Сам того не замечая, я зашагал к дому Северина. Ещё издалека я заметил, что в окне горит свет, - что было несколько странно, учитывая время. Пару раз я прошёл мимо дома, не решаясь подойти ближе и посмотреть, что же там происходит. Но всё же мне удалось собраться. Действуя как можно тише, я отворил калитку. Под ногами неестественно громко зашуршали камни; я остановился. Сердце было готово выпрыгнуть из груди, и лишь с огромным трудом удалось убедить себя, что это мне только мерещится. На цыпочках я подошёл к окну и заглянул внутрь.
Комната была небольшой. С потолка на витом шнуре свисала единственная лампочка, и её тусклый свет лился на длинный металлический стол. Стены комнаты тонули в полумраке, но я разглядел, что они обклеены изображениями китов, спрутов, гигантских рыб и морских змеев. Лёгкий ветерок колыхал старинные гравюры, фотокопии и грубо вырванные страницы книг и журналов, отчего казалось, что эти таинственные создания переплывают с листка на листок, живут своей собственной непостижимой жизнью. "Книга Рыб, - подумал я. - Главное - не промочить ноги".
Северин, по счастью, стоял ко мне спиной. На столе перед ним лежала игуана, вспоротая от горла до хвоста. Рядом были аккуратно разложены внутренности. Ящерица дёргала лапками, но я не мог сказать, были ли это остаточные рефлексы либо она действительно была ещё жива. Зная доктора, я всё-таки склоняюсь к последнему. Крышка черепной коробки была срезана, и Северин длинным пинцетом пытался приладить какие-то проводки прямо к обнажённому мозгу. Мне стало дурно и страшно. Я едва удержался от крика.
Присмотревшись, я увидел ещё несколько ящериц - в огромных колбах у стены. Все рептилии были тщательно препарированы, внутренние органы перемешались с проводами и непонятными приборами. Они беспомощно извивались, скреблись лапками по стеклу. Огромные, исполненные ужаса глаза ящериц следили за доктором.
Северин прикрепил провод парой тонких булавок и взялся за скальпель. Игуана задёргалась. Доктор крепко сжал горло ящерицы и держал до тех пор, пока она не утихла. Затем он медленно срезал полоску ткани и отбросил в сторону. После чего облизал скальпель и воткнул в разрез ещё один провод.
Провода соединяли ящерицу со старинным граммофоном на дальнем конце стола. Широкий раструб был заполнен камнями и слегка прогнулся. Хотя пластинки не было, доктор быстро закрутил ручку. Игуана выгнулась дугой, и раздался тихий, еле слышный гул. В этот момент я почувствовал, что камни под ногами завибрировали. Не все вместе, а каждый по отдельности. Я отвернулся от окна и увидел, что вся куча ходит ходуном, а над ней… Я в ужасе попятился. Над камнями сгущался туман, принимая странные, расплывчатые очертания огромной, чудовищной рыбы…
Резко заболели виски. Задыхаясь, я прижался к стене. Голова была готова взорваться. Мир таял на глазах, и вместо корявых деревьев я уже видел колышущиеся стебли водорослей, меж которых скользили неведомые мне рыбы, и казалось, ещё чуть-чуть - и я сам присоединюсь к их таинственному хороводу. Призрачные аммониты проплывали прямо сквозь меня, рядом шевелились гибкие стебли морских лилий. А издалека донёсся тихий ответный гул.
Всё прекратилось так же внезапно, как началось. Холодный ветер швырнул в лицо горсть водяных капель. Фантомы растаяли, и я понял, что лежу на земле, барахтаясь и извиваясь в несуществующей воде. Опираясь о стену, я поднялся и снова заглянул в окно. Северин складывал инструменты в эмалированный поддон. Игуана, похоже, умерла: всего мастерства вивисектора было недостаточно, чтобы заставить её выдержать подобные пытки. Доктор вырвал провода и брезгливо бросил ящерицу в ведро.
Пятясь вдоль стены, я вышел на улицу и вернулся домой. Первым делом пропустил две приличные порции джина, не раздеваясь забрался под одеяло и попытался прийти в себя. Хотя алкоголь немного согрел тело, меня била крупная дрожь. Мысли разбегались, словно боялись сложиться в общую картину. Конечно, не было никаких сомнений, что за всеми загадочными видениями и явлениями стоит Северин, но что за мерзость он затеял, я даже не представлял. Уснуть я не смог.
