Он проник в Царство Мертвых, подобно Осирису – и подобно ему, вернулся оттуда, добыв величайшее сокровище! Мудрость Мудрых, папирус Тота, содержащий в себе великую власть, великую тайну – величайшее из всех чисел!
– Ты собрался спать, жрец? – окликнул его Габд-а-Батх. – Еще не время. У нас есть еще кое-какие дела и время до рассвета. Я должен получить свою награду! А для начала найдем моих людей – тех, которых мы оставили снаружи сторожить вход в гробницу!
Ат Сефор легко вскочил – воздух ночи вернул ему силы.
Вслед за Габд-а-Батхом он спустился с пригорка и, пригибаясь, прячась за камнями и кустами, прошел к тому месту, где темнело надгробье жреца Семоса.
Шейх Ночи остановился, не доходя до надгробья, сделал предостерегающий знак и замер, вслушиваясь в едва слышные звуки, доносящиеся со всех сторон. Выждав несколько минут, он поднес к губам ладонь и издал тот лающий смех, который уже слышал Ат Сефор – тот леденящий душу лай, которым обмениваются в ночи шакалы, священные звери Анубиса.
Ответом на его лай была тишина.
Габд-а-Батх выждал еще минуту и повторил свой сигнал, но на него опять никто не ответил.
– Мне не нравится это, жрец! – едва слышно прошептал Шейх и, крадучись, едва касаясь ногами земли, двинулся вперед.
Не доходя нескольких шагов до надгробья, он вдруг замер и склонился к чему-то, что темнело у его ног.
Ат Сефор приблизился к своему спутнику и тоже наклонился, чтобы разглядеть этот темный предмет.
Это был человек, не подающий признаков жизни. Приглядевшись к мертвецу, жрец увидел, что горло его перерезано от уха до уха, а короткая темная накидка пропитана кровью.
– Это Ихневмон, предпоследний из моих людей! – бесстрастным шепотом сообщил Габд-а-Батх.
Он сделал еще несколько беззвучных шагов и снова остановился, склонившись над землей.
Ат Сефор ничуть не удивился, услышав свистящий шепот Шейха Ночи:
– А это – Рваная Ноздря, последний из моей шайки!
– Кто же их убил? – спросил Ат Сефор, почувствовав, как руки его холодеют от страха. Воздух ночи, который только что казался ему свежим и благоуханным, стал затхлым и сырым, как в склепе.
– Кто бы это ни был – он пожалеет о том, что родился на свет! – отозвался Габд-а-Батх. – Не будь я Шейх Ночи, он не доживет до завтрашнего утра!
Габд-а-Батх выпрямился и выкрикнул в окружающую темноту:
– Слышишь, ты, грязное отродье Сета? Это говорю я, Шейх Ночи! Еще не наступит утро, когда я пролью твою нечистую кровь!
Ат Сефор услышал эти надменные слова, но он услышал и скрытый страх, который звучал в голосе Шейха.
– А для начала, жрец, я намерен получить от тебя плату за свою работу, – проговорил грабитель, повернувшись к Ат Сефору. – Ты получил свой папирус и должен расплатиться.
– Идем, – кивнул молодой жрец. – Я получил то, что хотел, и сполна рассчитаюсь с тобой. Только ты должен привести меня к той скале, возле которой мы встретились на закате. К скале, напоминающей голову шакала. От нее я найду дорогу.
Габд-а-Батх уверенно двинулся вперед. Казалось, он видит в темноте не хуже, чем днем, – недаром носит прозвище Шейх Ночи. Походка его была легкой и бесшумной, как у хищного зверя. Ат Сефор еле поспевал за ним, то и дело спотыкаясь и оскальзываясь на каменистом склоне. Жрецу казалось, что весь Город Мертвых слышит его тяжелые шаги.
И еще в какой-то момент ему показалось, что в темноте в стороне от тропы промелькнул едва заметный силуэт человека в белых жреческих одеждах.
Жрец отбросил это видение и сосредоточился на тропе.
