Вживе восстал из снов Хорсуна черный ливень! Ливень, сбитый из мерклых струй мертвой воды, напитанной ржавью и солонцом древних весен!.. Он падал тяжкой топленой смолой и, не растекаясь, уходил в каменный грунт. В сплошном потоке не было капель и пузырьков воздуха, не было жизни. В нем, как в пограничье яви и сна, погрязала человеческая воля.
Хорсун метался по топкой тропе, шарил в стенах ливня вязнущими руками и, отыскивая ослепших, оглохших спутников, сближал их головы. В тесное сплетенье тел, выгнутых наружу спинами наподобие чорона, втиснулась морда понятливого Аргыса… Ливень обтекал живой чорон, присасывался к нему липкими губами и не мог прорваться внутрь, где Сюры людей пробуждали земное дыхание.
* * *
Матерь Листвень раскинула густые ветви просторным шатром. Места хватило укрыться людям и зверям. Птицы и духи Эреке-джереке спрятались в плотно сомкнутой листве.
– Мохсогол, – лепетал, сидя в корзине у подножия дед Кытанах. Восхищенный жизнью и почти счастливый, он слабой ладонью поглаживал головы окруживших его малышей. – Мохсогол, любезный напарник, и ты, верный друг Билэр, чьи уста не ведали лжи! О-о, как тяжела моя дорога к вам и как твердо желание увидеть небесный огонь! В незрячих глазах моих небо и земля пока что черны по-прежнему, и я слышу, как падает черный ливень… Но я жду прозрения. Я дождусь.
Никто не сказал ему, что ливень действительно черный. Лицо Кытанаха светилось кроткой улыбкой, открытой в другие миры. Так улыбаются, проснувшись утром, грудные младенцы, а еще очень добрые, очень старые люди, жизнь которых подходит к концу.
Снаружи остались только шаманы. Но и они не стояли под ливнем. Смоляные языки тщетно облизывали невидимую урасу, под защитой которой они находились. Гладкие, прозрачные покрышки урасы были будто смазаны маслом.
– Попытаемся, – вздохнул говорящий голос духа высшего человека Рыры.
Вынув из-за пазухи смотанный аркан, Рыра завязал на нем узелок и пустил по кругу. Шаманы по очереди брали аркан, завязывали узелки, что-то пришептывая под нос, и отправляли дальше. Крученый кончик достался Хойлу. Заговорщицки блеснули в темноте каменные глазки мертвого шамана. Правнук Хойла, мальчик двенадцати весен, взволнованно сжал аркан пальцами обеих рук, пропущенных в рукава нарядной дохи прадеда исподнизу его костлявых кистей.
Это было первое волшебное действо мальчишки, можно сказать, Посвящение. Он получил наследные силы и знания с сердцем отца, погибшего в битве с черными чародеями, но боялся, что все испортит.
– Ты – преемник лучшего из одулларских шаманов, – мягко подтолкнул его Нивани. – У тебя получится, вот увидишь.
Мальчик завязал последний узелок. Помедлив, застенчиво прошептал над ним:
– Хочу, чтобы кончился ливень.
…И аркан с узелками набух неживой водой, а в сквозном чуме посветлело.
Посветлело на Орто.
* * *
Два булатных меча в гуще черных мечей казались ночными сполохами. Бесплодное побоище измотало Атына и надоело Болоту. Дюжина нерасторопных призраков – белоглазые Дэллики – валились и снова выскакивали один за другим, как пальцы в тонготской перчатке. Маломощные вражьи мечи тыкали невпопад, а сумели-таки покромсать полы рубах парней и порезали кожу рук. Тринадцатый Дэллик, видно, прятался за спинами двойников и был от них неотличим.
Но вот, наконец, воину удалось вырваться из оцепления. Вскочив на плечи стоящего столбом великана, он зачем-то замахал левой рукой и завопил:
– Сгиньте, демоны! Сгиньте!