Как бы то ни было, к утру мне удалось немного отдохнуть. Есть совершенно не хотелось, но я заставил себя позавтракать - день предстоял тяжёлый, - после чего отправился к Людвигу. Густав уже подогнал грузовик, на который погрузили батисферу, закрепив металлическими тросами. Надо сказать, после ночных кошмаров меня начали одолевать сомнения. Я уже не испытывал прежнего энтузиазма перед погружением, но отступать было поздно. Людвиг с Густавом тоже выглядели неважно. Мы почти не разговаривали, ограничиваясь деловыми замечаниями.
Закончив с погрузкой, мы поехали к морю. Лишь подъезжая к дому Северина, Густав не выдержал и прервал молчание.
- У меня дурные предчувствия, - сказал он. - Боюсь, плохо всё кончится. Мне приснился сон. Странный и страшный. Снилось, что я какой-то осьминог, живущий в раковине. Плаваю я себе в море, и тут…
Его рассказ прервал пронзительный визг. Словно из воздуха, из лоскутьев тумана перед грузовиком возникла госпожа Феликс.
- Проклятье! - Густав ударил по тормозам.
Машина резко остановилась, и тут же звонко пропел лопнувший трос.
- Проклятье!
Мы выскочили из кабины. Госпожа Феликс яростно лупила по грузовику зонтиком, за её спиной заливался Лобо, но никто не обращал на них внимания. Взгляды были прикованы к батисфере. Тяжёлый шар медленно, с достоинством завалился набок, и вдруг сорвался и покатился к дому Северина. Дорога шла под уклон, и, разогнавшись, батисфера снесла забор и с грохотом врезалась в груду камней. Я уставился на разбитый иллюминатор.
- Ну, вот и поплавали, - сказал Густав.
Мы осторожно подошли к батисфере. Сейчас она больше походила на голову исполинского водолаза, сражённого неведомым рыцарем. Из-под корпуса выползала струйка маслянистой жидкости, растекаясь по камням.
В этот момент из дома выскочил Северин. Признаться, мне стало жутко от одного его вида. Лицо доктора перекосила страшная гримаса, волосы торчали во все стороны. Я попятился, залепетав нелепые оправдания про лопнувший трос и возмещение убытков. В воспалённых глазах сверкнула злоба. Он бросился к камням и, упав на колени, принялся выгребать кучу из-под батисферы, крича что-то про точную настройку и годы работы.
- Всё в порядке? - спросил я.
- В порядке? - визжал Северин. - Я потратил годы на то, чтобы создать и настроить фонограф. Он уже был у меня в руках…
Я был озадачен. Обернувшись на Густава с Людвигом, я увидел то же недоумение.
- Смотрите, что вы наделали!
Северин бережно достал из камней стеклянный цилиндр, заполненный жёлтой жидкостью, которая сочилась из большой трещины. Одну из тех колб, что я видел ночью. Внутри, путаясь в проводах и собственных внутренностях, извивалась игуана. С ужасом смотрел я на бьющееся сердце. Сейчас, при свете дня, она выглядела гораздо ужаснее и противней - ящерица распухла, блестящая чешуя выцвела и отслаивалась, осыпаясь на дно цилиндра. От колбы отходил толстый кабель, исчезая среди камней.
Я судорожно сглотнул.
- Что это? - раздался за спиной дрожащий голос Людвига.
Северин криво усмехнулся.
- Хотите сказать, что это было? Приёмник фонографа. Лучший из всех, что мне удалось сделать. Без него всё бессмысленно.
- Фонографа?
- ДА! - Северин со всей силы швырнул колбу в батисферу. - Фонографа! Думаете, всё это просто так? - он сунул мне под нос пригоршню камней. - Думаете, его можно поймать на удочку?
Я с ужасом смотрел на доктора.
- Поймать? Кого поймать, доктор?
- Кого? - Северин расхохотался. - Левиафана! Зверя Бездны!
