Прищурившись, я напряжённо вгляделся в его лицо – да, и вправду похож на того, с фотографии. Только на ней он был моложе.
Гость слегка "подготовил" меня своими намёками, упоминанием Рудина. Тем не менее, я был немного шокирован. Доктор, научный авторитет, величина в области психокомпьютерных исследований – как малолетний сорванец, залез ко мне через окно!
– Обычно я вхожу через двери, как все добропорядочные люди. Мне чертовски повезло, что ваш номер на первом этаже, – усмехнулся Кэлинеску, как будто – а может, и впрямь?!. – услышав мои мысли. – Так вышло. Вы поймёте, что я не мог показываться на ресепшне. Ваши – а теперь и мои – преследователи, оказались шустрей, чем мы с профессором Рудиным рассчитывали. Они уже здесь, в городе, и я был вынужден спасаться от них бегством в прямом смысле слова…
Рудин? Преследователи? Бегство?
Я почувствовал, как прохладные стада мурашек по какой-то вращательной траектории ринулись от лопаток к пояснице, и затем последовали известные позывы. Что затеял мой шеф – да и он ли? И что от меня скрыто за происходящим, как за ширмой?
– … а поскольку наша встреча в любом случае должна была произойти в ближайшее время, я и подумал – пора, откладывать ситуация не позволяет. И хотя жаль, что мы познакомились вот так, и я не имел возможности чинно пригласить вас в славный ресторанчик где-нибудь на бульваре Падомью, и угостить нашим знаменитым чёрным бальзамом, – зато мы выиграли какое-то время. Вряд ли преследователи предположат подобный прямой ход и сразу станут искать меня у вас.
Мы помолчали несколько секунд; я переваривал услышанное.
– Хотите чаю, доктор? – наконец произнёс я, поднявшись с кресла.
– О, да, было бы очень кстати!.. В горле першит. Я несколько запыхался, спешно добираясь сюда и проникая к вам, – ответил Кэлинеску так живо, что мне стало немного совестно.
Я отправился на кухню, зажёг свет и включил чайник. Он резво засипел. Заподозрив, что этого недостаточно, я ещё вдобавок оживил настенное радио, и прикрыл дверь на кухню. Извлёк из кармана брюк сотовый, набрал номер. Гудки. Ну давай, давай, бери трубку!.. Гудки, автоответчик. Начитывать сообщение я не хотел.
В чайнике забулькал кипяток.
Когда я вернулся с подносом, Кэлинеску отложил журнал и поменял позу, следя за моими движениями.
– Вполне понимаю ваши чувства, но всё же не советую звонить Рудину. Сейчас, по крайнеё мере, – покачав головой, медленно произнёс мой гость. – Вам, разумеется, хотелось бы доказательств, но одно вы и так уже имеете… Через сорок минут будет поезд. У меня дома мы будем в безопасности, даже если они попытаются поймать сигнал вашего мобильного. Тогда и позвоните вашему шефу…
Молча усевшись в кресло, я отхлебнул горячую жидкость.
– Так кто же вас преследует, доктор? – спросил я, поставив чашку.
– Прежде всего – вас; а теперь, когда мы вместе, нас обоих. Я видел их из окна такси. Их двое; один – мужчина, его роль, очевидно, вспомогательна, – шофёр, телохранитель, не знаю, во всяком случае, он выполнял поручения второго…
– Подождите, подождите… Как выглядел мужчина?
Кэлинеску, усмехнувшись, бросил на меня взгляд:
– Не доверяте мне? Похвальная осторожность… это тот тип, что вручил вам приглашение.
Оп! Он следил за мной?!
– Какое приглашение? – с наигранным непониманием нахмурился я.
– То, которое сейчас лежит у вас в кармане. Если, конечно, вы его ещё не выбросили.
Я машинально сунул руку в карман, и тут же мысленно выругался – выдал-таки себя! Волнуюсь, что поделать…
– И всё же – как выглядел… человек, о котором мы… вы говорите?
– Ну, – чёрная пиджачная пара…
– Половина прохожих на улице так выглядит, – фыркнул я.
