…Даноли недолго пробыл в одиночестве. Дверь отворилась, и на пороге появился молодой человек лет двадцати пяти в чёрном колете без украшений, плундрах и коротком плаще, с холщовой сумкой на плече. Одежда несколько болталась на незнакомце, точно была с чужого плеча, воротник камичи был изрядно потёрт, но, судя по лицу, это был не простолюдин. Глаза юноши были мёртвыми. Даноли некоторое время наблюдал, как тот, осторожно поправив берет на густых белокурых локонах, присел у другого окна и попросил хозяина принести овощей и рыбы, отказавшись от мяса.
Альдобрандо исподлобья рассматривал незнакомца, и тут странно похолодел. Пред ним был беглый монах, понял он вдруг, в суме у него - священнические ризы, он не знает, куда идти, родом из Ареццо, но в город вернуться не может. Невесть откуда Альдо понял и ещё одно - перед ним очень несчастный человек.
Даноли понимал потаённое, но не его причины…
Утолив первый голод, юноша поднял глаза и заметил, сколь пристально разглядывает его Альдобрандо. Он испугался, но вглядевшись в лицо Даноли, чуть успокоился. Однако торопливо закончил трапезу, поспешил встать из-за стола и расплатился. Даноли тоже заплатил за стакан вина и кусок сыра, и пошёл к выходу. Он не знал, как заговорить с незнакомцем, чтобы не напугать его, и просто представился.
- Меня зовут Альдобрандо Даноли, я живу неподалеку от Фано. Иду в Урбино.
Юноша снова окинул его странным взглядом, настороженным и чуть испуганным. Лицо Даноли, его мягкие черты и глубокие глаза на исхудавшем лице породили во встречном некоторое доверие. Он на миг опустил глаза, и Альдобрандо понял, что тот колеблется между недоверием к незнакомцу и страхом одиночества в этом путешествии.
- Я - Франческо… Черино… школяр, иду в… Сан-Лео, - тихо проговорил он, опустив глаза.
Даноли понял, что ему лгут, но этот человек, потерявший себя и перепуганный насмерть, не мог был опасным, и Альдобрандо, желая помочь несчастному, хотел на нём постичь границы своего искушения.
- Нам по пути.
Они вышли из Сант'ипполито на дорогу, ведущую в Урбино. По прошествии часа пути Даноли заметил, что его спутник тих и смиренен, уступчив и мягок. В своей кротости он ни разу не возразил старшему товарищу, при этом то и дело поправлял берет на волосах и прижимал к себе суму. Ночевать они попросились в небольшом овине у селянина, с опаской спросившего своих постояльцев, правда ли, что на побережье снова чума? Альдобрандо подтвердил это. С того страшного 1348 года от рождества Господнего, когда болезнь появилась во Флоренции, а потом скосила половину империи, это повторялось почти каждое десятилетие. Болезнь вспыхивала по городам и весям и губила людей сотнями. Портовые города особо подвержены заразе. В Фано и окрестностях сильный мор, сказал Альдобрандо. Друг незадолго до этого получил письма из Ареццо - там тоже болезнь…
Его попутчик во время разговора сильно побледнел, после ухода селянина поднял глаза на Альдобрандо.
- В Ареццо у меня… много знакомых, - через силу пробормотал он, - я… знал там… некоторых Гвальтинери, Коффани, Перони, Роселли…
- Это весьма знатные семьи, - спокойно проговорил Даноли, понимая, что его собеседник проговаривается, - но чума не щадит ни кучера, ни графа, и разницы меж ними не видит.
Франческо смертельно побледнел. Даноли размеренно продолжал.
- Я пережил чуму девятилетним, потерял родителей, брата и сестру, а теперь умерли жена и дети, в одночасье скосило и домочадцев. Мой замок в двадцати милях от побережья, но и это не спасло…
Юноша окинул его взглядом, в котором стояли слезы, но тут Альдобрандо спокойно спросил;
- В трактире я заметил, что ваши скорби стоят моих, Франческо… - На этот раз юноша не испугался, но странно оробел. Альдобрандо заметил, что руки его начала колотить дрожь. - Вы - монах и вынуждены были покинуть монастырь?