Маленькая вещица в его ладони сверкала и палила в Странников тонкими лучами-стрелами. Болот еще что-то крикнул, но остальное потонуло в лязге и дребезге злого железа. Атын удивиться не успел, откуда взялось у ботура глядельце Илинэ. Волосы дыбом поднялись, такой пронзительный визг и свист издали сразу все Дэллики! Не переставая визжать, они сбились в кучу, съежились в корчах, на глазах превратились в карликов с детскими лицами… в туманный ворох… исчахли мутной плотью… сгинули! Все, кроме одного, чей рогатый венец и военный наряд осыпались со звоном, а меч растаял в руке куском топленого сала. Невинное глядельце, хранящее отражения светлых лиц, не снесло зрелища нечисти, выскользнуло из пальцев Болота и закатилось куда-то…
Дэллик ринулся к двигателю. Железный великан загремел на пол – оттолкнувшись от него, Болот в невероятном прыжке пролетел через всю домовину. Странника он поймал за волосы у открытой дверцы перегородки. Падая навзничь, демон выкинул ногу змеей. Острые когти прорвали сапог, длинные пальцы проворно забегали по пусковому прибору, нажимая на литые бусины.
Воин закрутил вороньи перья-пряди на кулак у затылка врага и шваркнул его о стену. Пальцы Дэллика втянулись в сапог, и прореха мгновенно закрылась. Демон извивался в крепком захвате, метал глазами не взоры – осколки битого льда… А Болот понял: он опоздал. В который раз опоздал за эти треклятые дни! Бегучими волнами накатили на бусины вспышки мерцающего света.
– Что он сделал? – прорычал Болот.
Спросил Атына, но тот все не мог опомниться, и ответил пленник:
– Быс-стрейш-ший ход на автомате. Через минуту мы с-с вами с-свалим отс-сюда!
Самодвигу встряхнуло, и демон глухо взвыл.
"Ударили скатанные в ядро стихии, – сообразил кузнец, бросаясь к Генератору. – Взорвались Долина Смерти и адское древо Кудук-Ла! Теперь смерчи и ураганы ослабнут". Слава богам, волшебный камень можно вынуть из установки. Пальцы, дрожа, извлекли Сата из устройства, сжалась ладонь…
– Ко мне, Человек!!! – загромыхало вдруг железное чрево Котла.
Болот непонимающе моргнул и растерянно уставился на свои пустые руки. Они тщетно тискали воздух… Воин попятился к Атыну.
Странник медленным шагом двинулся к ним от угла, где неведомо как очутился. В кулаке его плотно сидела рукоять меча-Человека! Меч сверкал больной молнией, выпрямленной под бойком бесовской кувалды.
– Браво, куз-знец-ш-шаман! Тебе удалос-сь уничтож-жить Долину С-смерти! Но ес-сть я, Дэллик! Ес-сть С-самодвига и ядро вселенс-ского з-зла! С-сегодня вз-зорвется з-земелька! Ж-жаль, вам этого уж-же не увидеть, драж-жайш-шие мои друз-зья…
…А все же демон и кузнец недооценили быстроты воина.
Тоненькая стрелка в солнечном кружке вечности на стене не отсчитала и трех мгновений, как Болот подхватил Атына за шкирку, точно щенка, на бегу вздернул плечом рычаг открытия выхода…
Атын не просто вывалился – вылетел вон из Котла! Умудрился ухнуть на землю, не свернув себе шею, и чудом не напоролся на собственный меч.
– Скажи Олджуне, Соннук просил назвать его сына именем Сюрхан! – донесся голос Болота из щели смыкающихся дверных клыков.
Железные мышцы ожили, дернулись, и полозья легко помчали Самодвигу по смазанной ливнем горе.
Домм восьмого вечера
Солнце девятой ступени
Атын ползал в слякоти бугристой колеи, оставленной полозьями, ощупывая каждый камешек. В выбросе из дверей он упустил Сата. Последними словами бранил себя за то, что не догадался отдать Болоту свой меч. Хотя как было догадаться, когда и мысль не успела мелькнуть…
Надтреснутый вой унесшегося Котла все еще стоял в ушах. В звездно-лиловом воздухе смердело переваренной двигателем Небытью. Замороченные ливнем ветра неуверенно возобновили вихревые стычки. Взрыхленные тучи распышнелись, будто зады сплетниц на лавке. Глянув в небо, Атын в ужасе вскинул к лицу грязные руки: на месте солнца висел изжелта-кровавый колоб. Ох, вот оно – вселенское зло, о котором говорил Странник! Скоро оно сметет Землю щелчком, как на ходу стряхивают надоедливую букашку. Наступит на павшую Орто и будет долго-долго, к торжеству демонов Джайан, плющить стопою несчастий и бед…
Атын закричал, в бессилии лупя кулаками по грязи. Его услышали в пещере Скалы Удаганки. Илинэ перепрыгнула через застывший песчано-щебнистый ручей.