Я медленно склонил голову. Всё стало на свои места. Стоило бы догадаться, что в своей гордыне Северин не станет размениваться на мелкую рыбёшку. Это для нас топорики и хаулоиды были чудом, для Северина они ровным счётом ничего не значили. Доктор тем временем продолжал:
- Я сделал кальмара, но на эту наживку он не клюнул. Для него это слишком мелко. И тогда я понял - он придёт только на зов равного себе. И кто же это? Он сам! Я потратил годы на то, чтобы вновь зазвучала его песнь. Песнь, миллионы лет заключенная в камне, с тех времён, когда он безраздельно владел пучиной. Я построил эту машину, фонограф. Я смог прочитать звуки, скрытые в тверди. Я провёл сотни экспериментов в поисках животного, способного стать лучшим приёмником. Я нашёл его песнь, и вот когда он был почти у меня в руках… Теперь всё придётся начинать сначала.
- Да не слушайте вы их, господин Северин, - заверещала госпожа Феликс. - Я всё сама видела. Они каждую ночь ходили, камни ваши воровали. Это они специально сделали - вам помешать хотели. У них аура чёрная, я в кристалл смотрела. Как прознали, что я знаю об их замыслах коварных, так чуть не убили. Чудом спаслась…
Северин даже не взглянул на неё. Он разжал пальцы, камни упали на землю, и тут же в руке доктора сверкнул скальпель. Он шагнул ко мне, но в этот момент Густав со всей силы ударил его в челюсть. Северин упал, и Густав быстро наступил ему на ладонь.
- Ублюдок, - прошипел он. - Сумасшедший ублюдок.
Он вырвал скальпель. Северин корчился среди камней и бормотал что-то бессвязное. Густав схватился за провод и резко потянул, вырвав из груды камней ещё одну колбу. Удар ботинка оборвал мучения игуаны.
- Ты хоть представляешь, кого ты хотел разбудить? Просто большую рыбу?
Я бросился к дому Северина. Распахнув раму, я влез в окно и принялся выкидывать на улицу колбы с ящерицами - около дюжины, кажется. Густав с Людвигом тут же их разбивали. Северин тихо скулил. Госпожа Феликс поспешила скрыться.
Когда мы закончили, Густав устало прислонился к батисфере. Его руки тряслись. Он поднял один из булыжников, всмотрелся в него и криво усмехнулся.
- Я видел во сне эту тварь…
Смотритель передал мне камень. На шершавой поверхности отпечатался трилобит.
Начал накрапывать дождь.
К вечеру погода окончательно испортилась. Море разбушевалось не на шутку. Тяжёлые тучи висели низко, почти сливаясь с волнами. Молнии вспыхивали почти ежеминутно. Косой дождь неистово барабанил в окна.
Мы сидели в каморке под маяком и пили тёплый ром. Прижавшись лбом к холодному стеклу, я смотрел на море. Волны вздымались, тянулись к небу с непостижимой яростью, и за каждым новым валом мне чудился Левиафан. Бесконечно древнее чудовище, всех тварей завершенье.
Неожиданно моё внимание привлёк огонёк, вспыхнувший на пляже. Присмотревшись, я понял, что это свет фонаря. На пляже определённо кто-то был. Но только полный безумец решился бы выйти к морю в такую погоду.
- Северин!
Выскочив из маяка, мы побежали к пляжу. Дождь хлестал по щекам. Я тут же вымок до нитки, но не обратил на это внимания. Ветер валил с ног. Я падал, раздирая колени и ладони, но вскакивал и продолжал бежать. Если это действительно доктор, а в этом я не сомневался, медлить было нельзя.
Как мы добрались, я не помню. Просто бег внезапно прекратился, и мы, задыхаясь, остановились перед доктором. Северин возился с моторной лодкой, грузя в неё непонятные приборы. Из-за бортов выглядывала труба граммофона, заполненная камнями - остатки чудовищного фонографа. Северин нас не заметил. Должно быть, поломка механизма окончательно подкосила учёного. Печать безумия маской застыла на его лице.
- Доктор! - заорал Густав.
