Алые пятна горечи и досады растеклись по лицу Соннука. Душу раздирали смутные догадки. Сердце восставало против всего хищного, нечеловеческого в Долине Смерти и преддверии к ней. А чудовище-то оказалось человеческим изделием! Но зачем люди создали устройство, что кормится плотоядной смолой? Чем люди лучше Котла? Да той же Мохолуо! Они поедают зверей, звери – друг друга. Никому не приходит в голову, что на самом деле это чудовищно. Что это – зло. Все на Земле живет за счет чужой плоти, крови, Сюра… В чем же тогда заключается добро? Как отличить его от зла человеку и как поступать, если он… сомневается в том, что он – настоящий человек?!
Соннук выпалил:
– За что осуждать лишенную разума Небыть? Люди тоже едят животных, но никто не говорит, будто это плохо.
Нурговуль поднял бровь вопросительно и печально. Трудно было выдержать его озадаченный взгляд.
– Не будь мне Нерми сестрой, я, может, думал бы, как ты, – сказал он наконец и как-то суетливо добавил: – Да, забыл поблагодарить. Если б не ты, я разделил бы ее участь.
Он склонил перед Соннуком голову.
Парня задела причудившаяся насмешка в голосе тонгота. Нурговуль ничего не спрашивал, но внезапно захотелось вывалить ему в глаза все. Все – начиная со дня втягивания крови и плоти одного брата кровью и плотью другого…
Что Соннуку чье-то зло и добро! Ему бы понять, почему голова думает одно, душа мечется от другого, а сердце сиротствует и плачет! Себя самого бы найти.
Проглотил ком гнева. Пусть его равнодушный взор удержит чужого человека от ненужных слов, а тем более вопросов.
* * *
Не было в Долине Смерти живого дерева, чтобы упокоить тело Нерми на верхней ветви в мешке по тонготскому обычаю, да и мешка не было. Нурговуль подобрал колья и выкопал могилу у котловины. Ему помогала Илинэ. Никто их не потревожил.
Тонгот утоптал и подровнял холмик. Пошептал над ним молитву, сложив вместе ладони, и обернулся к Соннуку. Тот в тревоге склонился над котловиной и помахал рукой: подойди. Над краем ямы всходила чья-то голова. Седые волосы на ее темени были выстрижены, и в середине мертвенно-белой кожи трепетал розовый пролом.
В ярусах котловины действительно обитали люди… хотя вряд ли можно было назвать людьми столь странные существа. Двигаясь сонно и скованно, точно ноги и руки их связывали невидимые путы, они безмолвным и страшным приливом поднимались по ступеням. У всех на кругло выстриженных макушках виднелись мелко подрагивающие розовые вмятины. На замороженных лицах бродячими огоньками мерцали пустые глаза. Ни на чем не останавливаясь, они равнодушно блуждали по сторонам. Лишь у старика тонгота, вылезшего первым, лицо было осмысленным.
Нижние жители заполнили предпоследнюю ступень. Этот круг, очевидно, был запретной чертой для них.
– Кто вы? – отважился нарушить молчание Нурговуль.
– Дети и внуки тех, кто спускался в Самодвигу, – прошелестел старик. – Мы носим в себе Сковывающую болезнь, – уточнил он мгновенье спустя. – Раньше Котел сидел в этой котловине. В ней остался недуг. Никто не живет тут, кроме нас.
– Кто вас изувечил? – спросил Нурговуль, и голос его дрогнул.
– Лекарь Гельдияр, – чуть громче раздалось в ответ.
– Зачем?!
Старик сел на ступень и устало вздохнул.
– Я не должен этого говорить, и, если бы не видел, что ты болен, я бы не сказал. Гельдияр возвратится и просверлит тебе череп, как нам. Это называется исследование для армии… Лекарь взял у нас из мозга недуг. Не всю болезнь, а только ту крохотную часть, которая при жизни убивала нашу волю. Он вводит ее сильным, здоровым людям. Тогда те становятся безвольными и выполняют все, что им прикажут. Велят терзать кого-то – будут терзать, велят убить – убьют. Слушаются хозяина, как собаки. Хозяин может руки безвольным выкручивать, в глаза плевать – им все равно. Из таких получаются лучшие воины… Со мною у лекаря вышло неожиданное исследование: мой покалеченный мозг внезапно заработал в полную силу. Ко мне вернулись угасшая память, думы и речь.
