Лиз резко сложилась пополам вбок, присев к стене.
– Что, что?!
– Нога… – Лиз сморщилась. – Каблук сломался…
О-о! Проклятье подонку, придумавшему каблуки!
Склонившись, я просунул правую руку за подмышку Лиз; левой бережно снизу подхватил под её коленками. Вверх! Быстрее!!. Сердце колотилось каким-то немыслимым рейв-рэпом. Хы!.. Ф-фу! До чего же неудобно тащить девушку вверх по винтовой лестнице!
Но мы успели.
Рудин был совсем рядом с нами; он шёл, включая свет, и мы смогли, присев на мгновение за кадку с аралией, воспользоваться несколькими секундами темноты – и незамеченными выскользнуть в коридор, оставляя позади громко разговаривающего шефа с его спутником, удаляющихся к лаборатории.
Пружиня на полусогнутых, как водомерки, мы стремительно докрались до выхода.
Не вспомню, какой объяснительной скороговоркой я выстрелил в охранника, – и мы уже стремительно удалялись по боковой улочке. Лиз припадала на одну ногу.
– Давай помедленнее! Что – за нами гнаться будут, что ли? – взмолилась она. Вспомнив про её каблук, я остановился. Погоня за нами, действительно, не предвиделась.
Постояв и отдышавшись, мы медленно и молча двинулись туда, где вернее всего можно было словить такси.
Ночка получалась светлой: луна, тонкая, как CD, сияла отчаянно, и отражаясь в лужах, пошло дрожали звёзды. Лужи с отраженьями звёзд казались прорехами в земной тверди: наступи – и провалишься в небо. Видимо, прошёл дождик, пока мы торчали в лаборатории.
– Уилл… – наконец подала голос Лиз.
– Что?
– Это было cool…
– Да уж. Но больше я тебе не стану уступать, если ты попросишь о чём-нибудь, что связано с моей работой и не подлежит разглашению! – раздражённо заявил я. Интересно, подумалось мне, кем мог быть тот тип, что шёл с Рудиным? А ну, если из "соответствующих органов"? И если бы мы всё-таки попались им? Тогда и Рудин бы меня не выгородил!..
– Не злись, – Лиз взяла меня под руку, – не порть впечатление. Ты сегодня весь вечер был такой джентльмен… Как нежно ты меня на руках нёс… С таким, как ты, не пропадёшь – волевой и решительный… настоящий русский бойскаут!
Она толкнула меня бедром.
– А ты – противная американская девчонка, – помолчав, объявил я.
Увы, – сходу не смог придумать ничего более язвительного.
САЙТ 12
Время, когда должна была начаться реализация плана "Ч", неумолимо приближалось. Мы со Стивой теперь каждый день занимались подготовкой к выполнению своей части плана. Работы было много, и мы приходили в лабораторию первыми – уже несколько дней подряд, так же, как и сегодня. Я погрузился в свои дела, а друг мой, сидя за пультом, изучал операционку Ильича, консультируясь с её автором и успевая с ним же болтать на посторонние темы:
– Ну что, Владимир Ильич, прочитали книжку, которую я вам загружал? – вполуха слышал я Стивин голос.
– Это которую?
– "Розовое мыло", Владислава Белобокина.
– Прочитал…
– И как впечатление?
– Да как вам сказать, батенька… Я долго шевелил извилинами, соображая, почему автор дал такое название. Потом понял: это напоминание читателю.
– Напоминание? О чём напоминание?
– О том, что после прочтения сего творения надобно вымыть руки с мылом. Можно и с розовым.
– Это ещё зачем?!
– А у вас, что, – разве не возникало такого желания? Странно, – у меня вот в настоящий момент нет рук, тем не менее, мне хотелось их вымыть… Читая, я подсчитал: в этой книге описано, – весьма, надо сказать, мастерски описано, – как по ходу развития сюжета персонажи: два раза блюют, восемь раз испражняются, четыре раза совершают грех Онана, сорок семь раз произносят матерные выражения, а уж сколько раз пускают ветры и имеют дело с разного рода нечистотами – я и со счёта сбился…
Стива хмыкнул:
– Это всё, что вы можете сказать о "Розовом мыле"?
– Нет, не всё. Должен заметить, что "Розовое мыло" вдохновило меня на литературное творчество, и я решил свои силы попробовать на сем почтеннейшем поприще…
– Неужели?
– Представьте себе! Я даже сочинил кое-что, да позволено мне будет назвать это кое-что стихотворением… Вот послушайте:
О, Русь!.. Особен твой формат:
Твои сыны умели
Окно в Европу прорубать,
И в космос выбить двери.А после дел великих тех
Помыться б не мешало;
Намылим всё, умоем всех -
Лишь мыла бы хватало!
Стива захихикал и обернулся ко мне:
– Слыхал, Илюха?! А что – мне нравится!