– Соннук погиб. Ты слышишь? – Девушка сдерживалась изо всех сил, а голос плакал. – Соннук погиб!
В Сюре Атына дрогнула туго натянутая нить. Дрогнула… и оборвалась, как струна на кырымпе.
"Твоего двойника больше нет", – облегченно шепнула память – та часть осенней памяти, которая не могла забыть злобный уход Соннука.
"Твоего брата больше нет! – застонала память нынешняя. – А скоро не будет никого".
Руки, что снова бездумно начали было просеивать грязь сквозь пальцы, поникли. К чему искать гранник, если Землю уже не спасти?
– Котел раздавил Сата, – сказал Атын грязным босым ногам Илинэ.
– А это что? – Она поднесла к его лицу мутно блеснувший камень. – Рядом лежал.
Атын встал с колен, замирая сердцем. С трудом подавил сразу два глупых, стыдных желания: прижать Илинэ к груди и разрыдаться… или наоборот – разрыдаться и прижать Илинэ к груди. Поискал глазами, где бы промыть Сата. Язык бормотал сам по себе:
– Нет воды, чистой воды нет, воды нет нигде…
Оба были чумазые, изможденные, промокшие насквозь. Оба тихо заплакали, клонясь голова к голове. На щеках забелели очищенные дорожки.
– Эй! – крикнул Нурговуль. Сидя у валуна, тонгот напрасно ждал, когда эти двое очнутся. – Эй, сюда кто-то идет!
Они не слышали. В их ушах плыли тихие скорбные звуки – печальная песнь говорящих хомусов и тонко звенящих кырымп. На ладонях, подставленных одна под другую, сияли омытые слезами грани волшебного камня.
– Не видите, что ли, люди идут! – надрывался Нурговуль.
Они не видели. В их закрытых глазах рушилось сине-белое, лучисто-золотое небо Элен и кружилась пестрая Орто. Так в створках раковины, вырванной ветром из берегового утеса, в миг ее падения предстает огромный радужный мир, зримый лишь ласточкам, что вьют в расщелинах гнезда…
Они опомнились от бликов на веках. Медленно танцуя в ладони Илинэ, Сата запел.
Прозрачнее вод, лучезарней огня,
Сплету я небесные силы с земными,
Когда вы вперед повернете меня,
Девятой ступени познавшие имя!
"…камень живой и может плакать. Он умеет смеяться и петь, представьте себе – он поет! Если становится легким – это к радости, а к удаче в нем загораются звезды", – голосом Эмчиты заговорила память в Атыне.
– Илинэ! – позвал откуда-то детский голосок.
Она оглянулась. Атын поспешил отскочить. В пещере лежал погибший брат, половина его Сюра… часть сердца… а он – он забыл обо всем!
От края обугленного леса к ним бежала очень грязная девочка. За нею еле поспевал грязный горбатый паренек. Илинэ едва узнала Айану и Дьоллоха. Показались старейшина Хорсун с конем, матушка Лахса, Манихай… Урана, Олджуна, воительница Модун, багалык Бэргэн… Тимир, Сандал и воины.
А за миг до того, как она угадала, кто есть кто среди этих грязнуль, Илинэ почувствовала, что ветреный воздух вокруг насыщается мягким лучистым теплом. Тепло струилось из ее рук. В них, просвеченных изнутри волшебным камнем, трепетал огонек. Маленький, не больше лепестка лилии, белый и нежный.
Люди остановились. Почти уже дойдя до пещеры, обернулся и замер Атын. Илинэ стояла на поляне с огнем в ладонях!
* * *
Хорсуну померещился насмешливый вызов в глазах девчонки. Вот и открылась перед всеми ее подлинная, подлая суть! Разве обычные люди могут, не обжигаясь, держать огонь в руках? Разве хвалится кто-то перед другими, да столь дерзко, опасным умением?!
Вспомнился далекий день, детская потасовка у озера Травянистого, когда впервые увидел Илинэ. Внимательные глаза смотрели невинно, доверчиво… Аж сердце ожгло, размяк, будто в дождь тетива… Заворожила, околдовала! Не распознал в лживых глазищах затаенного зла! То же было и при отравлении воинов в Эрги-Эн, и после, после… Так и не выпытали у нее имя оборотня, что удрал от багалыка с тропы у холма, выметя веткою след. Кто, кроме этой мерзавки, мог выкрасть меч Быгдая из Двенадцатистолбовой во время медвежьего пира? Кто сбежал к врагам и прикатил в Элен в Бесовском Котле с неизвестными целями? Всегда выходила сухой из воды!
