– Теперь давайте двинемся дальше в нашем рассуждении. А для этого вернёмся к примеру с водой, и вспомним, что капли – то есть частички воды, которых мы не видим, видя только струю, – тоже не сплошные! Капли-то, в свою очередь, как мы знаем, тоже дробятся на меньшие капли, а те, в свою очередь, также составляются из ещё меньших частичек – из молекул. И перекидывая подобное дробление с частиц воды на частицы сознания, иллюстрацию которых мы назвали выше – это сон и бодрствование, – разве не логично было бы считать, что "частица сознания" – назовём так, повторюсь, – условно, период бодрствования – тоже не сплошная, тоже состоит из частиц меньших? Получается, что, даже когда человек бодрствует, его сознание, которое мы с вами в период бодрствования воспринимаем как сплошное – всё-таки не сплошное! И в период бодрствования сознание разделяется на мелкие частицы, на периоды "присутствия" и "отсутствия" сознания. Но частицы эти такие мелкие, что мы их не можем фиксировать, мы их попросту не замечаем. Точно так же, как вы, Илья, не видели сейчас невооружённым глазом мельчайшие частички воды, её молекулы, которые, тем не менее, существуют, а видели только струю из под крана, кажущуюся сплошной. И получается, что, бодрствуя, мы, сами того не замечая, спим-бодрствуем, спим-бодрствуем, сознание включается-выключается, включается-выключается…
– И что из этого следует? – спросил я.
– Это доказывает дискретность, прерывистость, делимость сознания. И так же, как структурируется любой объект материального мира, структурируется и такое явление, как сознание. Если мы двинемся "вниз", или, точнее, вглубь по "лестнице" структурирования материи, то от физических сочленений того или иного конкретного материального предмета, от сочленений, видимых глазом, мы перейдём к химическим элементам, составляющим этот предмет, дальше, от них спустимся на молекулярный уровень, затем на атомарный и, наконец, упрёмся в мельчайшие "кирпичики" материи – в элементарные частицы… Такой же путь мы можем проделать и в сфере сознания, поскольку мы с вами только что договорились, что оно тоже делимо.
– Да, и что же?
– А ведь если по лестнице можно пройти вниз, то по ней же можно пройти и вверх, так ведь?
– Конечно!
– Но если мы пойдём вверх, то на определённой "ступеньке" этой "лестницы" мы перестанем видеть окружающие объекты, они перестанут быть доступными нашему зрению. То есть, мы видим этот стол, видим этот дом, лес, поле до горизонта, – но вот увидеть целиком планету Земля, на которой находится и поле, и лес, и дом и стол – мы не в состоянии. И атомов, составляющих этот стол, мы тоже не можем видеть. Нашему человеческому восприятию одинаково недоступны слишком крупные или слишком мелкие "комплектующие" материи. То же самое можно сказать и о составляющих сознания, как вы думаете, Илья, а?
– Кажется, я начинаю понимать, почему проект называется "Матрёшка"… – задумчиво протянул я в ответ.
– Да, вы правы, – бросив на меня быстрый взгляд, сказал доктор. – Я сейчас привёл вам, как иллюстрирующий образ "лестницу", но точнее, конечно, образ "матрёшки", поскольку движение, дробящее Сознание, как целое, направлено внутрь – или наружу…
– Открыв матрёшку, мы обнаружим в ней ещё одну, а в той – ещё одну…
– …Или, наоборот, – на внешнюю, на ту, которая нам представляется "верхней", основной, – нам ничто не мешает "надеть" ещё одну, ещё, и так до бесконечности. Попробуйте вообразить, Илья, что вы смотрите в раскрытую матрёшку, внутри которой ещё несколько матрёшек одна в другой, и с каждой, так же, как и с внешней, снята верхняя половина… вообразили?
– Более или менее, и что?
– И что в этом случае предстаёт вашим глазам, какой вид?
– Ну… краешки пустотелых фигурок… то есть несколько ободков, кружочков, один в другом… – проговорил я, вспоминая матрёшек, стоявших на столе в кабинете Рудина.