Франческо побледнел теперь до синевы.
- Господи, вы сам дьявол! Откуда…?
- Дьявол - отец лжи, Франческо, я же ни разу не солгал тебе. Я тот, кем себя называю. Но тот ли ты, кем именуешь себя?
Тихий и ласковый тон голоса Альдобрандо чуть успокоил юношу, в сочувственных словах Даноли не было ни укора, ни угрозы. Он вздохнул и, поняв, что его разгадали, стянул с головы берет, коим прикрывал тонзуру.
- Я брат Франческо, в миру Феличиано Гвальтинери, ветвь рода из Ареццо. Но отца изгнали оттуда, и мы нашли приют на земле герцога Урбинского, тут неподалеку родня матери жила. Семь лет назад я принял постриг, здесь рядом, в Карточето, был приближен аббатом Доменико Руффо, стал его келейником, заведовал скрипторием. Полгода назад Доменико умер и на его место был назначен… да сотрётся имя его… Аничето Кальваре. Откуда… как… - Франческо развёл руками, - откуда берутся в церковной ограде такие люди? Я не верил глазам, не верил ушам! В этом человеке не было веры! Исчадье ада…
- Кто поставил тебя судить его, Франческо?
Монах поднял на него больные, помертвевшие глаза. Пожал плечами.
- Я и не судил. Но когда он предложил мне, а я ведь по-прежнему был келейником аббата, стать его любовником, мне изменило и смирение, и послушание, и забыл я об обетах своих. У меня недавно брат гостил, забыл он в келье моей старый колет свой да плащ. Напялил я их под рясу, схватил ризы свои, подаренные Доменико, взял три дуката, что на пергаменты эконом выделил, сказал, что иду к кожевеннику - да только меня и видели… Хорошо, какой-то хозяин по дороге сено вёз, юркнул я в копну, да до Сант'ипполито никем не замеченный и добрался. Вот и иду невесть куда. Уповаю, что негодяй в розыск меня не объявит, побоится. А с другой стороны - у него покровители в Риме, а я теперь - изменивший обетам беглый монах и вор к тому же. До родичей можно было бы добраться, но…и дороги небезопасны, и денег не хватит.
Странно, но теперь, когда монах сказал Альдобрандо правду и назвал своё имя, он зримо изменился, плечи его распрямились, профиль стал резче, глаза же смягчились и ожили, на губах обрисовалась горестная улыбка. Проступило патрицианство старого рода, отстоявшейся крови. Он стал собой, и Даноли понял, что могло привлечь в этом юноше похотливого аббата: Гвальтинери был слишком тонок в кости и излишне изящен. Если бы не ширина плеч и не скулы, покрытые двухдневной пепельной щетиной - Альдобрандо принял бы его за женщину.
- Это надломило тебя?
Гвальтинери вяло пожал плечами.
- Бога я не потерял. Ведь был и Доменико. Но поношение сокрушило сердце моё… - Монах, повторив слова Давидовы, болезненно поморщился, отчаянно махнул рукой, на глазах его блеснули слезы, - я - хороший переписчик, миниатюры пишу, может, куда устроюсь, надо только, чтобы волосы отросли, - он провёл рукой по тонзуре, и тут неожиданно умолк. Потом тихо пробормотал, глядя в пустоту невидящими глазами, - новое время началось, новое страшное время, бесовское время, поверь… Никто не чувствует… Меня братия помешанным называли, но ведь в воздухе носится хуже чумной заразы… тучами носится бесовщина и новое, своё время славит!
Теперь всем телом вздрогнул Альдобрандо. Он вскочил и больными глазами уставился на Гвальтинери.
- Ты… Ты видишь их, да? Ты тоже видел их? На деревьях сидели? Глаза кошачьи? - он осёкся. Но было поздно. Брат Франческо, закусив губу, смотрел на него в немом недоумении.
- На деревьях? - Монах опустил глаза и снова надолго умолк. Потом тихо спросил, точнее, просто проговорил, утверждая, - я их… слышал, а ты, ты… стало быть, видишь их.
Даноли торопливо покачал головой и пояснил, что просто, покинув свой зачумлённый замок, пошёл в Урбино через Сант'ипполито, да около монастырской стены, на лестнице, обернулся на закат. И вдруг на старом дереве их и увидел. Глаза у них зеркальные, зрачки как у кошек, шапки шутовские и поют мерзостно: "новое время, наше время!" Померещилось просто.
Гвальтинери покачал головой.
- Ничего тебе не померещилось. Это они и поют.
Альдобрандо смерил Гвальтинери внимательным взглядом, но не решился рассказать о ночном видении. Вопреки тому, что случилось с ним сегодня, он всё ещё внутренне отталкивал от себя мысль, что это было явью. Наперекор бесовским фантомам и невесть откуда приходящему пониманию сокровенного, Альдобрандо пытался уверить себя, что это случайность. Он заметил нервное движение Гвальтинери, прикрывавшего беретом тонзуру, отметил монашескую углублённость и кристальную твердость глаз - вот и подумал, что он монах, а видя его в светском одеянии - решил, что он беглый! "А ризы в суме? А Ареццо? А бесы поющие?", пронеслось у него в голове, но Даноли потряс головой, отгоняя эти пакостные мысли как паскудных мух. Вздор всё. Альдобрандо истово хотел верить, что все искушения прошлой ночи и этого сумбурного дня завтра окажутся просто призрачными. Он ведь зачумлённый, мозги затуманены - вот и привиделось невесть что…
Гвальтинери же, с тоской глядя в землю, тяжело вздохнул.
- Новое время… Новое. Знаешь, я всегда понимал, что несовершенен. Но я, опечалившись, возрадовался, ибо понял, что могу пройти путь от образа Божия к подобию Бога. Я ломал себя, подражая Ему, Совершенству, Христу. Я наделён божественной свободой, знанием о добре и зле - но кроме этого всегда ощущал и Его помощь, укрепляющую и одухотворяющую, и она совершенствовала меня. Но… я же не слеп! Клянусь, я не хотел видеть, закрывал глаза, отворачивался от понимания. Ты прав, кто поставил меня судить? Но как не видеть? Новое бесовское время. Возник и ширится страшный новый грех, не грех нарушения заповедей, а отказ от заповедей, отказ творить себя! - Лицо монаха побледнело. - Они не хотят больше Бога, и вот - плод помыслов их - восстаёт из бездны новый мир - мир помимо Бога, "мир сей", - и он заслонил Бога, и каждый видит средоточием мира самого себя. Сосредоточием и совершенством! Себя - горделивого и жадного, похотливого и пустого. Но они уже и пустоты своей не видят - это теперь называется "таков человек!" Что они знают о человеке?… Бесовское время - похабного искажения самых высоких истин, скабрезного опошления всех ценностей, развенчания всего возвышенного!
Альдобрандо заметил, что монах честен - теперь он говорил уверенно и властно, не задумываясь над сказанным, обрёл свободу движений и живой взгляд.
- Тебе действительно нужно в Сан-Лео?
- Какой Сан-Лео? Подальше от монастыря мне нужно, вот и всё. Попробую податься в Монте Асдруальдо, да как знать, не будет ли и там того же? Брат Марио говорил, и в Мантуе, и в Болонье, и Перудже, и в Падуе, - везде по монастырям скандалы, один другого пакостнее да гаже. Такое рассказывал, что душа трижды перевернулась во мне. Новое время, говорю же… новое бесовское время…
Глава 1. В которой читатель впервые знакомится с урбинскими придворными, которые всё же больше походят на портрет, нарисованный Кастильоне, нежели на карикатуру Аретино
На следующий день монах свернул на боковую дорогу, не доезжая десяти миль до Урбино, а Альдобрандо двинулся к городу один, в молчании созерцая нетронутые цитадели, укрепленные замки знати, руины древних святилищ на недоступных утесах и приходские церкви среди открытых пастбищ. Дорога успокаивала растревоженную душу Даноли. Тут вдалеке показались окрестности города и шпиль собора святого Кресцентина, покровителя Урбино. Даноли, подобно Одиссею, посетил многие города, но не видел города прекраснее. Урбино был выстроен из бледно-кремового камня, но на восходе и закате солнце обливало его бледно-розовым сиянием, похожим на пену сливового варения. Из розоватой черепицы предместий, как Афродита из пены, поднимался Палаццо Дукале. Розоватые домики и маленькие церквушки, казалось, цеплялись за незыблемые стены замка, стараясь подтянуться как можно ближе к дворцу властителя, а резиденция герцога, не замыкаясь собственными стенами, продолжалась в розовато-коричневых крышах домов, постепенно сползая в зеленые долины.
Граф не доехал до городских стен всего мили, когда вдруг на небольшом участке, с трех сторон окруженном высокими каменистыми уступами, тонувшими в кустах жимолости, заметил несколько человек - куда как не простолюдинов. Одетые с придворной роскошью, вооруженные, они сидели на камнях, и один, полный человек с благодушным лицом, выдававшим любовь к кулинарным изыскам, о чём свидетельствовал двойной подбородок и легкая одышка, с удивлением окликнул его.
- Пресвятая Дева! Альдобрандо Даноли! Вы живы? - Бестактность его вопроса смягчалась радостной улыбкой толстяка. - Нам принесли слух, что все приморские пригороды полегли от чумы. Я вас и в живых увидеть не чаял… - пояснил он и заключил Даноли в объятья.
Это был Антонио ди Фаттинанти, богач и жуир, с которым графа в былые времена связывала некоторая симпатия. Альдобрандо не стал распространяться о своих делах, но подтвердил слухи, при этом, внимательно глядя на лицо знакомого, неожиданно почувствовал, что того ждет беда, подползающая к нему коварной змеёй. Сердце его заныло. Даноли потёр лицо рукой, прогоняя наваждение, и спросил:
- Но почему вы здесь, Антонио? Герцог на охоте?
Полное лицо Фаттинанти омрачилось, он бросил красноречивый взгляд на Альдобрандо и покачал головой. Меж тем Даноли заметил, что из трех сидящих на камнях вооруженных мужчин особо выделялся один: человек лет сорока пяти, тяжёлый и грузный. Резкие черты его обветренного лица, в состоянии покоя бывшего величественным, искажало выражение гневное и мстительное, в напряженном наклоне головы читалось непримиримое упорство.
Остальные двое сидели рядом, смотрели в землю и молчали.
Альдобрандо поклонился мужчинам, и двое поднялись и отдали поклоны. Даноли знал их. Это были Донато ди Сантуччи и Наталио Валерани. Он когда-то видел этих людей при дворе, но близок с ними не был, вращался в иных кругах. Донато, высокий и тощий человек лет сорока, с тёмным, изборожденным морщинами лицом, как знал Даноли, был референдарием. Он всегда сопровождал герцога, находясь не далее чем на расстоянии крика от него. Значит, подумал Альдобрандо, его присутствие здесь санкционировано его светлостью. При этом Даноли не мог не подумать, что в эти годы Донато, видимо, ни в чем себе ни отказывал, ибо лицо его носило явные следы дневных кутежей и ночных излишеств.
Наталио Валерани, мужчина лет сорока пяти, был похож на известный бюст императора Тита, уподобляясь тому пресыщенным выражением округлого лица, большим носом, придававшим ему значительность, и брезгливым изгибом пухлых губ. Он имел странные глаза - с тяжелой пленкой век, двигавшихся томно и медленно. В кругу друзей Наталио считался философом и любил поговорить об античной мудрости. Он был хранителем печати, и тоже должен был находиться на расстоянии зова от герцога в его постоянной резиденции, и всегда сопровождать дона Франческо Марию за её пределами.
Третий же придворный нервно поморщился и раздраженно бросил Фаттинанти, что время мало подходит для знакомств. Антонио не возразил, послав Альдобрандо Даноли ещё один красноречивый взгляд. Но теперь Альдобрандо сам вспомнил того, кто не пожелал назваться. Ну, конечно, как же он не узнал его! Это был Ипполито ди Монтальдо, главный церемониймейстер двора, назначенный незадолго до отъезда Альдобрандо в Фано шесть лет назад.
