– А затем он выразил их, зафиксировав в картине. Чувства художника были разнообразны; тут и восхищение красотой природы, и томление, и какие-то эмоции, вызванные ассоциативностью человеческого восприятия – ну, скажем, предгрозовые тучи могут вызвать образы хмурого, насупленного лица, и многие, многие другие оттенки эмоциональных переживаний. Теперь – о том, что такое "чувства". Ну? Это ведь – информация, верно? И получается, что картина хранит в себе, архивирует информацию о разнообразнейших психических состояниях художника.
– Теперь немного понятнее…
– Да; но ведь художник выразил в картине информацию не только о своих личных состояниях, согласны?
– Пожалуй.
– Вот именно, – не только его личные, но и состояния многих других людей. Потому как не существует людей, уникальных абсолютно, непохожих ни на кого; если один человек испытывает какие-либо чувства по какому-либо поводу, значит, непременно найдутся люди, чувствующие с ним в лад, если не точно так же, то очень похоже реагирующие на те же раздражители, что и упомянутый художник. То есть люди, которые испытывают те же или похожие эмоциональные состояния, что и данный художник от данного пейзажа. И что же получается?
– Что?
– А то, что художник, фиксируя свои личные чувственные знания в своем искусстве, одновременно является как бы "депутатом", представителем вкусов и духовных потребностей некоей социальной группы, которая духовно притягивается к данному художнику через симпатии к его творчеству…
– Ну, если уж проводить сравнения, то, поскольку мы начали разговор о разработках нашего Института, больше подошло бы сравнение художника с сервером. Точнее, его мозг – сервер, – заметил я.
– Почему с сервером? – обернулась ко мне Лиз.
– Потому что сервер – это компьютер, предоставляющий пользователям сети общие ресурсы – например, программы. А творчество того или иного художника – это и есть некое "программное обеспечение". Художник создаёт произведения искусства, вследствие этого вокруг него группируются поклонники, возникает среда психологической общности… – сказал Бац.
– …формируется сеть, иначе говоря, – вставил я.
– Ой! Теперь вы хотите мне сказать, что искусство – это компьютерная программа?… – воскликнула Лиз.
– Ну я бы не стал выражаться столь прямолинейно, но, если с таким уподоблением вам будет удобнее понять… Да, произведение искусства – это своего рода "компьютерная программа" для синхронизации мышления, создающая психический резонанс, служащая для настройки многих человеческих мозгов-компьютеров на одну волну.
Лиз поставила чашку на стол и встала. Затем подошла к понравившейся ей картине, остановилась возле неё и пару минут молча в неё вглядывалась.
– Подумать только – как много, оказывается, заключено в живописном полотне… – наконец произнесла она, оборачиваясь к нам. – Но ведь художники, держу пари, и сами не предполагают, что всё обстоит именно так, как вы объяснили?
– Сервер тоже не задумывается о том, что дарит массу возможностей другим компьютерам в сети, – сказал я.
– Видите ли, милочка, художники творили сотни лет назад и продолжают творить в наши дни. Но только сейчас развитие технологий позволило нам понять, какие, кроме эстетической, практические роли может исполнять искусство. Мы живём в чертовски интересное, революционное время! Картины, скульптуры, книги, симфонии, кинофильмы – все накопленные за историю человечества произведения искусства именно сейчас, именно в наше время начинают видеться кладовой ценных сведений о функционировании человеческой психики. Кладовой, как будто бы специально ждавшей появления и оформления нейрокомпьютерной науки! Потому что именно сейчас мы становимся в состоянии понять, какие неоценимые сведения об устройстве и работе человеческой психики содержатся в искусстве, и именно сейчас мы становимся способны извлечь эти сведения и воспользоваться ими! Кто знает, может быть, именно в этом заключается назначение искусства. Может, именно для этого – хотя, конечно, не задумываясь об этом – творили композиторы и писатели всех эпох?