– Возможно, но мало у кого длинный, – Кэлинеску провёл кончиком указательного пальца линию от скулы до подбородка, – шрам…
– Не показывайте на себе. Ну ладно, – а второй?
– Точнее – вторая. Молодая женщина. Довольно хорошенькая. Стройная, длинные каштановые волосы. Она всё звонила по телефону, а позвонив, отправляла второго куда-то, видимо, с поручением. Так повторилось дважды, пока я наблюдал за ними…
У меня промелькнула, не успев толком оформиться, одна мыслишка, но я не стал на ней сосредотачиваться. Сложно было удерживать внимание на этой полифонии – слушать одновременно и Кэлинеску, и свой внутренний голос, стремительно закидывающий меня вопросами: как мне поступить? Кого я подведу, если откажусь ехать? Что, если и этот тип – такая же наживка, как и тот, что пригласил меня на вымышленный семинар по психокомпьютерным тезнологиям? Завезёт меня куда-нибудь…
– Скажите, доктор, а вы, случайно, не помните – какой у девушки был телефон? – резко прервал я тихий говор Кэлинеску.
– Что, простите?
– Телефон.
– Разве этот имеет какое-то значение? И потом, как я мог разглядеть такие детали…
– Разумеется. Но я не о марке спрашиваю. Может быть, вы разглядели его форму?
Кэлинеску немного помолчал, пожевал губами.
– Ну, это был раскладной телефон. Но не обычный, а как-то… – Кэлинеску сделал неопределённый жест кистью, – … как-то по особому он раскладывался, помню, я обратил на это внимание, когда девушка начала звонить…
Кэлинеску замолк; я тоже не открывал рта, торопливо и напряжённо разгребая в уме переменные и константы возникшей ситуации.
– Если вы знаете про приглашение, тогда, может быть, вам известно и то, куда меня приглашали?
– Кафе "Серебряный кубок", – поднимаясь из кресла, произнёс Кэлинеску. – Илья, прошу вас, перестаньте изображать из себя детектор лжи и задавать мне наводящие вопросы – на них у нас нет времени. Я не могу пока озвучить вам мои каналы информации, и, кроме того, нам надо спешить. Доверьтесь мне. По дороге поговорим…
САЙТ 27
Оказалось, мы ехали за город.
Колёса постукивали равномерно и лениво. В вагоне электрички, кроме нас с Кэлинеску, сидели ещё только трое человек, поодиночке и далеко от нас.
Я бросал осторожные взгляды на Кэлинеску, стараясь не встретиться с ним глазами, и обдумывал то, что узнал от него.
Пока мы ехали, Кэлинеску объяснил, откуда ему известно о "Серебряном кубке". Как выяснилось, Казимир М., тот самый, что выступал в кафе со своим чудо-аппаратом – давний знакомый Кэлинеску и его бывший студент. Поэтому, а ещё более из-за художнических устремлений Казимира, доктор счёл его подходящим человеком для одного из своих многочисленных экспериментов с психикой и компьютерными технологиями. "Но, как вы поймёте чуть позже, сам я не мог светиться с этим моим аппаратом, который Казимир выдавал за собственное изобретение… да и вообще моё появление на публике нежелательно", – загадочно и неохотно выцедил мне очередную каплю сведений Кэлинеску.
Докучать ему дальнейшими расспросами я не стал. Самостоятельно же, из таинственных недомолвок Кэлинеску и собственных домыслов я уразумел лишь то, что я был приманкой для людей, стоявших за тем типом, который пригласил меня в "Кубок", якобы на семинар по моей специальности. Очевидно, они знали заранее, что мы с Кэлинеску должны встретиться и, возможно, догадывались о связи Казимира М. с доктором. И они, видимо, рассчитывали, что я стану червячком, на которого они поймают нужную им рыбу: то есть, стало быть – необнаруженного ими доктора Кэлинеску, и что я его за ручку приведу к этим неведомым мне людям! Но кто они? Что им нужно?…
Не в силах найти ответы, я стал смотреть в окно, словно пытаясь отыскать их там.