Они спускались по пологому склону среди самых древних надгробий Некрополя, двигаясь на восток, к его более новой части. Тропа сделала крутой поворот, огибая высокую скалу. Справа, в десяти локтях от дороги, виднелись заросли колючих кустов. Габд-а-Батх на мгновение задержался, оглянувшись на своего спутника, и недовольно проговорил:
– Не отставай, жрец! Уже наступил час быка, немного времени осталось до рассвета, а у меня еще есть дела!
И вдруг он негромко вскрикнул и схватился за шею.
– Что с тобой, Шейх? – спросил Ат Сефор, нагоняя проводника.
– Меня укусило какое-то насекомое, – раздраженно отозвался Габд-а-Батх. – Поспеши, жрец!
Он снова двинулся вперед, но через несколько минут его шаги замедлились и стали неуверенными. Ат Сефор нагнал его и с удивлением заметил, что Шейх идет, как слепой, с трудом нащупывая перед собой дорогу.
– Что с тобой, Шейх? – осведомился он.
– Все в порядке, жрец! – отозвался Габд-а-Батх, но его голос был слабым и дрожащим. Даже в ночной тьме Ат Сефор увидел капли пота, стекающие по лицу грабителя.
Шейх поднес руку к глазам и процедил:
– Не насекомое это было… тот, кто убил моих людей, спрятался в кустах и выстрелил в меня ядовитым шипом растения сурук… я чувствую озноб во всем теле и жар в голове…
– Что же теперь делать? – растерянно спросил Ат Сефор. Он слышал о ядовитом растении сурук, произрастающем в стране Нуб, и знал, что от его яда нет спасения. Отравленные живут менее часа и умирают в страшных мучениях.
– Иди своей дорогой, жрец… – слабеющим голосом проговорил Габд-а-Батх. – Я же попробую добраться до жилища Фетх, колдуньи… у нее есть противоядие… она спасет меня…
– Я не брошу тебя, Шейх! – произнес Ат Сефор неожиданно для самого себя. Он не понимал, что движет им. Ведь человек рядом с ним – нечестивец, могильный вор, нарушитель самых страшных запретов, грешник и преступник. На глазах Ат Сефора Габд-а-Батх без колебания бросал собственных людей. Ат Сефор не сомневался, что Шейх и его бросил бы, если бы был на его месте. Почему же сейчас Ат Сефор собрался помочь ему? Тем более что на груди молодого жреца, под одеждой, находилось бесценное сокровище, папирус Тота, который нужно было как можно скорее принести в Дом Чисел и спрятать в надежное место!
Но какое-то непонятное чувство не позволяло ему бросить Шейха без помощи.
– Я помогу тебе, доведу тебя до жилища Фетх! – повторил Ат Сефор и подставил плечо умирающему грабителю.
Дмитрий Алексеевич спустился по крутой узкой лестнице в обширный подвал, где размещались хранилища Египетского отдела. Он спускался так долго, что ему показалось, что он, подобно героям древних мифов, сходит в Царство Мертвых. Это ощущение усиливалось оттого, что в подвале царила таинственная полутьма и пахло какими-то восточными благовониями.
Навстречу ему вышел невысокий, невероятно худой молодой человек с выбритой наголо головой и удлиненными темными глазами. Он был одет в узкие черные джинсы и черный свитер и выглядел как самый настоящий владыка загробного царства.
– Здравствуйте, моя фамилия Старыгин… – проговорил Дмитрий Алексеевич.
– Да, Мария Антоновна мне звонила, – отозвался Вадим тихим, шелестящим голосом и протянул Старыгину руку. Эта рука оказалась легкой и сухой, как папирус, и Старыгин испугался, что повредит ее рукопожатием.
Вадим повернулся, пригласив гостя следовать за собой, и открыл тяжелую дверь, за которой размещались запасники Египетского отдела Эрмитажа.