– То есть, для того, чтобы когда-то, уже в наше время, их произведения могли быть использованы в работе Института Мозга? – Лиз коротко и саркастически засмеялась. – Позвольте не согласиться с вами, Аркадий!
– Не упрощайте. И я ведь не сказал, что только для этого! Но то, что именно такая роль искусства в полной мере раскрывается перед нами сейчас, в столкновении и смычке с нейрокомпьютерными технологиями – это несомненно.
– Аркадий, расскажите ей о mind-machine… – предложил я.
– Mind-machine? Машина для ума? Я думала, это игрушка, просто шарлатанство!
– Возможно, влияние на психику, производимое этой, как вы выразились, "игрушкой", несколько преувеличено. Но сам её замысел, принцип – на очень многое открывает глаза и многое подсказал нам в понимании связей между нейрокомпьютерными технологиями и искусством.
– Ну не зна-аю, что могло подсказать это… устройство!.. – недоверчиво протянула Лиз.
– Вы сами-то, милочка, пользовались им?
– Она всё в этой жизни попробовала, Аркадий, – чуть насмешливо сказал я, – она и "Интендиксом" пользовалась, успела.
– Да, всё это мельтешение красок и звуков довольно занятно… красиво, и бессмысленно, как в калейдоскопе… но когда я сняла шлем, я не ощутила, что стала соображать лучше, как мне было обещано, – взглянув на меня и отражая мою насмешливую интонацию, произнесла Лиз.
– Мельтешение красок и звуков – это аудиовизуальная стимуляция мозга…
– Мне говорили, и что?
– А то, что подобная стимуляция нацелена была на то, чтоб восполнить, так сказать, дефицит питания нашей психики. Нам с вами, как и всем людям, для существования необходима пища. Тело нужно питать, верно? Вот я сегодня, например, на завтрак подпитал мой организм котлетами и картошкой, чтобы клетки моего организма могли воспроизводиться, и чтобы я располагал достаточной энергией. Но человеку нужна не только материальная пища, ему нужна пища и для его психики. "Духовная пища" – вспомните-ка эти слова! Думаете, это лишь красивое выражение? Нет, это совершенно точная формулировка! Но если для нашего физического тела пищей являются котлеты и картошка, то для нашего духа, для нашей психики пищей является ин-фор-мация! Новые впечатления, получаемые через органы чувств из внешней реальности, для формирования новых, освежающих силы мозга конфигураций синаптических связей. Тут, кстати, попутно можно было бы ответить тем, кто говорит: "И зачем в наше время писатели пишут книги? Ведь и так столько всего уже понаписано!" Это всё равно, что сказать: "И зачем хлебопекарни пекут хлеб каждый день? Ведь и так и сто, и двести лет назад как сформировалось и существует хлебопечение!" Так-то оно так, – но кушать-то нам хочется каждый день, кушать материальную пищу. И точно так же регулярно хочется "кушать" и духовную пищу. Но в нашей повседневности мы не всегда качественно "кормим" наш дух и, сидя на "голодном пайке" из однообразных, повторяющихся впечатлений, наш дух хиреет. Вот в ясном указании на сей факт и проявляется, думается мне, главное значение майнд-машины. А также! – Бац воздел указательный палец, – а также, говоря об интересующей вас связи нейронауки и художественного творчества, мы более чётко осознаём ещё одну грань, ещё одну функцию искусства. Не желаете ли сами её озвучить? – пригласил Аркадий.
– Вы хотите сказать, что каждое произведение искусства… это тоже своего рода майнд-машина?
– Нечто вроде того! Художник, написавший картину, выполняет функцию "духовного окормления"; художник – это…
– … "депутат"!.. – насмешливо фыркнула Лиз.
Бац кивнул:
– … а его произведение – это файл, хранящий заархивированный духовный продукт, который будет подпитывать психику многих…
– …пользователей в сети! – поторопился я повернуть формулировки в близкое мне образное русло.
Мы переглянулись и рассмеялись.
– Да, у вас весьма оригинальные взгляды на искусство, Аркадий, – произнесла Лиз.
Бац пожал плечами:
– Я лишь чуть отчётливее других заметил и определил то, что содержалось в искусстве всегда.
Мы немного помолчали.
– Ну, надеюсь, вы в общих чертах получили ответ на ваш вопрос о связи науки и искусства, и о том, на какой почве старик Бац может сотрудничать с компьютерщиками, ковыряющимися в проводах человеческой нервной системы? – улыбнулся Аркадий.
Лиз улыбнулась в ответ.
– Получается, искусство – тоже своего рода наука, – задумчиво произнесла она, отхлёбывая кофе.
– И искусство, и наука – это виды познания. Наука познаёт реальность рациональным способом, а искусство – способом чувственного отражения. Но оба способа растут из одного корня, и, разветвляясь, тем не менее, в некоторых точках сплетаются теснее некуда. А в скором времени, очевидно, важнейшими и самыми востребованными станут такие направления познания, как психология, лингвистика и искусствоведение, потому что их предмет – багаж и "механика" человеческого мышления, а именно оно и будет являться содержанием Психопeta.
– А вы, Аркадий? Что для вас самого важнее, интереснее – наука или искусство?
– Ох, милочка!.. Что такое наука, и что такое её дары? – с глубоким вздохом отозвался Бац. – У меня иногда создаётся впечатление, что Господь Бог, или какая-то сила, которая наблюдает за нами, опекает нас, – если, конечно, таковая существует, – так вот, она, эта сила, наблюдая за нами, за людьми, за человечеством… смеётся!
– Смеётся? Почему?
– Ей весело, ей смешно глядеть на нашу гонку в научно-технологическом развитии. Я помню то время, когда появлялись первые айподы и айфоны, помню ажиотаж по этому поводу среди молодых людей, увлечённых техническими новшествами… Вот новинка появилась, вот ещё новинка, а вот ещё одна навороченная новинка – то есть всё это вроде бы создаёт ощущение, и ощущение иллюзорное, что жизнь прогрессирует, жизнь продвигается от худшего к лучшему, какое-то возрастание происходит… а ведь на самом-то деле нет этого, жизнь человеческая стоит на месте!
– Поразительно! – Лиз завращала головой, глядя расширенными глазами то на меня, то на Аркадия. – И это говорит человек, которого Уилл охарактеризовал мне, как интеллектуала и "духовного архитектора новой эры"!
Бац, словно полностью потерявший энергию за время беседы, вдруг осунулся. Резче стали выделяться его морщины, взгляд потускнел. Неподвижно глядя перед собой, он продолжал:
– Я понимаю – вы люди молодые, вас захватывает эта гонка за "новым", но… Давайте попробуем посмотреть на всё чуть иначе. За ближайшие, скажем, пятьсот лет все возникающие технологии, стремительно развиваясь, тем не менее, не удлинили жизнь человека. Человек живёт семьдесят-восемьдесят лет – как и пятьсот лет назад. За ближайшие пятьсот лет наука не избавила человека от страданий… нет-нет, не возражайте! Мне хорошо известны возражения, которые вы можете привести… Да, – какие-то болезни побеждены – но на их месте появились другие. Да, – человек стал жить комфортнее – но стал ли он жить счастливее? За мою жизнь я работал во многих разных комиссиях (здесь Бац чуть оживился, напитав интонацию язвительностью), и знаю, что и сейчас, несмотря на развитие науки, много голодных, больных, много несчастных, нелюбимых и нереализовавшихся – как и полтыщи лет назад… Ну и зачем же, тогда, спрашивается, все эти "новейшие разработки"? – Бац сердито повысил голос.
Он выглядел совсем понурым; для нас, завсегдатаев "Уголка", такая перемена настроения была не в новинку – у старика случались подобные внезапные "заходы". Но Лиз, как свежий здесь человек, была крайне удивлена, я это видел по выражению её лица. Она замерла, напрягшись, и хмуро, с плотно сжатыми губами слушала, словно боясь произнести хоть слово.
– … А все эти нанотрубки, майнд-машины, НКИ – всё это будто бы и впрямь, как вы выразились, – игрушки. Игрушки, которые Господь Бог позволил человеку отыскать, всего лишь для того, чтобы человеку не было скучно существовать, чтобы он постоянно, как белка в колесе, бежал, быстрей, быстрей, быстрей… (Бац раздражённо совершал в такт словам круговое движение указательным пальцем) в напрасной надежде догнать, дотянуться, схватить-таки вожделенное решение всех проблем… Бежать!.. За новой "революционной" технологией, потом за самой новой, потом за суперновейшей, – бежать, бежать… оставаясь при этом на месте. Оставаясь на месте и ожидая неминуемого конца.
Лиз нерешительно поглядывала на меня, ища выручки – она, ясно, не понимала, какая реплика была бы уместна, и как вообще дальше должен продолжаться разговор.
– Ну, блин! Начал за здравие, кончил за упокой! – развязно произнёс я, широко улыбаясь. – Аркадий, вы не должны перед иностранной журналисткой демонстрировать такие мрачные воззрения! За державу обидно!
Бац бросил на меня короткий быстрый взгляд и улыбнулся.
– Да, я что-то немного… кхе-кхе… – он встал, быстро несколько раз сжал и разжал длинные пальцы. Потом преувеличенно бодрой походкой прошёлся по комнате и, оживляясь, предложил:
– А не желаете ли поприсутствовать на нашем собрании защитников природы? Уж там-то разговоры повеселее! – он ещё не вполне овладел собой, и я уловил в его словах вновь проявившуюся толику язвительности, которую он, впрочем, затушевал благодушной мимикой.
– Нет, нам пора идти. Спасибо за интересную беседу. Лиззи для её очерков пригодится то, что она здесь услышала, – сказал я, вставая с дивана и протягивая ладонь для рукопожатия.
САЙТ 8
– У нас возникли кое-какие внутренние проблемы… – вполголоса произнёс профессор Рудин.
Мы со Стивой напрягли внимание, глядя на профессора. Он же, опустив голову, помолчал несколько секунд, и медленно сказал:
– …Хотя, возможно, эти внутренние проблемы помогут справиться с проблемами внешними…
– Так в чём дело, профессор? – нетерпеливо спросил Стива.
Профессор, выпрямившись, взглянул на него и, изобразив кистью в воздухе неопределённую фигуру, произнёс:
– Ильич активизировался…
Мы со Стивой переглянулись, – в этом не было новости для нас.
– Вам известны его амбиции, и его капризы по поводу нашего сотрудничества… Но вот что вы пока не знаете, так это то, что Ильич на днях разродился любопытным и довольно дельным софтом… который, как мне кажется, способен нам помочь, – пояснил Рудин. Он поднялся и кивком поманил нас:
– Идёмте.
Следуя за вельветовой спиной профессора, я пытался найти ответ на вопрос: что на сей раз могли отчебучить бета-волны Ильича? В затруднении я созрел взять подсказку друга, но мы уже спускались по узкой винтовой лестнице в подвальный бокс, здесь была повышенная слышимость и шептаться со Стивой при профе не хотелось.
Остановившись на небольшой круглой нижней площадке, проф приложил палец к сенсору и обернулся, оглядывая нас с таким видом, словно оценивал новичков. И хотя мы таковыми не были, всё же взгляд профессора участил сокращение моей сердечной мышцы.
Мы вошли.
Низкий потолок, белые панели, длинный светло-серый пульт управления у правой стены, серое мягкое покрытие под нашими ногами, приглушённое освещение…
Рудин подошёл к столику в форме буквы "с", где светилось несколько мониторов.
– Мстислав, включи громкую связь, – попросил Рудин.
Мой друг шагнул к столику и повернул регулятор.
– …Пьиветствую! – раздался из динамика голос, полный энергии. – Что, профессор, решили-таки посвятить в мой план наших молодых коллег?