Вечер всё более входил в силу, в вагоне стало темнее, чем за окном, где неторопливо проплывали оголённые деревья и по-осеннему рыжий кустарник.
Ход поезда замедлился.
Я почувствовал лёгкое волнение и мельком взглянул на Кэлинеску, сидевшего со слегка опущенной головой и шляпой, сдвинутой низко на лоб, так что ею была скрыта половина лица.
В вагоне зажглись лампы; мы молча поднялись и двинулись к выходу. Те трое – тоже, но через другой тамбур, к которому они находились ближе.
Вышли мы на крошечном полустанке, даже без вокзального помещения, а лишь с будкой.
Было по-вечернему прохладно; оглядевшись, я заметил, что троица преодолевает пути. Наш же путь лежал в противоположную сторону.
Вслед за Кэлинеску я сбежал с насыпи, и мы двинулись по утоптанной тропинке через лесок. Павшие сырые листья скользили под ботинками. Намеренно идя позади Кэлинеску, я оглядывался.
В тишине раздавался только шорох наших шагов; между редких полуголых стволов деревьев начинал клубиться туман, предвестник приближающейся ночи.
Уже совсем стемнело, и мне стало немного не по себе – я чувствовал, что, если что, обратной дороги самостоятельно не найду.
– Устали? Мы почти пришли, – негромко произнёс Кэлинеску, плащ которого смутно маячил передо мной. – Во-он, видите? Это моё пристанище, – доктор, на секунду остановившись, вытянул руку вперёд.
Я вгляделся, но ничего не увидел между деревьями. Однако, когда мы прошли ещё несколько десятков шагов, в сумерках вплотную перед нами, неожиданно для меня зачернела прямоугольная громада. Видимо, дом был двухэтажным.
Зашебуршал плащ доктора; мелодично квакнул сигнал электронного замка. В тишине раздался шорох раздвигающихся металлических ворот.
– Проходите. Я сейчас… – Кэлинеску почти бегом устремился вперёд, и через пару секунд вспыхнувший фонарь над крыльцом осветил частично цементированный дворик с аккуратной клумбой слева от меня, глухой и высокий кирпичный забор, часть стены, сплошь затянутую декоративной ползущей зеленью.
Поднявшись по изящно закруглённой лестничке в несколько ступеней на крыльцо, я вслед за доктором проник в дом.
Несколько раз щёлкнули замки.
Шершавые, как окна в мороз, настенные светильники на блестящих латунных ветках заполнили нежным рассыпчатым светом прихожую, широко разветвлявшуюся в комнаты.
– Вот сюда, прошу вас, – указал Кэлинеску, – а я сейчас соображу что-нибудь на скорую руку… Вы, наверное, хотите есть?
Я промычал что-то неопределённое, проходя в комнату и осматриваясь: стерильная чистота и отменный вкус. Обои, мебель, ковры – цвета обстановки гармонично колебались в коричневой гамме, от какао светлея до кремовой смородины.
– Уютно у вас, – произнёс я, опускаясь в кресло – такое мягкое и удобное, словно специально созданное для моей задницы.
– Да; спасибо!.. – донёсся голос доктора.
Пока я осматривался, явился хозяин:
– Прошу к столу.
Я поднялся. Ополоснув руки, мы устроились в просторной кухне.
Доктор, видимо, был по-холостяцки неприхотлив – угощение он организовал за несколько минут, и самым значимым блюдом на столе была копчёная курица из супермаркета. Были ещё какие-то бургеры, горячие после микроволновки, и вазочка ломаного шоколада.
– Вам кофе сразу или после?
– Кофе на ночь…
– Понятно, не хотите сон перебить. Увы, нам с вами сегодня в любом случае спать не придётся. Так что кофе окажется только кстати, – заметил Кэлинеску.
– Интересно, чем же вы намерены занять ночь… – нейтрально протянул я. Выдержав паузу, во время которой я успел обглодать куриную ножку, Кэлинеску выпрямился, откинувшись на спинку стула и, коротко, но пристально взглянув на меня, спросил:
– Вам что-нибудь известно о проекте "Матрёшка. Перезагрузка"?