– Вот! Круги – один в другом. Словно в воду камень бросили, и от этого волны кругами расходятся, похоже?
Я подумал, что частенько именно таким образом схематично изображают… радиоволны?!. Чёрт возьми, ну конечно! Это же такой очевидный символ… пульсация, частота обновления…
– Полагаю, тот, кто в древности создал эту игрушку – матрёшку, я имею в виду – хотел выразить именно те соображения, что сейчас посетили вас, друг мой, – внимательно и глубоко взглянув на меня, произнёс Кэлинеску.
– Очень возможно, доктор, но, должен признаться, я пока весьма смутно понимаю, к чему вы ведёте…
– А вот теперь, друг мой, мы и подошли к той точке, с которой начинается самое главное… – проникновенно и серьёзно произнёс Кэлинеску.
Он сделал паузу – настолько торжественную и многозначительную, что у меня мороз по коже пробежал.
Промочив горло парой глотков уже остывшего кофе, Кэлинеску продолжал:
– Итак, подытожим – к чему же мы пришли?
И он лекторской скороговоркой зачастил:
– Раз сознание, как течение воды, – несплошной процесс, и состоит из частиц, а частицы более крупные сами состоят из частиц более мелких, то получается, что, кроме частиц, которые раздробляются, мельчают, есть и другие частицы, крупные, которые, наоборот, укрупняются, складываясь из мелких. И если мы не воспринимаем смену присутствия-отсутствия мелких частиц сознания в течение периода бодрствования, ты мы точно так же не можем воспринимать и смену присутствия-отсутствия более крупных частиц сознания – более крупных, чем, скажем, такие частицы, какими мы уговорились условно считать наше дневное бодрствование и ночной сон. Теперь вопрос, Илья: а какую частицу сознания мы могли бы считать более крупной, чем период дневного бодрствования?
– Н-ну… не знаю… Может быть… жизнь? – предположил я.
– Браво! Только что ж так неуверенно? Ну конечно, это жизнь, вся человеческая жизнь от рождения до смерти. Жизнь – это "бодрствование", смерть – это "сон". Но если смерть – это сон, то есть пустота, зазор между крупными частицами потока сознания, частицами, которыми является жизнь, то ведь, чёрт побери, по логике-то, за смертью, за этим зазором, должна идти следующая, очередная "порция", частица жизни, то есть очередное "включение" сознания?! Ведь мы же только что договорились, что на внешнюю матрёшку можем "надеть" ещё одну, более крупную, а потом ещё одну, ещё более крупную и лишь по этой причине – пока что нами невоспринимаемую?! – громовым голосом полуутвердил, полувопросил доктор.
Я молчал, захваченный его возбуждённой, но такой стройной схемой.
– И вы… вы имеете причины полагать, что… – не выдержав молчания, промолвил я робко, боясь спугнуть или направить мысль по не той траектории.
Кэлинеску, улыбаясь и блестя глазами, энергично закивал головой.
– Поэтому – "Перезагрузка"? – спросил я.
Доктор кивнул.
– Вот примерно таким путём мы с Рудиным и вышли к схеме, которая, оформившись, стала теоретической базой проекта. Я, разумеется, дал вам объяснение в упрощённом и усечённом виде – иначе и невозможно кратко пересказать все раздумья, расчёты, построение математических моделей возможных нейровиртуальных процессов и лабораторные опыты, – словом, всю колоссальную исследовательскую работу, которую мы провели совместно с вашим шефом, Михаилом Потаповичем. Но, в общих чертах, я думаю, вы уяснили себе суть, направление и, может быть, даже и некоторые возможности…
Я помолчал. Непросто было сразу переварить услышанное. Но как профи в сфере психовиртуальных технологий я примерно представил себе, к каким перспективам рассуждения Кэлинеску могли бы вывести в сфере манипуляций сознанием и самой жизнью и масштабного воздействия на них, учитывая стремительно осваиваемое сейчас психополе. Вероятно, не за горами время, когда произойдёт подключение, вливание большей части населения в Психонет и психологическое "срастание" с ним.