– Вас хоть кормят?
– О, нас кормят! – печально усмехнулся старик. – Потому что мы сами – корм. Умирая по одному, по двое в день, мы питаем собою Небыть… Скоро должны привезти пищу. – Он повел рукой на обитателей котловины: – Это единственное, о чем они помнят.
Пристально вглядевшись в лицо Нурговуля, старик воскликнул:
– Ты – сын Пачаки, брат Нерми! Она была здесь… В молодости я знал вашего отца. И о тебе слышал как о даровитом кузнеце, когда еще память мне не изменила.
Он задумался.
– Значит, Дэллик, это порождение бездны, позвал тебя не из-за хвори, а из-за твоего кузнечного дара. Ты слышал голос, сын Пачаки?
– Да.
Старик с удовлетворением кивнул:
– Голос Дэллика и меня позвал. Я не хотел идти, но тебе известно – мысли больных играют в прятки… Однажды я сидел пустой, как треснувший горшок, и голос четко зазвучал в моем необитаемом мозгу, где витали лишь ветер и недуг. Голос велел взять еды и повлек куда-то. По пути болтал не умолкая. Говорил, что я все равно скоро умру, а перед тем мне нужно познать радость свободы, которой я прежде был лишен. "Не только хворь связывала тебя по рукам и ногам, – убеждал он, – но и неволя лукавых понуждений, которые сдерживают человека среди людей и в себе самом. Ты познаешь настоящее счастье с теми, кто свободен в своих помыслах и поступках. Они делают все, что захотят, и никто не держит в узде их вольные души". Такая свобода показалась мне странной. Голос меня возмутил, и способность мыслить ненадолго посетила меня. Я начал спорить. Однако и любопытно стало. Я ведь тоже чуял, что скоро умру, и нисколько не боялся Долины Смерти… Дэллик собрал носителей Сковывающей болезни по всему Великому лесу. Потом приманил волосатых дикарей. Чучуны издавна завидуют людям, и Дэллик пообещал, что сделает их людьми… Он сумел улестить и мастеров. Этих – для особого дела. Обманул других, заворожил посулами всяких. "У вас не станет нужды мечтать о завтрашнем обеде, как о несбыточной удаче, в долине полно еды", – пел голос голодным и вел их гиблыми тропами. Дэллик и Гельдияр – лекарь к тому же воин – сколотили большую армию и подготовили ее к великой битве. После, вновь обратившись в думающего человека, я узнал, что те, кого созвали для невоенных целей, подневольны и рабствуют здесь, как никто в Великом лесу. Над ними владычествует злобный карлик без имени с лицом и телом младенца. Кого-то заставляет прислуживать воинам, остальные с колодками на ногах под присмотром чучун рвут для коней свежую траву за завалами там, куда весна пришла рано. В долине-то ничего не растет, кроме чертополоха да кровососущих растений. Теперь колодки с ног рабов наконец-то сняли. Войска во главе с Гельдияром ушли почти две седмицы назад. Остался только отряд дикарей. Чучуны на лошадях не ездят…
– Что делают в Долине Смерти мастера?
– Уже ничего. Их больше нет. Они работали в Котле. Придумывали новое оружие для убийства людей и расшатывания равновесия в мире. Мало кто из мастеров сам соглашался, когда всё – слишком поздно! – начинал понимать… Своим исследованием Гельдияр испортил многих искусников. Все безвольные мастера напрочь лишились драгоценных умений. Лекарь пытался провести другое исследование с ними: вставлял в головы камешки, хранящие призрак голоса Дэллика. Человек не может выносить его долго так же, как звуки и запах Котла. Предполагалось, что, замученные голосом, умельцы войдут в подчинение. Но они научились вынимать камешки. Лучшие мастера предпочли умереть в пытках, лишь бы не слышать ненавистного голоса.