Раздался шелест: раздвинулись автоматические двери, и в лабораторию явился Рудин. Бросив бодрое: "Приветствую!", он сразу прошёл к пульту, и первым делом, нагнувшись, взглянул на монитор, одновременно вытряхивая локоть из рукава плаща.
Стива поднялся, уступая шефу место. Рудин занял его кресло и устремил нахмуренный взор на экран, а потом – словно спохватившись – быстро перевёл взгляд на притихшего Мстислава.
– Стива, – ты опять? – взирая на моего друга, укоризненно произнёс Рудин.
Мой друг расправил плечи и выпрямился, при этом покачнулся, но, переступив с ноги на ногу, затем встал твёрдо, гордо задрав бородёнку. Зажужжали, поворачиваясь, камеры:
– Как я понимаю, уважаемый Михаил Потапович, вы вновь уличаете нашего юного соратника в самоодурманивании? – раздался надтреснутый картавый тенорок.
– Неймётся ему… – проворчал Рудин, отворачиваясь к пульту.
– Михал Потапыч, я в полнейшем порядке… Мне Илья даже за руль разрешает садиться… после этого… – начал оправдываться Стива.
– Надо было запретить Бацу показывать вам нейростимулятор, – покачал головой Рудин.
– Э, батенька, – позвольте с вами не согласиться! – заблеял Ильич из динамика. – Запретительные меры в таких делах неэффективны. Вспомнить хотя бы сухой закон в американских Штатах. Или ваш антитабачный закон, принятый в две тыщи шестнадцатом году…
– Что ж, по-вашему, следовало позволить народу заниматься самоугроблением?
– Да я о другом… Не запрещать следствия, а понять причину – вот что нужно! Нужно понять, – почему люди употребляют тот или иной дурман? Какая людская потребность вызывает сие?
– "Потребность…" "Причина…" – проворчал Рудин. – Испорченность, неразумие – вот причина!
– Так ли? Люди нуждаются в каждодневном удовольствии, пусть и самом пустяковом – будь то мятная пастилка либо солёный анекдот, папироса или рюмка коньку, кому что, дабы отвлечься от бесцветного и безвкусного течения будней. Люди желают раскрепощения. Встряски. Праздника, наконец, бегства от серенького существования, что делается возможным с помощью, например, алкоголя. Это очень глубокая и насущная людская потребность, и вы это не можете отрицать. Человечья природа жаждет опиума для народа – и гони природу "сухим" или антитабачным законом, она будет искать иного способа взять своё. Запретили одно – явилось другое. Я разумею сию нейроэлектрическую забаву, за которую вы вечно корите нашего Мстислава. Посему, забирая один способ удовлетворения насущной потребности, надобно взамен предлагать другой. Иначе (Ильич произнёс это слово с ударением на "и"), иначе запрет не возымеет ожидаемого действия, а только лишь усугубит положение. Да-а, а вы как думали, батенька?
САЙТ 13
Итак, – началось!..
Пришёл момент реализации плана "Ч"!
Ещё вчера я топтал улицы Питера; сейчас же, крепко сжимая в правой ладони ручку чёрной прямоугольной сумки, по московским улицам приближался к железнодорожному вокзалу.
Несмотря на то, что детство моё прошло в Москве (в Петербург я перебрался в студенческие годы), вблизи Белорусского вокзала мне приходилось бывать только два раза в жизни. Первый раз – давным-давно, школьником. А второй раз – сегодня. И теперь, дожидаясь поезда, я слонялся около вокзальных помещений.
Двое полицейских, которые патрулировали территорию, стоя неподвижно, словно скульптуры в чёрных кожаных куртках, на ступенях у входа, провожали меня взглядом каждый раз, когда я входил в здание и выходил из него. Мне это было неприятно, и я удалился, встав под арку, выводящую к платформам.
Отсюда мне была видна часть площади и пути со стоящими составами. С площади доносились убаюкивающие и невразумительные, как бульканье голубиной стаи, звуки привокзальной толпы. Периодически откуда-то издалека доносились сигналы поездов, словно кто-то резко дул в гигантскую детскую свистульку; через несколько секунд равномерно грохали колёса; небесный глас объявлял прибытие очередного поезда.
Я зевнул и передёрнул плечами – стоял нежаркий август с пасмурным серым небом. К тому же я не выспался – со всеми этими предкомандировочными дорожными сборами и технической подготовкой времени всегда оказывается недостаточно. Я даже с Лиз толком не успел попрощаться. Чёртова спешка… Ещё и Рудин подгонял. Хотя, в принципе, я его понимал. Причины для спешки имелись. Слова Рудина о том, что началась психоэра и процесс идёт и ускоряется, подтверждались.
