Все эти мысли проносились в голове Старыгина со скоростью света, руки его в это время машинально, но очень точно перерисовывали надпись в блокнот, потому что о том, чтобы просто унести картуш из запасника музея, не могло быть и речи – такое равносильно самому тяжкому преступлению.
Он не успел сунуть картуш обратно в углубление, а только повернул шпенек и поставил ларец на место, как появился Вадим. Закрыть тайник оказалось гораздо легче, чем его открыть.
– Вы ничего не трогали? – подозрительно спросил Вадим.
– Что вы, как можно! – Старыгин незаметно перевел дух, картуш жег ему карман.
Вадим придирчиво осматривал экспонаты, и Старыгин возблагодарил Бога, что умудрился поставить ларец со скарабеем точно на то же место, на котором он стоял.
– У меня к вам будет еще одна просьба, – решился Старыгин, – вы ведь читаете иероглифы?
– Ну-у… – в глазах Вадима блеснул интерес, и он сразу стал похож на живого человека, а не на старый высохший папирус, – как вам сказать… Иероглифы ведь не читают, как обычные буквы, а разбирают или скорее расшифровывают. Это очень сложный процесс, а у вас есть какие-то неизвестные иероглифы?
При этих словах он сделал быстрый шаг к Старыгину, так что тот даже попятился от неожиданности.
– Осторожнее! – предупредил Вадим. – Не делайте резких движений, вы можете повредить экспонаты!
"А сам-то чего скачешь, как кролик?" – мысленно огрызнулся Старыгин, при этом, очевидно, что-то отразилось на его лице, потому что Вадим тоже сменил тон.
– Понимаете, долгое время считалось, что иероглифы – это не буквы, точнее, не слоги, а рисуночное письмо, – вкрадчивым голосом заговорил он, – исходным пунктом при возникновении иероглифов действительно была самая простая символика – волнистая линия обозначала воду, очертания дома – дом и так далее. Трактуя таким образом ранние надписи, исследователи до Шампольона добивались кое-каких результатов, но переходя к поздним надписям, впадали в совершенное заблуждение. Так, грек Горапполон считал, например, что иероглиф "гусь" передает понятие "сын", так как у гусей, как считали, очень развита сыновья любовь, и тому подобное…
Старыгин несколько удивился такому обилию, в общем-то, ненужных ему сведений и хотел уже прервать Вадима, однако решил, что это будет невежливо и тот может обидеться, а ведь нужно все же добиться от него расшифровки иероглифов. Поэтому он сделал вид, что внимательно слушает.
– Всего иероглифов около семисот, среди них есть однобуквенные и представляющие собой целые слоги. Исследователей долгое время вводили в сомнения особые знаки-определители, они не читались, а служили для определения значения слова. Так, после иероглифа со значением "ходить", "бегать", "передвигаться" ставился иероглиф, изображающий ноги, а после иероглифа со значением "плыть" ставился иероглиф, изображающий корабль.
Говоря все это, Вадим медленно приближался к Старыгину и наконец подошел так близко, что тот почувствовал его возбужденное дыхание.
– Давайте ваши иероглифы, я расшифрую, – сказал он прежним скучным шелестящим голосом.
Старыгин поверил бы, что ему не слишком интересно, если бы не глаза. Глаза Вадима говорили обратное. Зрачки его были расширены, он облизывал сухие губы и протягивал руки.
Старыгину стало очень не по себе, однако он показал рисунки, которые сделал только что.
– Откуда это у вас? – высоким голосом вскричал Вадим. – Вы это взяли здесь?
– Да нет же, это один знакомый попросил расшифровать… – на всякий случай Старыгин решил не говорить правды. – А в чем дело? Вы некомпетентны?
– Я… я не могу… – Вадим пристально глядел на лист из блокнота, глаза его бегали по строчкам, – все же я не понимаю, откуда это у вас… нет, это какие-то незнакомые символы…
– Вижу, что вы ничем не можете мне помочь! – Старыгин решительно потянул листок к себе. – Не буду отнимать у вас время, попытаю счастья в другом месте.