– Откуда ты знаешь?
– Меня долго держали в Котле. Я познакомился с разными людьми и многое понял. Один мудрец, его потом уничтожили, растолковал мне, что Дэллик – демон, наместник Черного бога, чье имя не произносится вслух. Сущность Странника – порок, деяния – искус, дыхание – ложь. Питается он людскими муками… И я вспомнил старинную легенду. В ней сохранилось упоминание о старце-ребенке и вечном Страннике по имени Дэллик. Значит, они не в первый раз являются на Срединную. Зло, вытворяемое ими, уже случалось когда-то. Зло повторяется, как повторится не раз в будущих веснах, пока бесам не удастся устроить пир для ворон на Земле… Иногда я думаю: лучше бы память не возвращалась в мою бедную голову, чем знать все это. Пусть бы без горьких мыслей, зато в покое и мире прожил я столько времени, сколько отпустил мне безжалостный рок…
– Почему люди не пробовали бежать?
– Невозможно сбежать от исчадий тьмы. Приведя сюда человека, неживая дорога наглухо закрывается за его спиной. Только Дэллик, Гельдияр и карлик умеют отворять ворота Долины Смерти. Старый младенец открывал их утром и вечером, рабы ежедневно возами доставляли корм для лошадей. Гельдияр вывел армию… Говорят, Котел умеет ездить. Не зря его второе имя – Самодвига. Как-то же смог он выехать из этой котловины. Но я пока не видел, чтобы железная тварь куда-нибудь отъезжала от холма, где смердит теперь.
– А куда направилась армия?
Старик не ответил. Прикрыв темя дрожащими ладонями, он поспешил вниз по ступеням.
– С-смею уверить: ему неведом ответ на этот вопрос-с, – прошипел над ухом Нурговуля знакомый голос. – Болтливому дураку с-с дырявой баш-шкой, бес-спорно, из-звес-стно много, но, поверь мне, не вс-се…
Нурговуль поднялся с колен и оглянулся. Позади против солнца, словно черная тень, стоял какой-то человек. На плече его сидела черная птица. Рядом маялись двое мужчин и тощая лошадь с бочонком-подводой. Из бочонка пахнуло тухловатым варевом. Ни Соннука, ни Илинэ не было.
– Ай-ай, – укоризненно покачал головой человек и сказал другим, насмешливым голосом: – Ай-ай, Нурговуль, сын Пачаки, разве можно так сильно увлекаться разговором, даже если он кажется ошеломляющим? Ты едва не оставил болезных бедняжек без обеда! Пока непочтенный старец читал тебе свой монолог, твои спутники удалились вместе с оленями… Вот и мы с тобой пойдем. Ты ведь хотел узнать, что такое Котел Самодвига? Он тебя не разочарует. Думаю, ты заинтересуешься, из чего и для чего он сделан. Его создали отличные мастера. Ты тоже хороший мастер. Мне нравятся умные и умелые люди. Я, Дэллик, тот самый, кого тут называют порождением бездны и исчадием тьмы, искренне желаю тебе излечения.
Домм седьмого вечера
Страсти железного чрева
Солнце сверкнуло в черной озерной глади неестественно ярко, отразилось полной крови темно-красной мисой. Рядом с этой кровавой посудиной, будто в затемненной пластине каменной воды, заколыхался чей-то смутный лик. Это в присыпанное пеплом небо заплыло тусклое облако. На облачном лице с расплывчатыми, как на луне, чертами выступили ледяные глаза. В них багровели рваные пробоины зрачков.
– Брешь, – вздрогнув, сказал Чиргэл.
– …в таежных вратах, – договорил Чэбдик, и эхо дрожи отдалось в его голосе.
Так встретила Долина Смерти троих эленцев утром, когда они вышли из мертвого леса. Дьявольские дебри сомкнулись за ними сизой туманной стеной. Обменявшись смятенными взглядами, парни начали спускаться.
