От третьей фигурки осталась одна обгоревшая голова с глубокой трещиной через всё лицо. Её старик нашёл недалеко от печки и отнес к остальным.
А четвёртой фигурки не было нигде: ни в комнате, ни в сенях, ни во дворе. И даже Никитка, проснувшийся на редкость бодрым и весёлым, не смог вспомнить, куда её подевал.
Карина Шаинян
Локатор
Девятого мая над Городом Плохой Воды пролетела стая лебедей. Снизу улыбались вслед, размахивали флажками и воздушными шариками, и Таня Кыкык смеялась вместе со всеми.
Обычно лебеди улетали на север, не задерживаясь рядом с городом. Но Пельтын помнил, как однажды большая стая, то ли измотанная штормом, то ли ведомая глупым вожаком, села на бухту. Птицы ныряли клювами в ил, выискивая пищу, и со дна всплывала маслянистая бурая плёнка, пачкала перья. Лебеди почуяли неладное, когда было уже поздно: обвисшие грязными сосульками крылья не могли поднять их в воздух. Отец Пельтына заметил стаю, и они всей семьёй прибежали на берег, гонялись по мелководью за вкусной птицей, били палками и камнями. Белые перья, вымаранные нефтью и кровью, плыли по взбаламученной воде.
Вволю наелись тёмным жёстким мясом, накормили всех соседей. Угощали японского инженера со смеющимся лаковым лицом. Спали и снова объедались так, что перед глазами маленького Пельтына плыли испачканные перья.
Отца с тех пор прозвали - Кыкык, лебедь. Когда через несколько лет люди с материка записывали гиляков в толстые тетради, взамен выдавая красные книжицы, отцовское прозвище стало Пельтыну фамилией.
Накануне мать испекла пирог, и Таня, возвращаясь из школы, ещё в подъезде учуяла запах рыбы и лука, аромат хрустящей пропечённой корочки. Сразу стало понятно, что завтра праздник. Таня торопливо сполоснула руки и ворвалась на кухню - мама уже, улыбаясь, выкладывала на тарелку большущий кусок.
Розовые кусочки горбуши, вывалившись из теста, исходили густым паром. Таня жевала, обжигаясь, и смотрела, как мать отрезает половину пирога, осторожно оборачивает пакетом, полотенцем и ещё раз пакетом, чтобы не остыл.
- Отнеси деду, - Таня закивала, торопливо подбирая крошки.
- По дороге не ходи, увидят. Лучше через бухту. Сапоги надень. Приберись там. И поздравить не забудь!
Доедая, Таня смотрела в окно. С их третьего этажа видны были проблески бухты и сопка с торчащими над ней решётчатыми ушами локатора, настороженно развёрнутыми к городу. Снег уже почти сошёл, до самого моря тянулись стланиковые заросли со светлыми пятнами марей. Под кедрами ещё лежали мокрые сугробы, но по берегу бухты уже можно было пройти - первый раз с осени добраться до локатора, проведать деда.
Жизнь новорождённого города крутилась вокруг нефти, и надо было решать: уходить на север, в береговые стойбища, или оставаться на месте, переселяться в дома, зажатые тесным кольцом буровых. Японцев сменили русские начальники, приехавшие с материка. На холодном туманном болоте, открытом морским ветрам, строили бараки. В них селились смуглые люди с тоскливыми глазами и иззябшими лицами - рабочие с юга, знавшие толк в нефти. Первая скважина уже выплюнула чёрный фонтан.
Пельтын ходил в школу. Пельтына приняли в пионеры и объяснили, что нефть народу нужнее, чем рыба. И когда семья всё-таки двинулась на северо-восток, Пельтын, первый раз в жизни поссорившись с отцом, остался в городе.
Кто-то рассказал ему, что нефть получается из мёртвых животных, которые пролежали под землёй миллион лет, и Пельтын сразу и легко поверил. Мечта работать на буровой потускнела и стала пугающей. Но вокруг так радовались, когда новая скважина давала нефть, так много говорили, так часто называли вонючую жидкость "чёрным золотом", что Пельтын успокоился и перестал различать в резком запахе, пропитавшем город, трупные ноты.