Меж лопаток у меня мороз пробежал – я представил, что при определённом раскладе вполне стало бы возможным одним поворотом вентиля, словно на электростанции, психически "обесточить" население целого города…
– Теория стройная и интересная. Но насколько далеко вы продвинулись практически, доктор? – спросил я.
– Достаточно далеко, чтобы за нашими разработками начали охотиться…
В подробности я пока не буду вдаваться, увы, нет времени. Но вы должны будете помочь мне защитить проект "Матрёшка. Перезагрузка". У нас есть основания предполагать, что этот проект, выпестованный в недрах русскообразного психополя, именно по этой причине несёт функции корневой папки всей русской части Психонета, то есть – всей Русской Души! Поэтому кое-кто на Западе, я знаю, считает даже, что именно в проекте "Матрёшка. Перезагрузка" и заключена пресловутая загадка Русской Души, то бишь все её управляющие коды… Так ли это – пока вопрос. И тем не менее, мы должны быть крайне осторожны, ведь речь о потенциально безграничных возможностях управления психополем… Думаю, нет нужды объяснять, насколько это серьёзно и каким образом может быть связано с национальной безопасностью России?… В настоящий же момент уже достаточно ясно, что сила и пролонгируемость Русской Души – в чистоте её обновления, возобновляемости её духовных волн, частиц её духа, по образцу матрёшки…
– В "чИстоте обновления"?… Вы, наверное, хотели сказать – "в чАстоте"? – прервал я доктора. Он улыбнулся:
– Полагаю, вы верно поняли сказанное, Илья! Важна не буква, но дух… И добавлю, что, возможно, через русскую "Матрёшку" доступны управляющие коды и других сегментов Всемирной Психосети, – в ходе исследований была замечена конгруэнтность и экстраполируемость психопрограммных свойств "Матрёшки" по отношению к содержимому корневых папок других частей Психонета. То есть её персональные характеристики настолько разнообразны и всеобъемлющи, что применимы и к другим сегментам Всемирной Психосети. И если ранее специалисты нашего с вами профиля для ремонта неполадок указывали, как наилучшие, известные вам алгоритмы вроде "Шведского чуда", или "Китайской модели", или "Западной тропы" – для излечения файлов, например, – то теперь время говорить об универсальности "Русского пути"…
Кэлинеску перевёл дыхание, и заявил:
– Итак, Илья, вы, как специалист, должны будете как следует потрудиться, чтобы защитить центральное ядро, святая святых Русской Души – проект "Матрёшка. Перезагрузка". С этой целью Рудин и направил вас ко мне. А для того, чтобы ваша помощь могла состояться, вначале вам необходимо ознакомиться с определённой психопрограммной платформой. Идёмте, я вам кое-что покажу, – поманил меня рукой Кэлинеску.
Я встал и направился за ним из кухни.
В прихожей доктор подвёл меня к простенькой деревянной дверце в стене; она была окрашена белым и выдвигалась, как в купе; за такими дверцами обычно скрываются кладовки.
Кэлинеску открыл дверцу, с шорохом и тихим звяканьем алюминиевых "плечиков" сдвинул в сторону одежды, свисающие с вешалок, и жестом указал во тьму:
– Прошу!
САЙТ 28
– Доктор, а это обязательно? – спросил я, послушно следуя за его шагами, раздающимися передо мной во тьме коридора.
– Что именно?