– Первый раз слышу.
Я продолжал невозмутимо жевать, и меня начало слегка разбирать зло.
– В общем, так я и думал, – доктор закинул ногу на ногу и выдохнул, как человек, закончивший трапезу. – Ваш шеф, вероятно, решил, что лучше будет, если вы узнаете об этом, уже встретившись со мной.
Кэлинеску вновь сделал паузу и слегка изменившимся голосом начал:
– Хотя о "Матрёшке" вы и не знаете, но о том, что мы с Михаилом Потаповичем знакомы давно он, конечно, рассказывал.
Я, жуя, кивнул.
– Мы познакомились с ним, и начали вместе работать ещё студентами старших курсов. Мы ведь вместе учились в МГУ. Я занимался нейрофизиологией, а ваш шеф – вычислительной техникой и программным обеспечением. Хорошее было время… Мы с ним обменивались книгами, подолгу беседовали, интересовались новейшими научными веяниями. Примерно тогда и возникла концепция Total ratio. Разумеется, не у нас одних. Но мы размышляли с Рудиным в одном ключе; траектории наших мыслей стали подобны двум параллельным прямым, которые всё-таки пересеклись, и не просто пересеклись единожды и в одной точке, а, со временем, прямо-таки переплелись… Вместе занимаясь исследованиями, мы работали в тандеме, были постоянно неразлучны, и нам даже дали одну, общую на двоих кличку – нас называли "Двоичная система"…
– Любопытно послушать историю рождения психовиртуальной эры из уст одного из её отцов-основателей… – чуть иронично вставил я в паузе, вытирая пальцы салфеткой.
– Да, да, я не собираюсь забивать вашу голову лирическими воспоминаниями! Ad rem! – К делу! А дело, дорогой Илья, заключается в следующем. Когда несколько лет назад наши пути с профессором Рудиным разошлись, мы всё-таки поддерживали связь, консультировали друг друга, подпитывали друг друга информацией каждый из своей области… я продолжал исследования, и в какой-то момент они вывели меня… м-м-м… вывели меня к некоей неожиданной точке понимания, которая мне – точнее, нам с Рудиным – показалась весьма интересной и важной…
– О чём вы, доктор? – спросил я, напрасно пытаясь отогнать волнение и мысли о происходящем, как о какой-то инициации.
– Я говорю о проекте, из-за которого мы с Рудиным сочли за лучшее, чтобы я отошёл в тень, перестал преподавать в университете и слегка законспирировался, – Кэлинеску хохотнул, – здесь, в этом загородном доме… И причина тут даже не в научном соперничестве, не в патентах или в чём другом подобном. Предосторожность – вот причина. Дело в том, что мы пока только нащупываем суть феномена, и не до конца ясно, каким образом можно было бы воспользоваться результатами наших исследований…
– Так что же это за проект, что за феномен?! – нетерпеливо воскликнул я.
– Вы, Илья, конечно, знаете о деятельности академика Натальи Бехтеревой…
– Само собой, ведь она долгое время возглавляла наш Институт Мозга.
– С её трудами, взглядами, вы, вероятно, также знакомы. Может, помните у неё такую фразу: "Тайна смерти заключается в человеческом сознании"?
– Ну, допустим, – произнёс я, слегка нахмурившись: во-первых, не хотелось признаваться, что Бехтереву не читал, а во-вторых, непонятно было, к чему оно, это прозвучавшее изречение.
– А что, если бы я перефразировал её слова, и сказал бы, что в человеческом сознании заключается тайна бессмертия? Что вы на это скажете?
– Скажу, что пока ни черта не понимаю, куда вы клоните, – со вздохом ответил я, и добавил, – и ещё скажу, что не возражаю против вашего предложения насчёт кофе.
– Вот это верно! – весело сказал Кэлинеску и встал к плите. – Знаете ли, я бы рекомендовал вам пересмотреть ваше убеждение о том, что кофе на ночь вредит… вообще, многие общепринятые взгляды требуют решительного пересмотра, что вам в ближайшее время и предстоит узнать самым наглядным образом… Вам маленькую? Или как у меня?