Под солнечной рябью шевелились чёрные водоросли. Таня разулась, поплескала ногой. Мелкая, по щиколотку вода уже прогрелась. Таня торопливо зашлёпала вдоль берега. На дне лежал ещё лёд, и от холода сводило ноги. Тонкий слой прогретого ила продавливался между пальцами, всплывала бурая плёнка, прилипала к лодыжкам. К запахам соли, талой воды, брусничного листа примешивался тяжёлый дух нефти.
Выбравшись с берега бухты, Таня припустила по тропе, ведущей на сопку. Пропетляв между зарослями кедрового стланика и кривыми лиственницами, свернула к покосившемуся забору с остатками колючей проволоки поверху. За оградой в сухих зарослях полыни и пижмы прятался неряшливый бетонный куб здания, на крыше которого и стоял локатор. Таня, закинув голову, ещё раз посмотрела на зелёные неподвижные решётки, прикинула направление ко входу, и, зажмурившись, побежала через двор. Поговаривали, что на территории локатора есть какое-то излучение, от которого можно ослепнуть. Таня, конечно, в это не верила, но испытывать на себе не хотелось. Она нащупала открытый засов и изо всех сил потянула. Дверь, почти вросшая в землю, подалась с тяжким скрипом, Таня заскочила внутрь и наконец открыла глаза.
- Ты с ума сошёл, - говорила жена, - что я одна делать буду? А если убьют тебя на материке? Ребёнка без отца растить?
- Люди помогут, - отвечал Пельтын, отворачиваясь.
Жена голосила, напирая огромным животом, и он уходил из барака. Подолгу сидел, глядя на плакат. "Больше нефти для наших танков, самолётов, кораблей!" - призывал румяный рабочий. Пельтын вздыхал. В сумерках метались огненные отблески факелов - жгли газ, мешающий добраться до нефтяных пластов. Последнее время огонь пугал Пельтына.
В щелястых стенах клуба дрожал свет - там инструктор по гражданской обороне снова крутил фильм с горящими нефтяными промыслами далёкого юга, объяснял, что делать, если вдруг начнётся бомбёжка. Получалось - сделать ничего нельзя. Рыжий, всегда бледный лейтенант, сильно хромавший на правую ногу, спохватывался и говорил, что так далеко на восток врагу не пройти. "Больше нефти, товарищи, - повторял он как заведённый, - давайте больше нефти!" Из клуба вываливались носатые рабочие, растревоженные видом родных прикаспийских степей, искорёженных воронками. Над городом полз густой запах нефти, и Пельтын снова чуял в нём тухлятину.
Пельтын ждал. Посмотрев учебный фильм одним из первых, он, потрясённый, долго наседал на инструктора. Лейтенант вяло отмахивался и предлагал действовать по общему плану, но Пельтын не успокаивался. Наконец измученный отчаянными вопросами начальник, чтобы как-то отделаться от назойливого гиляка, рассказал Пельтыну о волшебных машинах - локаторах, которые умеют говорить о подлетающих вражеских самолётах задолго до того, как об этом скажут глаза и уши. В клубе висела древесная пыль, пахло тающим снегом, бензином, мёртвым мясом, и Пельтыну страшно было даже подумать о том, чтобы вернуться на буровую. Он хотел работать на локаторе. Защищать и предупреждать. "Так ведь не поможет", - с отчаянием говорил инструктор, глядя на свою искалеченную ногу. "Хотя бы знать заранее", - отвечал Пельтын, хмурясь и чувствуя, как холодным ужасом сжимает сердце. В глубине души он верил, что - поможет. А ещё хотел сбежать куда-нибудь, где не будет пахнуть нефтью. Всё чаще Пельтын вспоминал лебедей, перепачканных маслянистой плёнкой, и сам себе казался лебедем, глупым лебедем, не улетевшим от города на север, в стойбища, куда доходили только смутные слухи о войне. "Запах тухлятины приманивает хищников, - бормотал он, - но я научусь узнавать о том, что они идут, и всех предупрежу. Мы успеем улететь". По ночам ему снились самолёты, похожие на поморников, горящие сопки и лебеди, растерзанные острыми черно-жёлтыми когтями.