– Ну, – вот это… блуждание в непроглядной темноте… по лабиринтам сознания, так сказать… Вы мне хотя бы скажите, когда мы выйдем в психопространство…
– Блуждание обязательно, учитывая специфичность того, что я вам хочу показать. Да, собственно, мы уже в психопространстве. Что, удивлены? Вы вот, сыронизировав насчёт "лабиринта", не целясь, попали в точку: лабиринт – непременная часть данного мыслеобразного конгломерата. И весьма характерно, что вы не заметили перехода, это лишний раз иллюстрирует то, насколько мы все по уши в привычных, стереотипных представлениях и банальных словоборотах, насколько они неотделимы от нас и насколько мы привыкли к ним, так, что в обыденности и не замечаем, когда отделяемся от наших личных форм восприятия и выражения и погружаемся в публичное психопространство. "Лабиринты сознания" – сколько раз вы, как и многие другие люди, встречали данное выражение? Ну, вспомните – книги, фильмы, разговоры… Или вот ещё, скажем, – "тайники подсознания". Мы как раз на подступах к ним… Осторожно, здесь ступеньки!.. – воскликнул доктор, но было поздно – я уже споткнулся, чертыхнувшись и больно подвернув ногу.
– …Ну а маленькие неудобства вроде темноты вполне терпимы. Не ушиблись?
– Да ничего…
– Это ещё удача, что я нашёл такой простой и безопасный путь, чтоб подобраться к нашей цели! – доктор хохотнул, голос его прозвучал гулко в сыром пространстве коридора.
– Значит, есть другие пути, опасные? Что там?
– Ничего весёлого, можете мне поверить. Психодизайн варьируется, но, я думаю, быть разодранным в клочья Цербером, или раздавленным гидравлическим прессом, или вспыхнуть, как литр бензина в костре, – всё это одинаково малоприятно, согласитесь?
– С этим трудно не согласиться, – поёжившись и начиная слегка волноваться, подтвердил я. – Но отчего ж всё так сурово?
– А что вы хотели, друг мой? Учитывая, до какой степени людям дороги их привычные представления и до какой степени они за них цепляются, неудивительно, какие охранительные механизмы в процессе эволюции были выработаны в совокупном психопространстве. Или в Психонете, как вы именуете сей феномен в вашем Институте… – доктор остановился, причём так резко, что я налетел на него, слегка толкнув в спину.
– Вот мы и пришли, – произнёс он.
Я немного посторонился, и осторожно вытянул правую руку вперёд. Пальцы мои коснулись шероховатой и неровной поверхности – кажется, бетонная стена. Похоже, мы находились в узком тупике. Едва я открыл рот, чтоб задать вопрос доктору, как стена, словно ветхая мешковина, неровно разорвалась в нескольких местах, и на нас хлынул свет.
Прищурясь, я заслонил глаза ладонью. Впрочем, свет показался слишком ярким только оттого, что наши глаза успели привыкнуть к темноте. Проморгавшись, я обнаружил, что мы, действительно, стоим в тупике, перед стеной, неровной и серой, как кус халвы. Из стены, на высоте примерно двух с половиной метров, одиноко рос патрон с электрической лампочкой. Она освещала вмурованный в стене металлический квадрат – тускло поблёскивающий, с торчащим на короткой ножке миниатюрным подобием корабельного штурвала.
– Похоже на сейф, – заметил я.
Кэлинеску улыбнулся, протянул руки и, взявшись за "штурвал", повернул его влево.
Тут же, чуть повыше над штурвалом выпрыгнула голографическая объёмная надпись, висящая в воздухе, но выглядящая выдавленной на металле:
БАНК СТЕРЕОТИПОВ, АРХЕТИПОВ И УСТОЯВШИХСЯ ОБРАЗОВ (ПАТТЕРНОВ)
– Добро пожаловать в кладовую человеческих представлений и заблуждений! – торжественно провозгласил Кэлинеску, и с усилием потянул на себя дверцу. Она подалась с тяжелозвучным лязгом, явив взору чёрный квадрат проёма. Перекинув ногу через его край, мой поводырь перелез в проём, а я последовал за ним.
Перед нами вытянулся длинный пустой коридор, освещаемый сверху голыми, без плафонов, редко расположенными лампочками. Далеко, в темноте терялся конец коридора, и он выглядел бы совсем скучным, если бы однообразие серых бетонных стен не разбавлялось одинаковыми коричнево-бурыми прямоугольниками дверей, идущих через промежутки метров в шесть, причём только по одной, правой стороне.
От царящей вокруг тяжелой, подземной прохлады мои лопатки ознобно передёрнуло.