Дмитрий Алексеевич почувствовал себя примерно так, как знаменитый английский археолог Говард Картер, впервые заглянувший в погребальную камеру гробницы Тутанхамона и увидевший огромную комнату, до потолка забитую бесценными сокровищами фараонов. Разница была только в том, что в захоронении Тутанхамона ларцы и шкатулки, носилки и предметы мебели, светильники и амулеты, украшения и статуи были свалены в чудовищном беспорядке, здесь же египетские редкости в строжайшем порядке были разложены по многочисленным стеллажам и витринам, снабжены аккуратными этикетками с номерами хранения и кратким описанием.
Здесь были инструменты для бальзамирования и папирусные свитки, золоченые погребальные лодки и резные кресла, нефритовые светильники и алебастровые кубки, орудия для полевых работ, мумии и украшения, священные жуки-скарабеи самых разных типов и, конечно же, бесчисленные статуи и статуэтки самых разных размеров – каменные, керамические, деревянные…
– Какие единицы хранения вас интересуют? – спросил Вадим своим шелестящим голосом.
Дмитрий Алексеевич достал листок, на котором Мария Антоновна записала номера интересующих его экспонатов, и протянул его молодому хранителю.
Вадим взглянул на записку и быстрой, скользящей походкой устремился по проходу между стеллажами.
Теперь Старыгину казалось, что его проводник по этому Царству Мертвых – это ожившая мумия, настолько он казался невесомым, почти бесплотным, и настолько свободно чувствовал себя среди этих памятников седой древности.
Миновав несколько стеллажей, сделав несколько поворотов, он остановился перед очередной витриной и бережно открыл стеклянную крышку:
– Вот тот ларец для благовоний, который вы хотели увидеть. Саркофаг египетской царевны из целого ствола сикоморы, который также упомянут в вашей записке, находится чуть дальше – он относится к тому же периоду, но это ведь очень крупная вещь, поэтому под него отведен целый стеллаж…
Старыгин склонился над маленьким деревянным ящичком. Он знал, что к таким древним изделиям нельзя прикасаться руками, и только разглядывал ларчик во все глаза.
Маленький скромный ящичек был украшен сверху удивительно тонкой резьбой, подробно изображавшей процесс мумифицирования мертвого. Двое почтительно склоненных прислужников оборачивали покойника узкой льняной лентой, подготавливая его к переселению в потусторонний мир.
– Скорее всего этот ларчик предназначался именно для благовоний, использовавшихся при мумифицировании, – уточнил Вадим. – Во всяком случае, об этом говорит резьба на крышке.
Резьба была такой тонкой, такой выразительной, а сам ящичек так хорошо сохранился, что трудно было поверить, что ему уже около четырех тысяч лет.
– Удивительно, что деревянные изделия так долго сохраняются! – проговорил Старыгин, разглядывая ларчик. – Другое дело – камень или керамика, но древесина кажется таким хрупким, недолговечным материалом…
– Наоборот, – возразил ему Вадим. – В сухом климате Египта древесина – едва ли не самый долговечный материал! Одна из самых древних египетских статуй, так называемый Шейх эль Балад, относящийся к пятой династии, одной из самых ранних династий Древнего царства, также сделан из дерева.
Старыгин, вглядевшись в боковые стенки ларца, действительно увидел на них хорошо заметные полосы разного оттенка – те самые годичные кольца, о которых писал автор статьи. Он начал считать их, но сбился – это было достаточно сложно сделать из того положения, в котором он находился. Тогда Дмитрий Алексеевич перевел взгляд на другие экспонаты, расположенные в той же витрине. Рядом с ящичком для благовоний лежало несколько погребальных статуэток – ушебти, сделанных из камня и фаянса, несколько скарабеев из разных видов камня и других небольших вещиц непонятного назначения. На видном месте располагался еще один деревянный ларец, чуть побольше, предназначавшийся, судя по всему, для хранения украшений. На крышке этого ларца был изображен скарабей, придерживающий лапками драгоценное ожерелье.