Северин резко развернулся, вскинув руку. В свете молнии блеснул пистолет. Гром заглушил выстрел. Людвиг дёрнулся, схватился за плечо и медленно осел на песок. По рубашке изобретателя расползалось тёмное пятно. Мы с Густавом бросились к нему. Людвиг растерянно переводил взгляд с меня на смотрителя.
- Я умру?
- Чёрта с два, - огрызнулся Густав.
- Ну что? - хохотал Северин. - Кто ещё хочет меня остановить? Есть желающие?
Он выстрелил в воздух. С каждой молнией лицо доктора вспыхивало бледно-зелёным светом. Густав выругался. Северин навалился на лодку, но смог лишь слегка сдвинуть её.
- Вы двое, - он ткнул в нашу сторону револьвером.
- Доктор, одумайтесь, - прокричал я. - Это безумие… Самоубийство.
- Заткнись! - взвизгнул Северин и снова выстрелил в воздух.
Людвиг вздрогнул.
- Бесполезно, - покачал головой Густав. - Он окончательно свихнулся.
- Быстрее!
Северин забрался в лодку. Вместе с Густавом мы смогли столкнуть её в воду. Суденышко билось на волнах, словно предчувствуя скорую катастрофу.
- Доктор, - я всё ещё пытался образумить Северина. - Это же верная смерть…
- И что ты знаешь о смерти?
Холодный ствол упёрся мне в лоб. Лицо доктора очутилось совсем рядом. Я посмотрел ему в глаза, но не увидел ничего, кроме пустого всепоглощающего безумия. Губы учёного скривились в жуткой усмешке. Мне стало страшно.
Я так и не понял, почему Северин не выстрелил. Совершенно неожиданно он опустил пистолет и бросился на корму. Я попятился. Северин истерично дёргал за шнур, заводя мотор, и где-то попытки с пятой ему это удалось. Разрезая волны, лодка устремилась в море.
Мы выбрались на берег. Людвиг был совсем плох. Скорчившись на песке, он беззвучно шевелил губами.
- Держись, парень, - наигранно бодро сказал Густав. - Ещё никто не умирал от дырки в плече.
Людвиг улыбнулся. Мы подняли его и медленно повели к маяку. Напоследок я обернулся. Лодка Северина упорно боролась с волнами, и отступать он не собирался. Густав проследил за моим взглядом.
- Бедняга. Всё-таки простых шуток ему было мало.
Я до сих пор не могу точно сказать, что произошло в следующее мгновение. Была ли это большая волна, или же Северин действительно разбудил Левиафана и тот явился на зов. Над лодкой нависла огромная тень и обрушилась, увлекая за собой суденышко. Лодка исчезла. Я всматривался в бушующее море, тщетно силясь хоть что-нибудь разглядеть среди беснующихся вод. На долю секунды мне показалось, что над волнами промелькнула голова, но тут же очередной вал накрыл её, и Северин скрылся там, где скверну жжёт пучина.
ВЗГЛЯД ВПЕРЁД
Дмитрий Захаров
Корочка диссидента
- Ты веришь в собаку Баскервилей?
- Я верю в победу демократических сил. А собаку я - слышу.
В. Шендерович
Дротик ударился в дырку от нуля и отскочил куда-то под стол.
Ну и чёрт с ним. Вот второй обязательно воткнётся в президентский орден.
Не попал. Как говорил Винни-Пух, не то чтобы совсем не попал, просто не попал в шарик.
Ладно, зато в любви мне обязательно повезёт.
Я выбрался из-под одеяла и подошёл к мишени-календарю подобрать дротики. Один вижу, один под столом и ещё один… Эй, парень, короче, ты не хочешь втыкаться в нашего президента? Не хочешь быть слепым оружием в руках мастодонтов старого мира? Протестуешь против насильственной попытки диссидентского реванша? Тогда сам виноват.
Выкатился? Ну, то-то…
Я включил телевизор и снова плюхнулся на кровать. До работы ещё два часа, а до начала интенсивных сборов на работу - час. Так что календарь вряд ли выживет - сегодня не его день. Сегодня праздник. Не помню какой.