В здании локатора было сумеречно, пахло водой, плесенью, прелой хвоей. В углу светился зеленоватым экран; иногда что-то попискивало. Таня положила на стол пирог, вытащила из кармана самодельную открытку-аппликацию: звёзды и самолёт на бархатной бумаге.
- Вот, деда, мама тебе пирог передала. Поздравляем тебя с наступающим Днём Победы, - она положила открытку рядом с пирогом. - Это я на уроке труда сделала. Вот.
Таня помялась, глядя на мерцающий экран. Потом засуетилась, вытащила из-под стола растрёпанный веник. За зиму комнату занесло мелким лесным мусором, под дверью лежал пласт подтаявшего снега. Таня заскребла веником по цементному полу.
- Я, деда, завтра на демонстрацию пойду. У меня есть флажок и два шарика… - она поддела совком снег и вывалила на улицу. - Позавчера задали сочинение про войну, я написала, что ты про это говорить не хочешь, и мне поставили двойку, но мама не сильно ругалась. А ещё завтра памятник открывают. Там будет факел всё время гореть…
Таня вымела мусор за дверь и огляделась. У стены сквозь пыль масляно поблёскивали банки консервов - их трогать не стоило. А вот пакеты, лежащие в углу стола, нужно было убрать. Таня потянула ближайший свёрток, и в нос ударил запах гнили. Стараясь дышать ртом и не забывая жмуриться, она поволокла остатки еды к яме в углу двора. Пакетов набралось много: на локаторе не прибирались с середины лета, и гостинцы копились, превращаясь постепенно в неаппетитное месиво. Несколько пробежек по двору - и стол очистился. Таня смахнула пыль, передвинула пирог на середину и присела перед экраном, аккуратно возя тряпкой по стеклу.
- А ещё, деда, я поссорилась с Юлькой… Она первая начала - сказала, что ей дедушка подарит большую куклу, а у меня дедушки нет, и куклы не будет, а она мне поиграть не даст. Ну и не надо! Я ей про тебя рассказала, что ты на локаторе работаешь, а она сказала, что локатор заброшен с самой войны, ей дедушка рассказывал, как его построили и сразу почти бросили, потому что работать некому было… Чепуха какая! А я ей сказала, что у неё дед хромой и рыжий, и старый совсем, а она меня дёрнула за волосы, а я её. Мама потом сильно ругалась и отшлёпала… А Юлька всё равно чепуху говорила - просто у тебя же работа секретная, вот и не знает никто…
Таня болтала взахлёб, отворачивалась от экрана, хмурилась. На самом деле слова подружки сильно задели её. "Ничего, я проверю - уже завтра, - в который раз подумала Таня. - Всё она врёт". Очищенный экран светился ярче, подмигивал, утешал. Таня улыбнулась и пальцем стёрла последний штрих пыли в уголке.
Накануне отъезда к Пельтыну заглянул лейтенант и с таинственным видом повёл на безлесый холм рядом с бараками. Ткнул рукой на восток, в сторону моря, где мягкими серыми волнами поднимались сопки. "Вон на той, самой высокой, поставят локатор, - сказан он Пельтыну. - Выучишься - возвращайся. Будешь нас охранять".
Так Пельтын оказался на материке. Удивлялся поначалу широкой, густо-зелёной листве - только-только начинался июнь, и дома тополя стояли в прозрачной клейкой дымке, не решаясь ещё распустить почки.
На курсах, замаявшись выговаривать клокочущие звуки, фамилию Пельтына перевели на русский и записали Петром. Пельтын не возражал. "Что-то ты, Петя, больно чёрен", - смеялись приятели, и он отвечал, что, мол, перья в плохой воде замарал. Едкие испарения авиационного топлива были мало похожи на запах нефти, но Пельтын продолжал чуять плоть разлагавшихся миллионы лет животных. Город Плохой Воды звал домой.