Вадим вцепился в листок, но Старыгин потянул сильнее, тогда Вадим уступил с явной неохотой.
– Благодарю вас за консультацию, – скороговоркой проговорил Старыгин, – а теперь извините, я спешу.
И в это время в соседнем помещении снова раздался телефонный звонок.
– Да что же это такое! – простонал Вадим. – Подождите здесь, все равно там дверь заперта!
Он бросился на звонок. Старыгин подождал немного, потом повернулся, чтобы положить картуш на место, в ларец со скарабеем. Но что-то его удержало. Он зажал картуш в руке и стал тихонько продвигаться в сторону, куда ушел Вадим, прикидывая, куда бы спрятать каменную пластинку, потому что о том, чтобы вынести единицу хранения за пределы запасника, не могло быть и речи. Такого Старыгин как старый музейный работник никак не мог себе позволить. По неписаному кодексу это относится к разряду смертных грехов. Достаточно и того, что он прикасался руками к бесценным сокровищам, передвигал их с места на место, стирал пыль. И за это нет ему прощения!
Он перешел в следующее помещение. Голос Вадима был слышен отлично.
– Да, – говорил он глухо, – да, конечно. Но я не могу… Сейчас момент очень неподходящий…
"Интересно для чего? – подумал Старыгин. – Странный какой этот Вадим…"
Он протиснулся между стеллажами и увидел, что в углу помещения стоит деревянный саркофаг, сильно попорченный временем. Цветные рисунки на крышке были едва видны, сама крышка расцарапана как будто когтями огромного животного. Однако держалась она достаточно плотно, так что Дмитрий Алексеевич сумел приоткрыть ее с большим трудом. Он всунул в щель руку с картушем и разжал пальцы. Картуш свалился внутрь с глухим стуком, Старыгин понадеялся, что Вадим издалека ничего не услышал.
Простились они более чем холодно, Старыгин покинул запасник и по горячим следам снова отправился в кабинет хранительницы отдела Древнего Египта.
Опять-таки, Мария Антоновна встретила его не слишком любезно, он наверняка мешал ей работать, однако, несмотря на то что Дмитрий Алексеевич был мягким интеллигентным человеком, если нужно, он умел выцарапать все интересующие его сведения. И через некоторое время он узнал, как возникла знаменитая коллекция генерала Парникова…
…Ранней весной тысяча восемьсот девяносто шестого года представительный немолодой господин в шинели с бобровым воротником прогуливался неподалеку от Гостиного двора. Стояла последняя неделя перед Великим постом, и здесь, в самом центре Петербурга, раскинулись лотки и палатки масленого базара.
В эти весенние дни в центре города, как обычно, проходило широкое народное гулянье – люди стремились повеселиться перед долгим и строгим постом.
Крутил ручку расписной шарманки одноногий шарманщик с ярким попугаем на плече, предлагал прогуливающейся публике за несколько копеек предсказать судьбу, неподалеку от него раешник – хозяин деревянного ящика с устроенным внутри его подобием кукольного театра – зазывал прохожих на очередное представление, нараспев выкликая смешные немудреные стихи.
– Американские жители! – выкрикивал бойкий мещанин, протягивая прохожим стеклянную трубочку, из которой с визгом выскакивал бумажный чертик. – Я в Америке родился, на султана рассердился! Вот кому американского жителя!
– А вот шарики детские! – перебивал его другой, в драном армяке. – Купи, вашество! Купи своим деточкам! Вот синенький! Очень дешево! Цена – не цена, всего-то на пятачок пару! Твоим деткам шарик, а мне – пятак на шкалик!
– На что его деткам твои шарики? – вмешался еще один продавец. – Отстань ты от господина! Вот у меня игрушки так игрушки! – и он показал медведя с мужиком, которые по очереди били топором по деревянному пеньку.
– Ваше сковородие! – ухватил господина за локоть бородатый тип с густыми сросшимися бровями. – А вот купи безделки! Все за целковый отдам! Глянь, какая статуя!
Господин в шинели неожиданно заинтересовался. На лотке перед бородачом лежали маленькие глиняные и каменные вещицы, статуэтки, печатки, забавные фигурки, некоторые сильно поврежденные, но попадались среди них и вполне сохранившиеся. Одна фигурка особенно привлекла его внимание – с узкими вытянутыми к вискам глазами, с гладкой, намеченной несколькими линиями прической, со сложенными на груди руками…
– Неужели это ушебти? – пробормотал господин.
– Не, эту-то не ушибли! – отозвался бородач, старательно обтирая статуэтку рукавом. – Ты глянь, сковородие, какая смешная! И ручки сложены… Деткам поиграть! Я же, сковородие, много не прошу – всего целковый! Тебе же, сковородие, целковый – не деньги, ты ведь не иначе генерал!
Господин протянул бородачу деньги и осторожно собрал с лотка удивительные фигурки.
Звали этого господина Аристарх Иванович Парников, был он действительно генералом, точнее – генерал-лейтенантом, но в подчинении у него была не армия, даже не дивизия, а всего лишь приют для взрослых калек, как тогда называли богоугодное заведение для военных инвалидов.
Несколькими днями позже, уже Великим постом, Аристарх Иванович посетил знакомого коллекционера, и тот подтвердил, что статуэтка со сложенными руками – это действительно ушебти, или "отвечающий". Так древние египтяне называли погребальные фигурки, каменные, керамические или деревянные, которые клали в могилу со своими умершими родственниками. В Царстве Мертвых ушебти отвечали на вопросы, которые владыка загробного мира задавал прибывшему, а также работали вместо него на полях, для чего некоторым ушебти вкладывали в руки серп или мотыгу.
Среди купленных на вербном базаре вещей были еще две фаянсовые ушебти, правда, не такой хорошей сохранности, а также несколько интересных египетских печатей, несколько картушей – удлиненных пластинок с начертанными на них иероглифами, немало других редкостей.
С этой покупки и началась знаменитая египетская коллекция генерала Парникова.
Через десять лет эта коллекция была так велика и так знаменита, что ее упоминали в самых серьезных немецких и английских академических изданиях, а сам генерал Парников так хорошо разбирался в египетских редкостях, что с ним неоднократно советовался сам начальник Египетского отдела Императорского Эрмитажа академик Василий Васильевич Струве.
Прошло еще одиннадцать лет, в стране разразилась революция. Царских генералов новая власть не любила, независимо от того, чем они командовали – пехотными дивизиями или богоугодными заведениями, и Аристарха Ивановича Парникова расстреляли невзирая на его преклонный возраст.
Египетская же коллекция генерала попала в центральный музейный распределитель, откуда большую часть вещей отправили почему-то в Пермь. Значительная часть экспонатов до Перми благополучно добралась, составив основу городского музея, меньшая часть коллекции затерялась в пути и бесследно пропала, и совсем уже малая часть случайным образом избежала реквизиции и сохранилась у двоюродной сестры несчастного Аристарха Ивановича, Матильды Павловны Гревской. Возможно, проводившие реквизицию революционные матросы просто не подумали, что неказистые и невзрачные каменные и глиняные вещицы могут представлять собой какую-то ценность.
Матильда Павловна и ее близкие чудом сохранили уцелевшие остатки уникальной коллекции генерала Парникова в огне революции и Гражданской войны, сберегли их и в страшные тридцатые годы и в тяжелые дни блокады. И только в восьмидесятые годы двадцатого века внучатая племянница генерала, к тому времени одинокая старушка, решила передать египетские редкости главному музею страны – Государственному Эрмитажу.
У нее не осталось никого из родных (по крайней мере, так она тогда считала), и старушка опасалась, что после ее смерти бесценные сокровища, на собирание которых ее двоюродный дед потратил многие годы своей жизни, будут просто выброшены на помойку теми, кто займет освободившиеся комнаты в коммунальной квартире.
Наследница генерала отправилась в Египетский отдел Эрмитажа и сообщила о своем намерении передать эти вещи в дар.
Услышав, что речь идет об остатках легендарной египетской коллекции генерала Парникова, сотрудники отдела пришли в неописуемое волнение и без всяких возражений приняли условие, выдвинутое дарительницей.
Впрочем, это условие было вполне понятным и совершенно необременительным. Старушка просила, чтобы Эрмитаж принял в свою коллекцию не только древнеегипетские редкости, собранные покойным генералом, но также все то, что семья Парникова с огромным трудом сохраняла на протяжении более чем полувека, – картины, старинную мебель, кое-какие произведения прикладного искусства. В общем, все то, в чем для старушки воплощалась жизнь ее семьи.
– Интересная история, – задумчиво сказал Старыгин, – и вот еще, Мария Антоновна, последняя просьба.
С этими словами он протянул ей листок с иероглифами.
– Что это? Какие-то непонятные письмена?
– Да отчего ж! – она пожала плечами. – Это тоже числа. Если хотите, я расшифрую…
– Очень обяжете! – воскликнул Старыгин с такой горячностью, что Мария Антоновна поглядела с подозрением, но согласилась. На картуше тоже было записано число, чему Старыгин не удивился.
Старыгин уточнил еще, что все вещи из коллекции генерала Парникова были помечены одинаковым иероглифом, тем самым "оком фараона", и подумал, что ни сам генерал, ни его наследники, разумеется, не смогли открыть тайник в ларце со скарабеем, и картуш с таинственными иероглифами лежал в тайнике со времен Древнего царства.
Возвращаясь после беседы с Марией Антоновной, Старыгин снова забежал в отдел Древнего Египта, ему хотелось еще раз поглядеть на писца. Каменный чиновник сидел на своем обычном законном месте в заново смонтированной витрине и писал на своей каменной дощечке. Теперь прочитать ничего было нельзя – не тот ракурс. Но каково же было удивление Дмитрия Алексеевича, когда он увидел перед витриной невысокую девушку в синих джинсах и темном свитере, с крошечным рюкзачком на плече. Студентка или даже старшеклассница… В фигуре девушки было что-то неуловимо знакомое, и Старыгин, зная уже в душе, кто это, заглянул ей в лицо.
Миловидное сосредоточенное лицо первой ученицы.
– Опять вы! – грустно констатировал он. – Вы что, меня преследуете, Наталья… Игоревна?
– Просто Наталья, – поправила капитан Журавлева, потому что это была она собственной персоной, – не переоценивайте себя, Дмитрий Алексеевич, вовсе я вас не преследую.
– А что же вы тогда тут делаете в свое рабочее время?
– А у меня сегодня выходной! Отгул за прогул! Вот, решила в Эрмитаж сходить, повысить, так сказать, свой культурный уровень. А то живешь в большом городе, такой музей под боком, а выберешься раз в год по обещанию, а то и реже!
Наученный опытом, Старыгин заглянул ей в глаза. Они не смеялись, однако что-то было в них такое… скрытное. Да при чем тут глаза, он и сам знал, что девица эта себе на уме, палец в рот ей класть нельзя ни в коем случае – всю руку откусит!
Он отступил чуть в сторону и окинул взглядом всю ее ладную аккуратную фигурку. В джинсах она совсем не казалась пухленькой – так показалось при первой встрече из-за мешковатого официального костюма. Сейчас она выглядела вполне симпатичной и даже безобидной. Это, конечно, если не смотреть в глаза. Но хитрющие глаза ее выдавали. Однако здесь Старыгин был на своей территории и чувствовал себя гораздо увереннее.
– Ну, – сказал он и улыбнулся как можно безмятежнее, – желаю вам хорошо провести ваш выходной день. Думаю, вы увидите много интересного и, несомненно, повысите свой культурный уровень. Это полезно для любого, даже для сотрудника милиции. А то живете в большом прекрасном городе, а все о работе да о работе, некогда лишний раз в Эрмитаж пойти… – говоря так, он потихоньку отступал от капитана Журавлевой и преуспел бы в этом занятии, если бы она одним прыжком не оказалась рядом и самым недвусмысленным образом не схватила его за рукав.