Как самому себе объяснить, почему до сих пор терпел, почему не выяснил все? Чей промысл раз за разом отводил от черной колдуньи руку возмездия? Что она теперь задумала – мир погубить?!
Выдернув батас из ножен, Хорсун в бешенстве шагнул вперед:
– Убить тебя мало, бесовка!
– Мое дитя! – завопила Лахса. Рысью прыгнула на плечо, впилась ногтями в шею!..
– Моя птаха! – хрипло вскричал жрец.
Схватил руку Хорсуна, стиснувшую черень батаса, осекся, скользнул взглядом в землю.
– Твоя дочь, – пробормотал устало.
Олджуна испустила судорожный вздох:
– Это правда! Я знала, я тоже собиралась сказать, – она заторопилась, – я хочу признаться, Хорсун, повиниться во всем, даже если не время сейчас, даже если ты не простишь… Не Илинэ, а я отравила воинов на торжищах! Я убила орленка. А еще… я оговорила тебя перед Тимиром!
Хорсун не слышал. Страшная возвратная сила памяти и чувств потрясла его. Сгреб Сандала за ворот дохи:
– Что городишь, старый пустобрех?!
К Хорсуну вскинулись измученные глаза. На багровой щеке задергался рваный шрам. Жрец просипел в лицо:
– В год Осени Бури Нарьяна родила дочь… Не мертвого мальчика. Живую девочку. Илинэ – твоя дочь, старейшина.
Взгляд Илинэ был устремлен к востоку, далеко-далеко. Может, в другое время, может, в другие миры. Огонь в руках становился ярче и шире. Искристое сияние сквозным плащом окутывало ее, сверкающим нимбом переливалось над головой. Капли пламени вспыхивали вокруг огненно-белыми цветами.
Не отрываясь, смотрел Хорсун на свою дочь. Огненно-белый цветок раскрывал лепестки в его сердце.
…Осенью приснилась юная девушка с восьмилучистым камнем в ладонях. Ее глаза-звезды почудились тогда глазами Нарьяны. У Илинэ были те же. Как не заметил, не понял раньше? "У тебя наша девочка", – сказала сегодня жена…
Хорсун знал: Нарьяна прятала от него свой джогур. Она умела вызывать огонь – об этом говорил ее отец Кубагай. Значит, Илинэ унаследовала дар своей матери.
Пламя было бездымным, от него шли ласковый свет и тепло. Оно сияло частицей солнца, но не слепило нисколько. По мере того как крепчал на поляне у Скалы Удаганки солнечный огонь, в пешем небе все больше раздувался и трясся ядовитый желток ложного светила. Бело-золотой огонь насквозь пронизывал отвратный колоб, пробирал его до темной глубины с веществом воплощенного зла.
Только что готовый уничтожить опасную колдунью, Хорсун уверился: его дочь – одна из избранных. Отныне глухой ко всем наговорам и толкам, он, вместе с виной перед дочерью и покойной женой за свою слепоту, впервые ощущал отцовскую гордость.
Не зря хитроумный Сандал поручил ребенка добрым людям. Они воспитали чудесного человека. Жрец солгал о мертворожденном сыне во имя того, что Хорсун теперь видел перед собой, – во имя спасения Орто. У багалыка, вечно занятого дружиной, с его неровным нравом, девочка могла вырасти совсем другой. Кто знает, с какой бы стороны раскрылся ее невероятный джогур? Провидение, подославшее багалыку Олджуну в приемные дочери, ясно выявило, что он не сумел стать бедняжке хорошим отцом. Все сошлось и случилось именно так, а не иначе благодаря мудрой дальновидности Сандала…
Вот почему старый скрытник старался оградить Илинэ от всплесков неправедного Хорсунова гнева! На многое открыло глаза и невольно вырвавшееся у жреца слово, чудно́е в его обычно язвительных устах. Птаха… Ведь так он назвал ее – "моя птаха"?.. Выходит, Сандал всегда незаметно пестовал дочь багалыка! Предпочитал сносить от него высокомерие, неприятие, грубость… Столько весен терпения ради Илинэ… Жрец подарил девочке красивое имя. Еще будет время возблагодарить Сандала и Лахсу за все… Наверное, будет.