На боковых стенках этого ящичка тоже хорошо были видны годовые кольца. Приглядевшись к этому рисунку, Дмитрий Алексеевич вдруг заметил в самом углу отчетливо написанный значок – удлиненный, широко открытый глаз, точно такой же, как на картине Жироде Триозона "Гадание Иосифа". "Око фараона", как назвала Мария Антоновна этот иероглиф.
Старыгин почувствовал, как его сердце учащенно забилось от волнения.
Повернувшись к своему проводнику, он спросил с показным равнодушием:
– А вот этот ящичек со скарабеем… он примерно того же периода, что и первый?
– Да, это восемнадцатая династия! – прошелестел Вадим. – Потому мы и поместили их в одну витрину.
– Вот как! А я думал, что вы размещаете рядом предметы, поступившие к вам из одного источника!
– Вовсе нет! Видите, вот этот ларец со скарабеем, как указано на этикетке, попал в нашу коллекцию относительно недавно, примерно двадцать лет назад. Прежде он входил в знаменитое собрание генерала Парникова…
– Понятно… – негромко проговорил Старыгин. – Поэтому ящичек и не упомянут в той статье. Когда автор статьи про предсказания Иосифа проводил свои исследования, его еще просто не было в эрмитажной коллекции…
– Что, простите? – переспросил его Вадим.
– Нет, это я размышляю вслух… вы сказали, эта вещь – из коллекции генерала Парникова. А что это за коллекция и как она попала в собрание Эрмитажа?
– Об этом вам лучше расспросить Марию Антоновну. Она в то время уже работала в Египетском отделе и, насколько я знаю, сама принимала эту коллекцию у наследников генерала.
– Как интересно… – Старыгин вглядывался в рисунок скарабея на крышке ларца.
В это время где-то далеко раздался телефонный звонок.
– Вот незадача! – Вадим недовольно поморщился. – Здесь, в подвале, сотовая связь не работает, приходится бегать на каждый звонок. Я скоро вернусь.
Однако он вовсе не побежал, а пошел быстрым шагом, ступая неслышно, как тень.
Оставшись один, Старыгин поежился. В хранилище поддерживалась постоянная температура, ни о какой сырости не могло быть и речи, однако ему было отчего-то холодно и жутковато.
"Зачем я здесь? – думал он. – Что я хочу найти? То есть я-то сам ничего не хочу, но чего хотят те люди, которые упорно направляют меня сюда?"
Кто-то написал кровью убитой девушки номер главы из Библии, кто-то подсунул ему статью об исследованиях неизвестного ученого. Очевидно, все это делалось для того, чтобы заманить его в хранилище, но для чего? Чтобы он что-то здесь нашел? На что-то обратил внимание? Например, на этот ларец с изображением скарабея на крышке?
Скарабей, этот обыкновенный навозный жук, считался у египтян священным. Они представляли, что он катит по земле шарик навоза так же, как боги катят по небосводу пылающий шар солнца. Иногда целые армии останавливались, чтобы пропустить священного жука…
Чувствуя себя преступником, Старыгин боязливо протянул руку к ларцу и коснулся рукой отполированного дерева. Ничего не случилось. Не грянул гром небесный, и молния не поразила нечестивца, который недрогнувшей рукой осмелился коснуться бесценного музейного экспоната. Старыгин снова прислушался. В помещении он был один, где-то далеко Вадим негромко разговаривал по телефону. Тогда Дмитрий Алексеевич решительно снял ларец с полки и поставил на пол. И снова ничего не случилось. Чувствуя себя не просто преступником, а государственным преступником и настоящим святотатцем, Старыгин дрожащими руками приподнял крышку ларца.
Внутри ничего не лежало. Если и был ларец выстелен какой-то тканью, то она за столько тысячелетий, конечно, истлела.
Своими чувствительными руками реставратора Старыгин провел по дну и боковым стенкам и с трудом нащупал едва заметный шпенечек. Он нажал на него сверху, потом справа, потом слева – никакого толку. Чувствуя, как по спине течет пот, он вытянул руки, несколько раз сжал кулаки и заставил себя успокоиться. Он закрыл глаза и представил, что идет по сосновому лесу вечерней порой. Лес прозрачный, сосны стоят ровно, как будто специально посаженные. Клонящееся к западу солнце окрасило стволы в золотой цвет. На небе ни облачка, ветки не колышет ни малейший ветерок. И от этого в лесу стоит сильнейший запах сосновой коры, нагретой на солнце…
Такая воображаемая прогулка всегда помогала ему сосредоточиться. Но не только сосредоточиться.
