер перед свиньями. Я вот стою, метаю - но ведь не зря? Вы взрослые, образованные люди, разве не так? Вы не захрюкаете наперекор?
Глава крестьянского профсоюза закрыл рот. Валентина Мохнюкова с ненавистью рассматривала голую женщину. Лисицын кое-что начал понимать.
- Любовь и только любовь! И не ищите справедливость грязными методами. Займитесь собой, бросьте социальную канитель и революционную мерихлюндию. Начните делать добро. С этого дня, с этого часа. Вот как выйдете на улицу, так и начните. В мире столько несделанного добра, что вам хватит до конца жизни.
А. Я. Померанц собрался сказать сильную фразу, но растерялся и промолчал. Валентина Мохнюкова смотрела на голую женщину и хотела плакать. Лисицын снова потерял нить.
- Дожили, - сказал делегат Краснобучинского района Терентий Кимович Серохвост.
Лисицын подобрал нить, а Валентина Мохнюкова пустила по щеке слёзку. Не взирая на них, глава крестьянского профсоюза почесал ухо.
- Да кто ты такой? - рявкнул со своего места Загибин.
- Я? - чуть растерянно сказал Миша. - Я ничего плохого, я пришёл поделиться вам. Свет и любовь, прочих радостей. Вы не хотите Бога?
- Вон! - закричал на это вице-президент Союза налогоплательщиков.
От неожиданности Лисицын выронил папку и снова всё потерял. Валентина Мохнюкова гневно порвала чтиво. Не взирая на них, глава крестьянского профсоюза перестал чесать ухо.
- Мать честная, - на полном серьёзе сказал Вильгельм Пенович из общества малоимущих.
Он здорово потрудился за свою жизнь и удовлетворённо разглядывал средний палец.
- А я что говорил? - оживился делегат Краснобучинского района Терентий Кимович Серохвост.
- Но я не всё сказал, - заметил Миша. - Я не успел самое главное.
Лисицын ползал в проходе и собирал листы. Поднимал и аккуратно запихивал в папку. Ему помогал предыдущий оратор цвета дерьма.
- Щас пойду валить фраеров, - сказал Гутэнтак левосидящему. - Достали меня эти чуханы лагерные. Особенно вон та дунька, - он показал пальцем в направлении вице-президента.
Левосидящий на всякий случай извинился и пересел в другой ряд.