– Впечатление, будто мы в подвале, – сказал я, проверяя свой голос.
Как только я это произнёс, сильно запахло сырым картофелем – действительно, словно в подвале или погребе.
Кэлинеску внимательно взглянул мне в лицо:
– Вы здесь поосторожнее с воображением. Иначе можете вовлечься в чужую мыслемассу, а это всё равно, что попасть в топкую болотную трясину – если рядом некому помочь, не выберетесь… Мы здесь пока в качестве наблюдателей, поэтому постарайтесь расслабиться и просто смотреть, не давая волю эмоциям, – с этими словами Кэлинеску, взяв за локоть, подвёл меня к ближайшей двери.
Дверь, каких много в любом подъезде любой городской многоэтажки, она отличалась от обычных лишь тем, что на месте ручки на коренастом черенке торчал знакомый уже сейфовый "штурвал", только поменьше.
Доктор резко повернул "штурвал".
Дверь сама открылась внутрь, оттуда на нас немедленно хлынули слои сизого словно бы сигаретного, дыма, или пара, окутавшие нас, как в банной парной. Мы не делали шагов внутрь, однако, когда не имеющий запаха "дым" развеялся, мы обнаружили себя вне коридора.
Вокруг нас обнимало просторное светлое пространство, наподобие спортзального. Затем оно стало словно бы съёживаться, и вот мы уже находились в относительно небольшой комнате… вроде кухни… да, точно, судя по обстановке – плита, настенные шкафчики, мойка, – это была кухня.
За столом сидели двое мужчин. Между ними, на застилавшей стол красно-коричневой клеёнке в крупную тюремную клетку, находилась плетёная тарелка. Хлеба в ней не наблюдалось, зато крошек было полно. Рядом лежала некрашеная и потемневшая разделочная доска с криво вонзённым в неё ножом, и наструганная до половины палочка тёмно-розовой колбасы в мелких белых глазках жира. Перед каждым из мужчин стояла уныло-синяя рюмка с толстым донышком.
– Ну, – закипел там чай уже, или как?! – нетерпеливо воскликнул один из мужчин.
– Закипело, закипело, – спокойно, но зловеще ответил второй, поднимаясь и снимая блестящий никелированный чайник с плиты. – Давно уж накипело и закипело… – продолжил он, поднося фырчащий и булькающий чайник к столу и наклоняя его носик. В рюмку второго мужчины хлынула чайно-коричневая жидкость. Первый налил также и себе, и сел. Второй поднял рюмку и спросил:
– Ну что, – за Них?
– Само собой, – за Них! А то ведь на кухне, за столом да за рюмкой чая – и какая ж у интеллигентных людей может быть беседа без Них?! Конечно, за Них!
Мужчины чокнулись и, задрав кадыки, опрокинули в себя пойло. Тут я заметил, что их облик изменился – у обоих на носу появились очки, а на шее – галстук. Но почему я не увидел этого сразу, как только вошёл?
– Да-а… И ведь посмотри-ка – ведь везде и всюду Нихи проникли… – задумчиво проговорил первый.
– Особенно на эстраде много Них, – ясное дело, работать-то они не любят… Вон, на днях в газетке – статейка: – Ипполит Гадалкин, оказывается, тоже из Них!
– А политика? – подхватил второй с готовностью хмельного воодушевления.
– Не стоит здесь задерживаться, – в голосе Кэлинеску прозвучала слегка презрительная нотка. – Дальше нас ждёт кое-что более интересное. Идёмте!
Мы покинули кухню. Как это получилось, я не понял, просто мы вновь оказались в коридоре.
Вслед за доктором я приблизился к следующей двери.
– Давайте-ка заглянем для начала вот сюда, – произнёс Кэлинеску.
Резкий поворот "штурвала", дым – и мы оказались помещении, напоминающем фабричный цех.
– Похоже на конвейер, – кивнул я на длинную, с механическим жужжанием движущуюся вдаль ленту, сплетённую из металлических сочленений, колючих колёс, винтов и других деталей.