…С немым обожанием смотрела Лахса на свое дитя. На дочь Хорсуна. Вспоминала, как нянчилась с маленькой кудрявой Нарьяной. А ведь не раз приходила в голову мысль, что Илинэ на нее похожа. Почему же Сандал так поступил? Почему соврал, что она – ребенок неведомых кочевников, якобы подкинутый в бурю к нему на порог? Не оттого ли, что предвидел сегодняшний день?
Никому не известно, что бы случилось с Илинэ, расти она без матери… Неисповедим бог-загадка! Как бы то ни было, в год Осени Бури Дилга изменил жизнь Лахсы так странно, так мучительно… и так счастливо! Ох, не отнимет же старейшина Хорсун дитя у матери лишь потому, что не под ее сердцем оно было выношено? Если бы вдруг для жизни Илинэ стало необходимо сердце Лахсы, она отдала бы его без раздумий.
…Затаив дыхание, смотрел на свою птаху Сандал. На дочь Хорсуна и дитя Лахсы. Благословлял джогур Илинэ. Девочке удалось призвать божественный огонь. Священный огонь Белого Творца жрец не спутал бы ни с каким другим. Чистое, сущее пламя, хранимое изначально со времен создания мира, горело в общей молельной юрте в горном селенье, где прошли отроческие годы жизни Сандала – Гилэта-Санды. Кольцом такого огня окружила себя Нарьяна в пещере Скалы Удаганки, когда Илинэ появилась на свет. Жена Хорсуна, наверное, не догадывалась, что была преемницей утерянных знаний. Только алахчинские жрицы – солнечные удаганки – умели возжигать небесный огонь.
В домме, что принадлежал верховному Ньике, часто встречался знак-глаз. Тамгой Бога богов определила его Айана, дочь Силиса, обладательница "читающего" джогура. Жрицы поставили его оберегом в послании на заповедной чаше. Печать в двух каплях, вытекая друг из друга, образуют всевидящее око… Сандал по наитию позаимствовал его у алахчинов для начертания звука-ключа к Имени Создателя. К Имени Танг-Ра, что означает "Солнце-любовь". То же наитие подсказало когда-то имя для новорожденной девочки. Илинэ – настоящее имя Большой Реки. На языке народа саха это значит "восток", "река" и "вперед"… А на языке алахчинов?
Жрец вздрогнул. Как там было, в послании? "Придет Взрывающее Землю. Сквозь Небесный огонь – Камень на него! Ключ огня – имя девятой ступени. Спасение мира – в удаган. Ее имя – главный путь Перекрестья"…
И высветилась в мыслях, закружилась чаша с солнцем в боках! Все встало на свои места. Под Взрывающим Землю жрицы имели в виду ледяной колоб, вырубленный демонической силой из глыбы ненависти и зла. Небесный огонь исходит из прозрачного камня, сияющего в руках Илинэ. Ключ огня – имя девятой ступени – забытое название последнего витка девятиободного Круга Разума.
Девятый виток… Ступень сердца. Люди называют ее то Божественным смыслом, то Совершенством великих… А это есть и была Солнце-любовь! Солнце в душе человека, открывающее врата доброго мира. Имя удаган – удаганки, которой предначертано спасти мир, – Илинэ. Ведь главный путь Перекрестья – Пресеченья живых дорог – бежит, как река, с востока во все части света и снова вперед на восток по ходу солнца!
Сандал понял, что проницательная Айана тоже разгадала секрет алахчинского послания. Сложив руки в молитвенном жесте, смотрела она на свою подружку.
…В великом изумлении взметя на лоб брови, смотрел на сестренку Дьоллох. То, что Илинэ оказалась дочерью Хорсуна, потрясло певца куда меньше ее умения зажигать огонь голыми руками.
…Атын потерянно смотрел на Илинэ, но видел не ее, а девушку неслыханной красоты. Видел, как в юной незнакомке, точно лилия из бутона, нарождается женщина – нежная, близкая и неземная… непостижимая стихия огня и любви. Какие еще загадки таятся в Илинэ, которую он знал столько, сколько помнил себя?..
Светлея лицами, с благоговением смотрели на нее Манихай, Урана, Олджуна, Модун и остальные.