– Как у вас.
Отхлебнув бодрящий чёрный напиток, я обнял ладонью горячий керамический бочок кружки и выразительно глянул на доктора.
– Итак, продолжим, – кивнул он. – Мы остановились на предположении, что тайна бессмертия заключается в сознании. И, что хорошо, вы не стали на это возражать…
– В человеческом сознании, – уточнил я с нажимом на слове "человеческом" – больше для того, чтоб самому себе не казаться лопухом, послушно плетущимся вслед любой казуистике.
– Ну, друг мой, подобная конкретизация-то как раз и не столь важна в данном случае, как поймёте далее. Но как, каким образом? Что имела в виду Бехтерева и имеем мы? О каких механизмах речь и насколько они могут быть интересны и доступны для исследования? Давайте по порядку, то есть с определения понятий. Поскольку мы в нашем разговоре оттолкнулись от темы смерти, для начала зададим себе вопрос: а что это такое – смерть? По существу, смерть – это отсутствие сознания. А что такое сознание? Сознание – это отражающие процессы психики, это восприятие, протекающее во времени. Протекающее! Как поток воды. Не зря же сознание часто сравнивают с "потоком"; вам, Илья, известно выражение: "поток сознания", – Кэлинеску замолк, потом глотнул кофе и произнёс:
– Будьте добры, откройте кран.
Я непонимающе взглянул на него:
– Вы же только что наполнили чайник?
– Включите…
Пожав плечами, я встал и, подойдя к мойке, повернул кран. Шипя, в раковину хлынула плотная белёсая струя; я обернулся в ожидании дальнейших инструкций.
– Вот он, – этот самый поток воды, – сказал Кэлинеску, кивая на отворённый мною поток. – И какова его структура? Что он собою представляет? Как мы знаем, он ведь не сплошной, нашему зрению таким он только кажется, верно? На самом деле поток воды прерывист. Он состоит из ряда отдельных капель… Да вы садитесь, Илья, садитесь. И можете закрыть кран…
Я вернулся на своё место.
– Ну а раз поток воды состоит из ряда отдельных капель, что же находится между ними, между каплями?
– Ничего… ну, то есть, не "ничего", конечно, а – пустота… воздух! – ответил я.
– Да; "пустота"; зазор, – кивнул Кэлинеску. – То есть: частичка воды – частичка не-воды, пустоты; частичка воды – частичка не-воды, пустоты. Таким образом, поток воды – это не сплошная структура, это попеременное чередование частичек воды и частичек пустоты. И, коль скоро у нас нет причин отказываться от аналогии между потоком воды и "потоком сознания", мы сейчас разовьём эту аналогию. Если поток воды – дискретный, несплошной и состоит из частичек, между которыми есть зазор, то допустимо предположить, что и "поток сознания" – тоже несплошной, тоже состоит из частичек, между которыми есть зазор? То есть: частичка сознания – частичка отсутствия сознания, частичка сознания – частичка отсутствия сознания…
– Как это? – спросил я.
– Ну вот вам наглядная иллюстрация такого предположения: сон. Ведь сон – это как раз, условно говоря, отсутствие сознания, так? Когда человек спит, он не воспринимает окружающее, он ничего не помнит, не фиксирует, не осознаёт собственного существования, не воспринимает течение времени – то есть его сознание словно бы отсутствует. И таким образом, чередование сна и бодрствования, или, иначе говоря, чередование попеременного присутствия и отсутствия сознания, наглядно показывает нам, что сознание – "поток" не сплошной, а, действительно, прерывистый! А частицами этого потока как раз и являются то присутствие сознания – бодрствование, то отсутствие сознания – сон. Ну, точнее, конечно, в данном случае было бы употребить не слова "частицы сознания", а слова "периоды сознания" – но тут мы на время сознательно пренебрежём точностью выражений для удобства; будем считать, что здесь разноречие, подобное разноречию в физике столетней давности, когда говорили, что квант – это одновременно и частица, и волна. Так и здесь: составляющая сознания – одновременно и "период", и "частица".
Доктор хлебнул кофе, и продолжил: