Я, действительно, был слегка ошарашен. За время моей работы в ИМ, я, конечно, попривык к техническим новинкам, которые поразили бы рядового человека. И всё же то, о чём велась речь сию минуту, даже мне казалось чем-то из ряда вон выходящим… Эту операционку создал Ильич, а ведь Ильич – это… СТОП! Я оборвал нить своей мысли; работая в ИМ, я привык следить не только за своими словами, но даже за своими мыслями…
– На том экстренном ночном собрании, как вы помните, я упомянул план "Ч"… Так вот – частично он уже разработан, и вам в нём отведена своя роль… Друзья мои, – заговорщически понизив голос и обняв нас руками за плечи, произнёс Рудин, – я хочу вам поручить одно очень ответственное дело… Илья, – проф повернул лицо ко мне, – и ты, Мстислав, вы должны будете в ближайшее же время заняться внедрением… процесс должен начаться активно, но негромко, пока без объявления в СМИ… мало ли что, – посмотрим, как пойдёт… а кроме того, понаблюдаем реакцию зарубежных конкурентов – так мы выясним, каким именно образом они отслеживают нашу работу; может, и они себя в чём-то выдадут, и это несколько прояснит ситуацию и даст нам возможность уже как-то более чётко представлять расстановку сил и планировать наши дальнейшие действия… – рассуждал Рудин, расхаживая взад-вперёд по лаборатории и увлекая нас за собой, так как всё время обнимал нас за плечи.
– Но почему мы? – спросил я.
– Если не вы, то кто? – вопросом на вопрос отозвался Рудин. Я замолк, а Стива в паузе вставил:
– И как вы это всё представляете?
– Представлять будете вы. В ближайшие дни вы оба отправляетесь в командировку как раз с целью представлять широким массам выгоды практического применения психонет-технологий. И не забывайте, что я говорил на лекциях… Самодеятельность ваша хороша до известных пределов. Будьте осторожны, больше наблюдайте! Помните, что "внедрение" Психонета точнее было бы назвать "открытием". Психополе и без нас существовало всегда, как вам известно. Вы не столько "внедряете", сколько "открываете" Русскую Душу. Ну, и несколько корректируете её, делая последний шажок, перекидывая последний мостик, соединяющий её с высокими технологиями…
САЙТ 9
Настроение у меня было неважное. Длилось это состояние несколько дней и, хотя я не желал в этом себе признаться, я знал, отчего оно возникло. Дело в том, что я уже несколько дней не виделся с Лиз. Точнее, – мне не удавалось побыть с ней вдвоём. Ну или хотя бы втроём, в компании со Стивой. Так получалось, потому, во-первых, что мисс Этеридж теперь появлялась в Институте через день, да и то лишь на несколько минут. Впрочем, может, она там задерживалась и надольше, но сам-то я вынужден был уходить по делам. Работы было много в связи с подготовкой к командировке, о которой сказал Рудин. А на мои предложения встретиться где-нибудь, погулять, как раньше, Лиз отвечала "позже, я занята" и "как-нибудь потом, извини".
Невыносимо было это слышать, и у меня сжималось сердце, когда я провожал взглядом её каштановые локоны, взлетающие, когда она, спеша, резко поворачивалась к моей персоне на сто восемьдесят градусов. Невыносимость усугублялась непониманием такого поведения. Она явно стала относиться ко мне с прохладцей, и, как это частенько бывает, отгороженный первой удачей в отношениях от их последующего развития, я не мог уразуметь – в чём причина такой перемены? Ведь у нас, вроде, такая славная дружба завязалась – казалось мне… И влюблённость моя усиливалась. Стыдно признаться – я даже стихи стал сочинять, чего не делал со школьных лет.
Перебрав все мыслимые и немыслимые, преимущественно, немыслимые, причины, я, опять же, как это частенько бывает в подобных случаях, причину понял внезапно. Причина была на поверхности и проста, а её понимание оказалось неприятным: да ведь она же, вероятно, обижена моим отказом поведать о том, кто такой Ильич! Лиз несколько раз возвращалась к этому вопросу; я каждый раз увиливал от ответа. Наверняка она пыталось выяснить то, что её интересовало, и помимо меня, у других сотрудников Института. Но они, несомненно, уходили от ответа, так же, как и я, тем самым ещё более заинтриговывая мисс Этеридж. И ещё более усиливая её раздражение по поводу моей скрытности, поскольку я в Институте для неё был самым близко знакомым человеком, который, тем не менее, не желал удовлетворить её любознательность.
Времени на то, чтобы помириться с Лиз, оставалось всё меньше – на днях я должен был отправляться в командировку, и неизвестно, сколько она могла продлиться. Надо было срочно что-то предпринять. Я решил: нужно пригласить Лиз в ресторан и всё обсудить.
В очередную нашу двухминутную встречу на бегу мне удалось-таки добиться от моей капризной подруги согласия. И сегодня вечером мы должны были встретиться…
САЙТ 10
Не стану называть, но вы и сами легко угадали бы, в какой именно ресторан я пригласил Лиз. В "яблочко" попали бы если не с первого, то со второго раза – это было одно из двух-трёх наиболее шикарных питерских заведений: я желал произвести впечатление и показать, как ценю дружбу с Лиз. Увы, – менее банального способа я не придумал. Так что и букет цветов, конечно, тоже был заготовлен. Но кто знает, может быть, в некоторых случаях банальный способ – самый лучший. Не стишатами же моими беспомощными её, в самом деле, впечатлять?!
Итак, на часах было уже без пяти восемь вечера. Синева за огромными окнами темнела, столовые приборы брызгали искорками от света люстр, а официанты скользили по залу с достоинством английских лордов. Я чуток волновался, – честное слово, меньше всего о том, хватит ли моей, свежеполученной зарплаты младшего научного сотрудника на ужин с моей пассией.
Почти не отводя взгляд от входной двери, я не упустил момент, когда Лиз вошла. Она двигалась по ковровой дорожке в направлении моего – нашего – столика, а я жадно рассматривал её фигуру.
На ней была чёрная юбка, сужающаяся чуть ниже колен, и чёрная блузка. Чёрное подчёркивало её стройность; лицезрение совершенных пропорций между талией и бёдрами вызывало во мне своеобразные реакции: сжатие в груди и причудливое сплетение нервных сигналов, рождающих отдалённые фантомы вкуса – красота, желанность, страсть, сласть, сладость… Девушка-шоколадка, одним словом. Или – "кошечка": она приближалась нервозно-грациозной походкой, которую модники её родины когда-то изящно обозвали "кэйк-уок"…
Я поднялся из-за стола.
– Привет, – опередила меня Лиз.
Садясь, она сверкнула чёрной кисой, выложенной на груди чёрной блузки крошечными, словно росинки, капельками страз.
– Привет, – я уселся на место, не успев помочь ей отодвинуть стул. А может, она сделала всё стремительно, сама не желая такой церемонности.
– Давно ждёшь меня? – спросила она, разворачивая к себе меню и распахивая его обложку. Выглядела Лиз чудесно – румяная свежесть скул, блеск в глазах… тоже, наверное, волнуется.
– Да нет… это тебе, – я двинул руку к стоящему рядом и полузадвинутому под край скатерти стулу, взял с его мягкого красного сиденья цветы. Они были дорогие и бледные, только краешки лепестков розовели, как веки, припухшие от бессонницы.
Я протянул букет Лиззи. Её глаза от удивления расширились, словно от испуга.
– Спаси-ибо… – по интонации, похоже, её и в самом деле тронул мой жест. Улыбку пыталась сдержать, но губы её всё равно трепетали, как у маленькой девочки, осчастливленной полученной на именины желанной куклой. Невозмутимый официант, появившийся мгновенно, устроил букет в какую-то соответствующую ёмкость, поставленную им на столик, избавив меня и Лиз от некоторой неловкости.
– Выбрала что-нибудь?
– Смотрю пока… А ты?
– Я – да. Готовят.
– И что?
– Кроличье фрикассе. Сначала хотел заказать жаркое из оленины, но вот, передумал…
– Почему?
По интонации чувствовалось, что Лиз спрашивает просто так, лишь бы не прерывалась ниточка разговора. Но мне её вопрос понравился, потому что я, тут же уцепившись за ниточку, принялся разматывать клубок – с удовольствием и с убравшей скованность лёгкостью, как это всегда бывает, когда мы вспоминаем что-то приятное:
– Когда я был ребёнком, мы гостили у моей тётки. Она была хорошая повариха, и угощала нас тушёной крольчатиной собственного приготовления. М-м, – очень вкусно!
– Понятно. Значит, ты любитель крольчатины.
– Хм… наверное, – протянул я.
– Почему "наверное"?
– Смешно! – я фыркнул. – Ты знаешь, я только сейчас сообразил, что никогда после того случая не едал блюд из кроличьего мяса, не приходилось как-то.
– Неужели? – подняла брови Лиз.
– Да, и можно ли называться "любителем", попробовав что-либо лишь раз? Сам удивляюсь, как так вышло, что на все эти годы, точнее, даже десятилетия! – я запомнил… даже не вкус, – впечатление, оставшееся от того случая, – я покачал головой.
– Значит, твоя тётушка – действительно большой мастер, – откладывая меню, произнесла Лиз. – Или ты – такой восприимчивый парень, раз сохранил впечатление из детства… А вот мне из детства ярче всего запомнился шоколадный пудинг. Такой интересный, необычный, – оживилась Лиз, – его, кажется, готовили из одного крахмала, совершенно без муки… Потом разрезали на треугольные дольки. А сверху на каждую, ещё горячую дольку, клали шарик мороженого… Жульен, тирамису, и чай, – последние слова Лиз адресовала подошедшему официанту.
– Запомнился пудинг, а заказываешь всё-таки тирамису, – заметил я.
Лиз, улыбнувшись, пожала плечами:
– Видимо, со времён пудинга мои вкусы изменились. Много времени прошло, многое изменилось…
– Например?
– Например, когда я заканчивала школу, то не думала, что буду заниматься журналистикой. Я планировала, вернее, мечтала, что стану актрисой…
– Да ты что?! – не знаю, почему, но меня это в самом деле удивило.
– Представь себе. А почему ты так удивляешься? – Лиз прищурилась – казалось, я задел её своим удивлением – то бишь, предположительно, мнением, что она не годится в актрисы. Я решил это учесть на всякий случай – до сих пор мне казалось, что её ничем невозможно задеть.
– Я даже ходила некоторое время на актёрские курсы. И даже участвовала в одной бродвейской постановке… в массовке, – Лиз опустила взгляд на скатерть. – Но с актёрством у меня не сложилось, – со вздохом заключила она.
– А что помешало?
– Да… – Лиз сделал вялый дирижёрский жест кистью, – это из-за парня… несчастная юношеская любовь и всё такое. Глупость, одним словом, – она отвернулась в сторону, с интересом окидывая взглядом колонны по углам, бархатные портьеры.
После сказанного ею я посчитал нужным выдержать паузу.
– Ну а ты, – спросила она, поворачивая лицо ко мне, – а ты занимаешься тем, чем и хотел в юности?
Я замешкался. Ответить ей было непросто. Моя теперешняя работа мне нравилась, и даже очень. Однако, будучи студентом, я совершенно не предполагал, что специальность, которую я получал в университете, приведёт меня в Институт мозга.
– Я должен был стать обычным программистом. А когда заканчивал аспирантуру, к нам пришла заявка из Института мозга, там нужен был специалист нашего профиля. Когда мне предложили, я сначала подумал, что ИМ нужен системный администратор, ну, знаешь, как в большинстве учреждений, где есть локальная сеть и свой сервер. Я хотел отказаться, потому что стать простым сисадмином для того, кто пишет программы – это, определённо, понижение профессионального уровня. Но…
Тут к нам подошёл официант, и я прервал рассказ.
Зал ресторана всё более наполнялся посетителями. Свет люстр медленно гас; официант установил и зажёг свечи на нашем столике. Затем разлил по бокалам вино и удалился.
– Не возражаешь? – имея в виду выбор вина, спросил я, повернув бутылку этикеткой к Лиз.
– Сейчас попробуем! – игриво отозвалась она, улыбаясь и блестя от света свечей глазами в лёгком сумраке зала. – За что будем пить?
– За то, чтобы у нас всегда находилось время, которое мы смогли бы проводить вместе, – произнёс я, поднимая бокал. Естественно, я заранее приготовил тост. Им мне хотелось капельку упрекнуть Лиз за то, что она меня игнорировала всю предыдущую неделю, и дать понять, что я хочу наладить наши отношения. В то же время я опасался злоупотребить излишними словесными красивостями, чтоб не показывать слишком явно моё, как выразился Стива, "неровное дыхание" к Лиз.
– Хорошо! – кивнула она.
Мы сдвинули слегка звякнувшие бокалы.
– Отличная мадера! – глотнув, заметила Лиз. – Но не крепковатая ли?…
– В самый раз. Гулять – так гулять, – я откинулся назад, по-барски положив локоть на спинку стула.
– Кажется, готовится какой-то концерт, – заметила Лиз, оборачиваясь на некоторое оживление в дальней части зала. Там отодвигали портьеры, обнажая скрытую ими аудиоаппартуру.
– Так и есть, – кивнул я. – Сегодня пятница, а по пятницам здесь концертная программа.
– Ты знал? А почему раньше мне не сказал?
– К слову не пришлось. К тому же, хотел, чтоб для тебя это был сюрприз.
– А-а, вот оно что!
Я собирался сказать Лиз в конце встречи, но… вино уже слегка загуляло в моей голове; кроме того, несколько томительно волнующих нот, на пробу взятых музыкантами в дальнем конце зала, послужили настройкой не только для их инструментов, но и для моего душевного состояния. И я, помолчав, произнёс:
– Кстати, о сюрпризах… У меня для тебя кое-что есть…
– Да-а?!. И что же именно?…
– Я скажу немного позже, ладно?
– Ну хорошо, тебе видней. Как интересно! – Лиз широко улыбалась, я был доволен.
– Налить тебе ещё?
– Давай!
Я наклонил горлышко бутылки над бокалом Лиз. Душистый нектар карамельно-медового цвета, плескаясь за хрустальными стенками, покачивал и кружил искорки, пойманные от огоньков свечей и единственной, далёкой – возле самого входа – непогашенной люстры.
– За что? – спросила Лиз.
– Теперь твоя очередь говорить тост.
– Ну, тогда за… за тайну!
– Почему за тайну?
– Потому что ты дал мне испытать "самое прекрасное и глубокое чувство, которое человек может испытать – чувство тайны"…
Признаюсь, при словах "прекрасное чувство" я напрягся и заволновался – не ожидал и не готов был к любовным признаниям. А к концу фразы даже слегка разочаровался: изречением Эйнштейна Лиз, конечно же, решила подтрунить над моим стремлением заинтриговать её обещанным сюрпризом.
– За тайну! – я приподнял свой бокал и выпил.
Из дальнего конца зала донёсся гулкий характерный звук; кто-то, видимо, неосторожно задел микрофон. Мы с Лиз, как и прочие посетители, невольно обратили наши взгляды туда.
Женщина-ведущая произносила что-то торжественным, приподнятым тоном, я слышал только этот тон, не вникая в смысл слов. Женщина замолчала, и возникший вслед ленивый шелест рукоплесканий быстро затих. Затем в дело вступил партнёр ведущей, стоявший позади за синтезатором – зазвучала музыка. А женщина запела. Люди вокруг медленно, как медузы, начали отрываться от своих столиков и втягиваться в общее кружево медленного танца, отражая которое, по стенам и потолку вращались световые узоры.
– Потанцуем? – предложил я.
– Потанцуем! – откликнулась Лиз.
Я встал, обогнул столик и протянул руку моей подруге. Пальцы у неё были тонкие и согнуты в фалангах, вызывая почему-то ассоциации с беззащитной птичкой; сделав несколько шагов, мы приблизились к танцующему краю, и встали лицом друг к другу.
Я положил руки на талию Лиз, она приблизилась, коснувшись моей шеи тёплым и сладким дыханием, и я снова ощутил сжатие в груди.
Свежий и непонятный, аромат её парфюма то появлялся, то таял. Я обнимал Лиз бережно, словно она была сделана из легко бьющегося материала; ощущая сквозь ткань блузки ладонями теплоту её тела, нечаянно касаясь своей щекой её гладкой щеки, ловя запах её кожи, покрываясь мурашками от щекочущих прикосновений её локонов – я буквально плавился в обильных выбросах окситацина.
"Как она мне нравится! Боже, как она мне нравится!.." – в голове присутствовала только одна эта мысль, мозг словно заело.
Танец закончился, мы вернулись к столику.
Только усевшись, я вновь почувствовал своё тело – игольчатое пощипыванье-покалыванье взволнованной крови в кончиках пальцев, и жар в груди и на скулах.
Мне стало весело, захотелось ещё "принять", что я и сделал – уже без тоста. Лиз тоже заметно охмелела; я посматривал вокруг, гордый очаровательностью моей спутницы.
От вина и танца в душном зале было жарко. Голова слегка кружилась. Словно издалека, доносились до меня обычные ресторанные звуки – звон посуды, оживлённый говор и смех посетителей, голос женщины, которая то пела, то что-то говорила в микрофон; до меня доходили отдельные бессвязные слова: "Надеемся, этот вечер…", "…приближается полночь…"
Тут я вздрогнул и, моментально протрезвев, внутренне напрягся. Глянул на свои наручные часы – действительно, скоро полночь. Время сюрприза, обещанного мною Лиз.
– Ты что? – нежно прошептала она, словно почуяв перемену в моём настроении, хотя я, вроде, никак её не проявил.
– А что?
– Ты как-то затих… и насупился… – Лиз положила свою ладонь на мою. Это слегка подбодрило меня, что было кстати: я немного волновался – не так-то просто было осуществить то, что я собирался сделать для Лиз. Я подозвал официанта.
– Мы уже уходим?… – удивилась Лиз.
– Я хочу тебе кое-что показать, – сказал я.
– Именно сейчас?
– Да, – я поднялся из-за стола.
Лиз, в легком сумраке блестя в улыбке зубами и белками глаз, словно негритянка, тоже встала, и мы двинулись в направлении выхода из зала. Справа от нас тянулась гладкая полированная поверхность барной стойки, размыто отражающая пятна разноцветных огней, слева нас несколько раз задевали танцующие.
У дверей, где заканчивалась красная ковровая дорожка и на голову падал яркий свет от люстры, швейцар, молодой парень в красиво стилизованной псевдолакейской форме почтительно склонил корпус перед нами – так же, как ствол пальмы справа в углу.
Швейцар открыл двери, мы с Лиззи оказались в фойе с гардеробом, зеркалами и дамскими и мужским кабинетами.
Я помог Лиз облачиться в её лёгкий светлый плащ, налёг на массивную дверную ручку – и мы вышли наружу, слыша, как за спиной, всё более удаляясь, стихают приподнятые звуки ресторанного веселья.
САЙТ 11
Ночной мегаполис мерцал, словно гигантскими приборными панелями, небоскрёбами в бесчисленных огоньках.
После душного помещения от ночной свежести меня заколотила дрожь. И не только от свежести…
Лиз втянула носом воздух и, подняв лицо к небу, раскинула руки, восклицая:
– А-а! Как здорово! Столько иллюминаций… Питер очень красивый город. И, знаешь, я как подумаю, что над всей этой красотой, вокруг нас, везде – плавает этот невидимый дым… ну, помнишь, ты говорил?… "Психополе, излучения человеческих умов, сливающиеся в невидимое, но вездесущее облако…" – у меня аж мурашки по коже!..
– У меня тоже, – сознался я, – утаив, впрочем, по какой причине.
– И куда мы теперь? – спросила Лиз.
– В Институт, – ответил я, подводя её к заранее заказанному такси.
– В Институт?! Зачем?
Я не отвечал ей, пока дверцы не захлопнулись и машина не тронулась. За окном замелькали фонари.
– Помнится, кто-то очень интересовался, кто такой Ильич… – неопределённо промолвил я.