– День добрый, Владимир Ильич. Да, вот решил… я сейчас подключу ваши зрительные центры… хорошо видно?
– Да, благодагю!.. – под потолком зажужжали и завращались на своих коленчатых рычагах две видеокамеры.
– Прекрасно. Если будет нужно, корректируйте нас…
Рудин, усевшийся за пульт и надевший очки, обернулся и поманил нас рукой к себе. Мы подошли.
– Вот взгляните-ка, – кивнул он подбородком на экран и в его центре щекотнул указательным пальцем сенсорную точку. По экрану во все стороны расплылось слепяще-светящееся пятно, из которого, словно из тумана, вынырнуло и оформилось несколько окон со схемами и текстами. Мы со Стивой наклонились, вглядываясь.
– Что это? Похоже на операционку? – пробормотал Стива.
– Совершенно верно – операционная система. И надо признать – весьма удобная и эффективная! Ну-ка… а? Каково? – проф указал на некоторые из строк в одном из окон.
– Уж не хотите ли вы сказать, что это написал Ильич? – спросил я.
– Именно! Ильич только вчера закончил работу над этой операционкой.
– Я назвал её "Психонетизация всей страны плюс…" – с гордостью прозвучал голос из динамика.
– Слушайте… это же здорово!.. – восхитился Стива, который уже нетерпеливо ошупывал клавиатуру, пробуя некоторые функции представленного опуса.
– Да, довольно удачно, – согласно кивнул Рудин. – Сначала я сомневался, но потом подумал – почему бы и нет?… – загадочно, обрывая на полуслове, произнёс Рудин.
– "Почему бы и нет" – что? – после напряжённой паузы не вытерпел я.
Откинувшись на спинку вращающегося кресла, профессор взглянул на нас:
– После того ночного собрания вы в курсе сложившейся ситуации. Наши разработки – уже не только наши. Мы вступили в психовиртуальную эру… процесс идёт. И мы не знаем, как далеко продвинулись наши конкуренты за рубежом. А отставать в этой области никак нельзя… это вопрос государственного престижа, и даже государственной безопасности. На том собрании, и после него, я обозначил для вас, как и для других сотрудников, задачи в сложившейся обстановке. Но пока мы, сами знаете, топчемся на месте… Ильич же предложил практически готовое решение. По крайней мере, на первое время. Повторюсь, неизвестно, насколько продвинулись конкуренты за рубежом, возможно, они уже имеют операционную систему и получше этой, – Рудин кивнул на экран, – но у нас на данный момент нет вообще никакой, кроме Ильичёвой…
– И что же? – спросил Стива.
– Я подумал: а что, если, пока у нас нет другой альтернативы и нет времени на её создание, – что, если воспользоваться операционкой Ильича? Сейчас наша задача номер один – не упустить момент, когда, вероятно, ещё можно попытаться обеспечить наше преимущество в вот-вот начнущейся мировой конкуренции по завоеванию психовиртуальной среды! И для этого необходимо, так сказать, "наращивать мускулы", увеличивая отечественный сегмент зарождающейся глобальной психоСети, и вовлекая в её развитие как можно больше специалистов и рядовых пользователей. В идеале следовало бы охватить все слои населения… Пришла пора нам рассекретиться и выходить за пределы институтской лаборатории! Наша внутренняя сеть, "Русская Душа" – должна распространиться по всей стране. К этому вынуждают обстоятельства. А это значит, что… – тут Рудин, глядя на нас со Стивой, выразительно кивнул, мановением ладони приглашая нас докончить его мысль, что Стива и сделал:
– … что требуется эффективная и удобная для массового пользователя операционная система!
– Постойте, профессор, – вы что, предлагаете операционку Ильича… для массового внедрения?! – вопросил я.
– Именно! – кивнув, воскликнул Рудин, и добавил: – По выражению вашего лица, коллега, я делаю вывод, что вас что-то смущает?