В это время из-за поворота показались двое всадников, а из-за городских стен донеслись три гулких удара колокола.
Даноли поморщился, ибо понял, что недобрый случай привёл его на bataille а la mazza или же, что было ещё хуже, на bataille en bestes brutes, - смертельный поединок, связанный, судя по лицу дуэлянта, с непрощаемой обидой, предписывавшей драться, как диким зверям - до смерти и без пощады. Даноли вместе с конём отошёл к дальнему уступу, присев на ковре мха, покрывавшем камни. Он почему-то не ощущал беды, но его томило какое-то неясное предчувствие, он снова ощутил себе предстоящим сатане. Что-то тяготило и не отпускало, звало вглядеться и тут же рассеивалось.
При этом Даноли удивилс: Ипполито когда-то сражался в войсках прежнего герцога Гвидобальдо да Монтефельтро, и побоище с таким противником не могло закончиться мирно, тем не менее, он был уверен, что кровь не прольётся. Потом в воздухе словно повеяло грозой, и Альдобрандо в ужасе закусил губу: невесть откуда вокруг места поединка проступили ужасные сущности, полупрозрачные, словно сотканные из смрадного дыма, и закружились в бесовском вихре вокруг Ипполито ди Монтальдо. Альдобрандо закрыл глаза, взмолившись, чтобы наваждение исчезло.
Оно и исчезло.
Тем временем в накалённой атмосфере между приехавшими и ждавшими их сразу едва не разгорелась перепалка. Принявший вызов мессира Ипполито ди Монтальдо Флавио дельи Соларентани был почти незнаком Альдобрандо, хоть граф знал Гавино дельи Соларентани, благородного человека, умершего лет семь назад, и понял, что перед ним его младший сын. Лицо молодого человека, обрамленное густыми каштановыми кудрями, было того цвета, какое кладёт на лицо южное солнце - бронзовое с оттенком старого золота. Черты Флавио были бы довольно приятны, если бы не следы странной горечи на лице, обременившей его карие глаза тёмной тенью и наложившей на лоб хмурое выражение.
Ипполито был возмущен.
- Это поединок равных, Соларентани. Вас я равным признаю, но это… Вы издеваетесь? У вас есть повод для смеха?
Негодование мессира Монтальдо было вызвано тем, кто сопровождал его соперника, и Даноли понял, что рассердило его. На приехавшем вместе с Соларентани молодом мужчине было обычное одеяние придворного: чёрный дублет, чёрные плундры, короткий чёрный плащ, его ноги обтягивали кальцони, заправленные в высокие сапоги, но на голове петушиным гребнем топорщился расходящийся натрое шутовской колпак с золотыми бубенцами. Секундантом Соларентани был шут. На его левом и правом бедре висело по короткому мечу, а за поясом серебрилась пара кинжалов. "Мило, ей-богу, чуму с собой притащил…", пробормотал Фаттинанти.
Недоумение Даноли быстро разъяснилось. Одетый в чёрное шут носил имя Песте, Чума.
- Мессир Грациано ди Грандони своим происхождением никого здесь не ниже, и вы это знаете, - утомлённо, но твёрдо уронил Соларентани и быстро продолжил, - вы требовали не оглашать причин поединка и не хотели слушать моих оправданий. Да будет так. Со своей стороны я хотел бы, чтобы секунданты не вмешивались в поединок.
- Чума и не даст этого… - насмешливо проговорил Наталио Валерани, и язвительно заметил, - не за этим ли вы его и притащили, Флавио? - Альдобрандо заприметил, что Наталио бросил красноречивый взгляд на Ипполито и чуть заметно пожал плечами. Похоже, что между ними подлинно была какая-то договоренность, понял Альдобрандо, но теперь жест Наталио аннулировал её.
- Он всего один… - устало бросил Соларентани.
Наталио ядовито хмыкнул.