Главная мысль пращой крутилась в голове Атына и ударяла в сердце с гулким кузнечным стуком: "Илинэ здесь! Илинэ где-то здесь!" Сдержал в груди готовый вырваться громкий вздох, опасаясь вызвать насмешки братьев. Но им было не до смеха – озирали долину. Атын глянул на нее, и в глазах вспыхнули ужас и боль.
Он ожидал увидеть что угодно. Даже волшебный остров с шаманской сосной из бредового сна. Но чтобы Долина Смерти так напоминала Элен!.. Элен, без ее прозрачного нежного неба, без синего пояса Большой Реки! Элен – сумеречную, искореженную, иссеченную, выпитую до капли, в горелых проплешинах и пылающих язвах, как если бы полчища жестоких врагов долго-долго измывались над ней!..
В дымных толщах ядовитого воздуха затаились страх и недуг. Ввысь к красноватому мареву взмывало зачерствелое древо немыслимой толщины, чья живая влага испарилась в призрачных далях времен. Нагие ветви вершины царапали марь тяжелого неба. Корни в точности, словно в перевернутом отражении, повторяли корявое гнездо кроны. Они выдирались из слоистой земляной парши скрюченными пальцами-плетями, вспучивались проточенными червем мозолинами. Путаная вязь сгнивших арканов и косматого вервия с черными подвесками украшала четыре извилистых сука. Чертова дюжина разбитых дорог сбегалась к подножию древа, как морщины на древнем лице, сливаясь в желвастый бугор. Но вот чудеса: стоило ступить на дорогу спиною к дереву, лицом к завалам, как она исчезала подчистую.
Атын порадовался, что оставили лошадей не близко, в весеннем месте. Велели им ждать. Воинские кони и умница Дайир поняли, заржали тихонько, провожая глазами. Вволю попасутся на лугу, не знавшем косы. А не дождутся, так сами найдут дорогу домой.
Всюду в долине валялись катышки конского навоза. Нашлись два початых, почернелых стожка на краю – не в долине кошенные, привозные. Знать, кто-то увел лошадей. Да и то, чем их тут кормить…
Не проходило ощущение тяжелого сна.
Прятались от волосатых чучун. Дикари шатались по двое и ватагами. Чучуны обходились без одежды. Рыже-бурый мех покрывал их целиком, лохматясь на широких плечах и спинах. На темных складчатых лицах под вислыми бровями сверкали лютые ярко-красные глазки. Голоса были как свистящий ветер и собачий лай. В могучих и длинных руках чучуны сжимали короткие толстые копья с каменными наконечниками.
К вечеру за холмом у смоляного озера обнаружилось предиковинное сооружение.
– Вот он – Бесовский Котел, – выдохнул Атын потрясенно.
Котел был сбит из трех огромных железных домовин. Стены обшивали литые плахи, побитые лишаем времени, но не ржавые. Домовины соединялись гибкими перемычками из очень толстой, гладкой коры. Покатую тройную крышу прикрывали округлые купола, увитые изогнутыми трубками и черной проволокой. Казалось, Котел лукаво щурился – вместо окон в головной части и по бокам темнели прорези. Пластины в них взблескивали сквозь решетку. Дверей совсем не было видно. Спереди выставилась подвижная труба-дымоход – таким Атын представлял нос Водяного быка. На конце этот хобот расширялся и словно принюхивался к воздуху, поводя железными ноздрями. Хвостовая домовина завершалась прозрачным волдырем, выдутым из незнакомого вещества. В пузыре плескалась бесцветная жидкость. Котел опирался на мощные опоры, похожие на колеса конных повозок, в которых иноземные торговцы привозили товары в Эрги-Эн. Эти были больше раз в пять, если не в семь, и обиты зубчатыми полозьями толщиною в половину локтя.
Возле Котла, застыв в нечеловечески перекошенных позах, торчали железные великаны! Как у людей, у них были головы и руки, туловища громоздились на неохватных ногах. Но глаз, ртов и носов на плоских лицах не было. Голубые и алые очи горели-моргали на помятых круглых брюхах.
Атын скоро убедился: не живые существа – созданные для чего-то ходячие приспособления, а их очи – указатели неведомых измерений. Наследный кузнец с уважением подумал о мастерах, сотворивших столь разумные устройства.
Внезапно из трубы дымохода хлынула невыносимая вонь. Тягучими волнами вырвались в воздух ноющие, дребезжащие звуки, да так оглушительно и безысходно, что захотелось кричать и бесноваться! Атын все же не растерялся, достал из-за пазухи маленький туесок с прошлогодней брусникой. Он собрал мерзлые ягоды в одном из снежных "зимних" мест и выдавал помаленьку, чтобы десны не пухли без молочной еды и привычного тара. "В уши, – показал непонятливым близнецам, – в уши затолкните, не в рот!"
Земная сила брусники – госпожи северных ягод, что всегда справляется с головной болью от угарного дыма, и тут перебила навязчивый шум. Ослабила и зловоние, как умеют умерять его вбирающие запахи камни Хозяек Круга.
В затхлой ступенчатой котловине, куда заглянули случайно, оказалось, живут люди. На верхнюю ступень вышел старик с дырою в темени, выслушал Атына и подсказал: не иначе, девушка в Котле. У Котла было второе женское имя – Самодвига. По словам старика, Самодвига умела передвигаться и метать в людей огненные мячи, а в железном чреве ее обитали бесы.
Чучун поубавилось. Забрались, верно, в свои берлоги. Люди в селенье у черного озера тоже спать улеглись. Если что, ребята отвлекут дозорных дикарей. Стражи возле Котла нет – вот что подозрительно. Удача, если просто так нет, без умысла.
Из мглистых пластов выныривали, тоскливо вздыхая, смутные груды мрака. Откуда-то капала густая угольная взвесь и не оставляла следов. В пеленах неба мелькала луна. Над древом-исполином коротко, без грома, блеснула молния. Или звезда упала?
Котел вкрадчиво выдвигался из тумана. Еще вечером Атын заметил: ни Самодвига, ни холм не отбрасывают теней. И свою тень парень не видел. На почве Долины Смерти не отражались тени земных душ. Наверное, потому, что она – мертва…
В Котле стукнуло и грохотнуло. Из ноздрей дымохода с огнедышащим паром и воем выстрелила струя свирепого смрада, и земля, объятая мертвым сном, сотряслась… О-ох! Будто, поужинав гнилыми костями, дохнули в щель рудные бесы! И пошло, и пошло – скрежет, визг, скрип, лязг-дребезг! Казалось, в Котле собрались все звуки, что способно издавать железо. Никогда еще не были они так противны Атыну. Присел, сжав ладонями уши, зубы стиснул до боли в челюстях. О бруснике забыл…
Едва прекратились звуки, пропал и ужас, сводящий с ума. Атын вытер слезы, отдышался, борясь с тошнотой. Тяжелая голова шла кругом. Поднялся медленно, сонно, как карась весною из ила.
Багряный сукровичный свет сочился из прорези в стене второй домовины. Подсмотреть бы, что там делается. Не получится, высоко. Где же двери? Прошелся ладонью по стене. Железо было шершавым и теплым. Пальцы нащупали влитые в плаху, заходящие друг за друга зубцы… Вход! Подцепил зубец батасом – открылась дверь. К ногам со скрипом упала лестница. Атын взошел, и лезвия пазов, точно клыки, плотно смежились за спиной.
В домовине горел костер. На пламя с боков налегал, отторгая к середке свет, резкий мрак. Атын не чувствовал ни дыма, ни тепла. Застывший огонь не шевелился. Оцепенелые языки его блестели, как подкрашенный охрой лед.
Что-то щелкнуло, и чрево Самодвиги ярко осветилось. Бесшумно разъехались створки еще одной двери – внутренней. Атын переступил порог-перемычку.
– Вот и куз-знец-ш-шаман, – проскрипел хозяин Самодвиги.
Белоглазый утопал в подушках лежанки, укрытых шкурою бабра, как в черно-желтом полосатом облаке. На плече мостилась нахохленная ворона. Ее блестящие глазки-бусинки вперились в гостя враждебно и настороженно.
…А с двух сторон, слева и справа, стояли Илинэ и Соннук.