Родители рассказывали, что раньше на праздники ходили толпы людей, а по телевизору показывали толпы танков и ракет. Вот это я понимаю, перформанс. А сейчас в ящике не то новости, не то передача для садоводов. Ведущая с халтурно приклеенной улыбкой восхищается урожайностью зранга зелёного… Ну и название придумали… а зранг этот весь ещё и в каких-то бородавках.
Я уже хотел потянуться за дистанционкой, когда заслонивший синелистное растение мужик сказал: прогноз погоды на сегодня - и через паузу - благоприятен.
Я удивлённо хлопнул глазами, а телевизор завёл про решение проблем озоновых дыр и беспокойство экологов.
Однако.
- …состоялось подписание совместного коммюнике. Лидеры мирового сообщества выразили уверенность в том, что они и их партнёры останутся верны курсу на интеграцию и углубление взаимовыгодных связей.
Вот это хорошо сказано, про взаимовыгодные. Это мне нравится. Коротко и по существу. Враньё, конечно, зато по-доброму.
С народом именно по-доброму и надо. И ещё: "Грудью вперёд бравой, Флагами небо оклеивай".
А то без этого эффект смазывается.
Друзья считают, что я - диссидент. Мои высказывания записываются на диктофоны и прослушиваются в уединении. Раза два их пытались транслировать местные радиостанции, но после этого им срочно приходилось закрываться. На проверку соответствия трудовому кодексу.
В кругах, близких к городской элите, считается, что я человек свободомыслящий, а посему должен сообщать всю правду…
И тут есть проблема. Я не совсем понимаю, что это такое - правда.
А на слово не верю. Ни на слово, ни на жест, ни на ощупь… Некоторое время назад я решил: пусть правдой будет считаться всё, что бы я ни сказал. У диссидентов, говорят, так принято. Друзья меня поддержали, все, кроме, пожалуй, Киры. Возможно, именно за это я её и люблю.
Система пытается меня сослать. Думаю, по инерции. Уже два раза мне предлагались регионы, а вчера приходил чиновник из эмиграционного управления. Смотрел грустными глазами, теребил усы, а потом сказал:
- Ланúтольд Александрович, нельзя же так, в самом деле.
А я и не утверждаю, что можно.
Нет, эмиграция - это слишком глупо. В ссылку - с роялем, на каторгу - по справке о состоянии здоровья… Иногда я думаю, что система должна меня казнить. Грустный чиновник перестанет из-за меня страдать, Лёнечка получит Киру в безраздельную собственность, а я в последнюю минуту жизни трагично взгляну в глаза любимой девушки. Кира заплачет, а потом будет видеть меня во сне.
Неплохую картинку нарисовал, аж где-то самому себе убитому завидую.
Только ведь чушь всё это. Бред - и-го-го! - сивой кобылы.
Во-первых, умирать мне хочется только в определённые моменты, сейчас, например, желание ушло. Во-вторых, кто сказал, что на казнь будут рассылаться приглашения? И наконец, кто наследовать станет мне?
А теперь без шуток.
Мне не нравится картина ближайшего будущего. И она не нравится мне тем сильнее, чем больше её сторонников я замечаю. Так уж получилось, что я не склонен доверять мнению большинства. Особенно в глобальных проектах. Старая истина: своё мнение, как и задница, есть у каждого…
Начал изрекать истины. Ещё немного, и до правд дело дойдёт. Чёрт знает что. Нет, в душ, два горячих бутерброда с чаем и яблоко. А потом по улице Победы до Пушкинской. Посижу в сквере, посмотрю на фонтан…
Погоду действительно можно было назвать благоприятной.
Люди казались весьма довольными собой, друг другом и, возможно, даже мной. Нелюди пока не казались никак.
Я шёл по мощённому именными камнями тротуару и ел мороженое.
Почти каждое утро я прохожу здесь и размышляю над тем, за что же я люблю Киру. Выводы бывают самыми разными. К примеру, вчера мне казалось, будто дело в её космическом оптимизме, а дней пять назад - что в слегка раскосых серых глазах. Иногда я думаю, что люблю её просто так, а иногда вообще не думаю ничего.
Тем более что всё это - пурга. Глаза у Киры на самом деле карие, оптимизм - в рамках, а любить просто так нельзя…
Мимо вереницей протопали Новые граждане. Да… и некоторым ещё не нравятся панки…