Учёба оказалась недолгой, но о возвращении не было и речи. Курсантов отправляли в глубь материка, на фронт. Пельтын радовался. Хищные самолёты, расклёвывающие сопки и плюющиеся огнём, никак не уходили из его снов, и Пельтын понимал, что чем дальше на западе он их остановит - тем лучше. Запах нефти слабел, растворяясь в духе большой земли и тяжёлой фронтовой вони, и постепенно стиралось из памяти лицо жены, заменялось абстрактным силуэтом родного острова, увиденного случайно на карте. Иногда Пельтына догоняли письма. Он с трудом разбирал корявый почерк, читал короткие строчки о том, что, мол, дочка растёт здоровой, отец по-прежнему ходит за рыбой, нефти добывают всё больше, а хромой лейтенант женился. Сидя перед экраном локатора, Пельтын пытался представить дочку. Почему-то перед глазами появлялась девочка лет уже десяти, в белом платьице, машущая руками, как крыльями. Пельтын улыбался, и точки на экране казались ему мягкими лебяжьими перьями.
Таня нетерпеливо переминалась в строю. Под тусклым солнцем пионерские галстуки, вытащенные поверх наглухо застёгнутых курток, казались почти чёрными. Подрагивали края белых фартуков; мальчики неловко топтались в наглаженных брюках. На площади напротив геологоразведочного института, ещё недавно бывшей пустырём, открывали памятник горожанам, погибшим в Великую Отечественную, - открывали с речами, торжественной пионерской линейкой и оркестром. На постаменте стояли гранитные доски со списками, с фотографиями в овальных рамках; перед ними торчала блестящая ребристая труба с чашей наверху. Оставалось только зажечь вечный огонь, кормящийся подземным газом, но с этим медлили, рядом с факелом читал речь полный человек в лёгком пальто, с посиневшим от холода лицом. Наползавший с моря солёный маслянистый туман поднимался над городом, превращаясь в тяжёлые тучи, затягивая с утра ещё ясное небо. Налетел ветер, осторожно потрогал лица, а потом, будто разозлившись, швырнул пригоршню песка.
"Вечная слава героям", - торопливо пробасил человек на возвышении и огляделся.
Взвыл зажжённый газ и тут же был заглушён медным рёвом оркестра. В рядах оживлённо зашептались. Учительница, сделав страшное лицо, замахала руками, и школьники поспешно отдали салют.
Все речи были прочитаны, все слова сказаны, гимн отыгран. Начинало моросить. Школьники поспешно расходились, чёткие ряды распались на мелкие бестолковые кучки. Юлька дёргала Таню за рукав, звала с собой. На другом краю площади Юлю ждал дед, тяжело опирался на палку, смотрел на девочек пристально, о чём-то вздыхал. Таня сердито прикусывала губу, отворачивалась молча - и подруга, пожав плечами, отошла к деду. "И не надо", - буркнула Таня вслед.
Вскоре она осталась одна - последняя группка одноклассников втянулась во двор, исчезнув за домами. Отворачиваясь от летящего в глаза колючего песка, Таня поднялась к памятнику.
Над головой ревел факел. Таня медленно повела пальцем по гладкой гранитной плите, вдоль бронзовых букв "К". Множество незнакомых имён. Одна фамилия, как у мальчика из параллельного класса. И одна - как у соседа. Всё. Успокоенная, Таня вприпрыжку сбежала со ступеней.
Немного ниже, куда не добрался палец с обкусанным ногтем, из овальной рамки смотрел молодой мужчина с таким же, как у Тани, круглым гиляцким лицом: толстые губы кривились усмешкой и казались хитрыми узкие припухшие глаза. "Лебедев Пётр", - сообщала надпись опустевшей площади.
Пельтын встретил май далеко на материке. Жирная земля там пахла яблочным пирогом, в белой пыли шевелились резные тени. Стояли ясные, ласковые дни, и сладко тянуло ранней зеленью. Где-то за виноградниками катилась, громыхая, война, - и все ждали, что вот-вот, лязгнув в последний раз, свалится она в яму и затихнет. В один из таких дней, наполненных ожиданием, Пельтын заметил, что от товарищей сильнее, чем обычно, несёт топливом, и чай в жестяной кружке подёрнулся радужной плёнкой. Скоро домой, понял он. Город Плохой Воды наконец-то докричался до Пельтына. Он не успел допить - прибежал сержант с шальными глазами и приказал строиться.