– Так просто вы от меня не уйдете!
– Что это вы себе позволяете? – холодно осведомился Старыгин. – Вы, милая барышня, не у себя в отделении, я вот сейчас позову охрану – и вас с позором выведут! Тем более они сейчас ужасно нервные после чрезвычайного происшествия.
– Я вам не барышня, а капитан милиции! – злым шепотом ответила она, но руку все же отпустила.
Старыгин тут же развернулся и едва не побежал от настырной девицы, которая сменила тактику.
– Ну, Дмитрий Алексеевич, – ныла она, поспешая следом. – Ну помогите мне, пожалуйста! Я хочу поглядеть на картину Триозона! Я знаю, у вас есть возможность мне ее показать…
– Слушайте, я на работе! – рявкнул Старыгин. – У меня, между прочим, дел по горло!
На самом деле он хотел в тиши своей мастерской поразмыслить над загадочными числами, с таблицами, которые озвучила ему только что Мария Антоновна.
Капитан Журавлева вдруг часто-часто заморгала, на глазах ее показались слезы.
– Я в полном тупике, понимаете? Ну совершенно непонятно, зачем убили ту женщину в соседней с вами квартире! Никаких зацепок нет, кроме…
– Кроме меня? – догадался Дмитрий Алексеевич. – И вам попало от начальства?
– Не то чтобы попало… ай, ну да, в общем влетело, – она махнула рукой, – да это-то не так важно. Никто не знает, кто она такая, зачем вообще появилась в вашем доме, и эта надпись на стене, и отпечаток пальца… Начальник говорит, что он в мистику не верит. А я уж не знаю, чему и верить…
– Ну хорошо, – Старыгин думал, что он решил помочь следствию, на самом деле просто не мог видеть плачущих женщин, – пойдемте, я покажу вам картину, хотя не знаю, чем это может вам помочь. Но, Наталья… Игоревна…
– Просто Наталья, – перебила она, слезы из глаз мгновенно исчезли, теперь глаза сияли, – пойдемте, не будем терять время!
В глубине души ему стало ее жалко, потому что картина художника Триозона ничем ей помочь не могла. Вся эта возня с "Гаданием Иосифа" нужна была кому-то для того, чтобы заинтриговать Старыгина, чтобы он проник в запасник и отыскал там заветный картуш в ларце из коллекции генерала Парникова. Так что Иосиф Прекрасный, как тот самый мавр, уже сделал свое дело и может спокойно уходить.
Однако Старыгин тут же вспомнил, как не далее как позавчера милицейская барышня едва ли не прямо объявила его подозреваемым в убийстве неизвестной женщины. Вспомнил свои страхи и смятение, чувство беспомощности и незащищенности. Он ликвидировал в душе совершенно неуместное чувство жалости и решил, что не станет помогать капитану Журавлевой в расследовании убийства. Она – профессионал, во всяком случае, упорно себя таковой считает, ей и карты в руки. А если выражаться обывательским языком, то ей за это деньги платят.
Старыгин тут же устыдился последней мысли, но решил, что ни за что не уступит.
– Согласно Библии, – начал он, когда Наталья вдоволь насмотрелась на картину, – Иосиф был последним, самым младшим из одиннадцати сыновей патриарха Иакова. Отец любил его больше остальных своих сыновей, как это часто бывает с поздними детьми, и старшие братья, само собой, завидовали любимчику и недолюбливали его. Особенно разыгралась их зависть, когда отец подарил Иосифу красивый разноцветный хитон… это такая одежда, – пояснил он, покосившись на свою собеседницу.
– А я знаю, – отозвалась она. – Мы в школе проходили!
– Отец послал Иосифа проведать старших братьев, которые пасли стада вдали от дома. Он пришел к ним в том самом разноцветном хитоне, снова вызвав зависть и гнев братьев, которые решили воспользоваться удобным случаем и расправиться с ним.