Не открывая глаз, Старыгин вдохнул полной грудью этот тягучий волнующий воздух и почувствовал, как его захватила интуиция. Знаменитая старыгинская интуиция, которая сделала его едва ли не самым лучшим реставратором страны. Бывало, когда он только еще брал в руки какую-нибудь совершенно запущенную картину в очень плохом состоянии, интуиция подсказывала ему без всяких приборов, что под слоем потрескавшегося лака и выгоревших красок находится настоящий шедевр. Если вещь была в безнадежном состоянии, вызывали Старыгина, и интуиция безошибочно подсказывала ему, что картину можно спасти. Старыгин очень доверял своей интуиции, но рассказывал о ней немногим. Она всегда захватывала его внезапно, и он, стесняясь себе признаться в этом, считал интуицию чем-то мистическим.
Но сейчас он пытался вызвать ее сознательно. Представляя сосновый лес, он совершенно расслабился. Руки перестали дрожать, по-прежнему, не открывая глаз, он повернул крошечный шпенек против часовой стрелки, а потом серией быстрых нажимов выбил на нем несколько тактов неизвестной мелодии. Та же самая интуиция подсказала ему, когда нужно остановиться.
И тотчас дно ларца приподнялось с едва слышным скрипом, и Дмитрий Алексеевич, задерживая дыхание, вытащил на свет тонкую каменную пластинку, разрисованную отчетливо видными иероглифами.
Он застыл в волнении.
Может ли быть, что это – ключ ко всем странным событиям, случившимся с ним в последнее время?
Вряд ли, тут же понял он. Как может каменная пластинка, положенная в ларец, надо думать, уж не меньше четырех тысяч лет назад, повлиять на то, что случилось в нашем северном городе позавчера? Очевидно, до него никто не догадался тщательно обследовать дно ларца, а если и рассматривали его, то приняли едва выступающий шпенечек за обыкновенный сучок и не стали трогать. А если кто-то и тронул, то ничего у него не вышло.
Он повертел пластинку в руках. Обыкновенный картуш – так назывались каменные, глиняные, бронзовые пластинки, удлиненные, с немного закругленными углами, на которые древние египтяне наносили иероглифы с именами или титулами – собственными или своих усопших родственников. Теперь во всех египетских лавочках для туристов продают такие сувенирные картуши, и можно подобрать дощечку с собственным именем.
Этот был подлинным, кто-то написал на нем нечто очень важное, раз спрятал так тщательно. Старыгин тяжко вздохнул, чувствуя себя французским исследователем Франсуа Шампольоном. Тот, однако, посвятил изучению египетских иероглифов всю свою жизнь и преуспел в этом. Много лет он пытался разобраться в системе иероглифов древнейшей и совершенно чуждой ему цивилизации и только после того, как солдат Наполеона нашел в Египте Розеттский камень – каменную плиту, на которой была одна и та же надпись на трех языках, исследования Шампольона сделали огромный рывок вперед. Из греческого текста было ясно, что в надписи речь идет о воздании почестей царю Птолемею, и группа знаков, упоминающих имя царя, обведена была овальной рамкой, то есть тем самым картушем. Через некоторое время в Египте был найден еще один каменный обелиск, на котором также надписи шли на трех языках, там также были выделены в картуше имя царя Птолемея и еще одно. Шампольон предположил, что этот перечень иероглифов – имя царицы Клеопатры, и оказался прав. Дело пошло, первые несколько иероглифов были расшифрованы.
Однако понадобились многие годы, чтобы прочитать надписи на стенах храмов и на могильных камнях, расшифровать множество сохранившихся папирусов и глиняных табличек.