Усы командира дрожали, и дрожала рука, сжимавшая узкую бумажку. Все затихли. Он начал было читать, голос сорвался, командир откашлялся гулко, но люди уже успели понять. Пельтына трясли за плечи, хлопали по спине с размаху, он всё никак не мог понять, в чём дело, не мог поверить, а потом рядом кто-то захохотал и вдруг осёкся, громко всхлипнув, а кто-то выстрелил в воздух, и Пельтын на мгновение оглох. Вокруг продолжали палить, и он с удивлением понял, что сам торопливо расстёгивает кобуру, и закричал, срывая голос.
Он не ушёл на дежурство: кто-то сунул в руку кружку, до краёв наполненную южным вином, и Пельтын, державшийся много лет, терпеливо объяснявший товарищам, что ему нельзя, выпил густую жидкость залпом. Сразу зашумело в ушах, и вдруг согрелось сердце, навсегда, казалось, замороженное словами лейтенанта в пропахшем нефтью клубе. Пельтын слонялся по плацу, глупо улыбаясь, и ему в ответ улыбались так же глупо и счастливо, и продолжали улыбаться, когда сумеречное сиреневое небо загудело.
Вино отхлынуло от сердца, но было поздно. Пельтын с тоской посмотрел на брошенный локатор, отчётливо представляя, как ползут белые точки, неумолимо приближаясь к центру экрана, и слыша тревожный писк. Он в отчаянии рванулся вперёд, но ничего нельзя уже было сделать. Из-за решётчатых ушей локатора вынырнули хищные силуэты самолётов, гул превратился в рёв, а потом в визг, на мгновение небо заслонило перекошенное, зелёное лицо командира, и беззвучно закричали рядом, совсем не так, как кричали пару часов назад. Запах нефти стал невыносимым, и Пельтын успел подумать, что теперь-то он точно попадёт домой, на вершину сопки у самого моря, - и никогда, никогда не отойдёт от экрана, и ещё подумал, что через миллион лет здесь найдут чёрную маслянистую лужицу. А потом воздух заполнился нестерпимо белыми, перепачканными кровью перьями, и всё кончилось.
Иногда порывы ветра стихали, и сверху доносилось тихо - "кы-кы, кы-кы". Кричали лебеди, не видимые за тучами. Щурясь на ветру, Таня Кыкык посмотрела на восток. В разрывах тумана виднелась сопка и тёмный силуэт локатора. Холодный воздух выбивал слёзы, сопка подрагивала и плыла, но Тане почти видно было, как вращаются решётчатые лопасти. Деда даже в праздник на работе, думала она, и пыталась представить, как на дедушкином экране выглядят лебеди. Наверное, они похожи на ослепительные искорки.
Шумела бурная весенняя вода, несла радужные пятна. В Городе Плохой Воды пахло нефтью.
Иван Наумов
Обмен заложниками
Это не развлекательное чтение.
Необходимое уведомление
- Кажется, "Семьдесят семь - тринадцать", - я провёл пальцем по монитору. - Условно земная территория. Дозаправка, отстрел транзитников, и летим дальше. Есть часа два на размять ноги.
Амандо Нунчик, смешной и нескладный попутчик, с неподдельным интересом повернулся ко мне:
- Отстрел? Это как понимать?
Антикварные очки в костяной оправе, взъерошенный чуб, губы бантиком. Всю дорогу от Пятого Байреса он приставал ко мне с бессмысленной и беззаботной болтовнёй.
- Любая транзитная станция шлюзует только большие паромы. Посудину вроде нашей никто стыковать не будет. По экономическим соображениям. Аварийная шлюпка вмещает десять человек и три тонны багажа. Мы отстреливаем свою - с транзитными пассажирами, а база шлёт нам пустую. То же самое с топливными саркофагами. Круговорот тары в пространстве. Экономим на манёвре, капитан получает свой бонус.
Нунчик уважительно щёлкнул языком. Помолчал, готовя тему для следующей атаки.