Процесс шёл, пожалуй, даже быстрей, чем мы все ожидали. О том свидетельствовали теперь уже не только новости научных сообществ, но даже и бульварная пресса (она во всё проникает шустрее прочих и всё узнаёт раньше всех), в чём я мог убедиться, глазея на заголовки газетных и журнальных обложек, видные мне в киоске напротив: "Телепатический блютуз", "Человек, который убил Интернет" (рядом на фотке улыбался доктор Енг из Северной Кореи, который как-то приезжал с визитом в наш Институт), "Управление сознанием"…
Управление сознанием, точнее, – общественным сознанием, по-моему, и без наших технологий прекрасно удавалось всем этим газетам и журналам. Свидетельством и следствием этого были людские разговоры, телепередачи, и даже появлявшиеся в изобилии анекдоты, связанные с мозгокомпьютерными технологиями.
Да, Рудин был прав – удержать то новое, над чем мы трудились, под контролем и в секрете оказалось невозможно. Новое стремительно разрасталось повсеместно. Некоторые умельцы, владевшие портативными "Интендиксами", почерпнув сведения из научно-популярных изданий, пытались самостоятельно прокладывать психовиртуальные сети. У некоторых даже получалось. Неуклюже, конечно, но мне, как профессионалу, любопытно было наблюдать эту самодеятельность.
В одной из подмосковных школ, как сообщали новости, завёлся кружок "Юный психовиртуал". Стали появляться странные ребята, неформалы, которые именовали себя психопанками, психерами, или просто психами. Их отличительной особенностью были пряди волос, окрашенные в серебристый цвет, и ногти, покрытые особым отражающим лаком – казалось, что на кончиках пальцев они носят десяток крошечных зеркал. Зеркала, и вообще отражающие поверхности пользовались у них особым вниманием. Эмблемой психопанков, которую они носили на шее на цепочке, был медальон с изображением глаза – так называемый "Глаз Народа", поскольку глаза – тоже зеркало, зеркало Души. А их самих поэтому называли какое-то время "одноглазниками"; позже, с ростом количества пользователей Психонета и популярных психосайтов в ряды "Одноглазников" вливалось всё больше людей, и название перестало обозначать кличку психопанка.
Словом, повторюсь – процесс шёл, Психонет развёртывался. А я направлялся корректировать этот процесс.
Первым пунктом на предназначенном мне пути был маленький подмосковный городок, в котором родился и вырос наш шеф.
САЙТ 14
Мой новый знакомый, школьный учитель Георгий, оказался лёгким в общении и гостеприимным человеком. Я рассчитывал остановиться в гостинице, но он очень настойчиво приглашал меня к себе домой. И, узнав, что живёт он один, я согласился.
Выйдя на закате последними из двухэтажной кирпичной школы, мы вдвоём направились к нему домой. Георгий предложил мне располагаться в зале, а сам удалился на кухню.
Утомлённый дорогой и проделанной работой, я с удовольствием опустился в кресло, накрытое мягкой велюровой накидкой тинно-зелёного цвета. Положив кисть правой руки на прохладную полировку круглого столика, я оглядел комнату.
Слева от меня вздымался до потолка и тянулся до самого окна тёмно-бурый шкаф-стенка, весь в проступающих из древесной глуби узорных разводах. На высоте полутора метров в нём поблескивала прямоугольная ниша с зеркалом и обычными для подобного места предметами – чей-то фотопортрет в рамке, фигуристая парфюмерная ёмкость, мелочь вроде ключей и расчёсок. Слева и повыше от ниши находились полки, на которых с однообразной солдатской строгостью вытягивались собрания сочинений. Вставать не хотелось, и я прищурился, тщась прочесть – чьих?
– Вот и чай, – объявил Георгий, на входе в зал задев головой тайские колокольчики и исторгнув из них зовущий в иные сферы перезвон.
Поставив на столик две чашки, Георгий уселся в кресло по другую сторону столика, расслабленно выдохнул и шмальнул с пульта по "плазме". Экран осветился.
Георгий поднёс чашку к губам и шумно хлебнул чаю, не отрывая взгляд исподлобья от мелькающих картинок.
Новости закончились, начали показывать какой-то фильм.
Вытянув ноги и положив их одну на другую, я погрузился в полусонное оцепенение. Далеко впереди, за моими вытянутыми ногами, на экране разворачивалось действие. Я не вникал в него.
Фильм был старый, чёрно-белый, знакомый, но его название не хотело вспоминаться. Герой ухаживал за героиней, она, белозубо улыбаясь, ускользала, звучала музыка и пение героя – ну, знаете, такое, характерное для старых фильмов, когда звук как-то слегка "отодвинут" вглубь и раздаётся словно в большом зале. В пении старательно подчёркивалась дикция, а музыка налетала скрипичным вихрем такой наивной сердечности, какая была свойственна только тем, любовь-орловским и фред-астеровским фильмам.
– Люблю старые фильмы… – с почему-то виноватой – или мне так показалось? – улыбкой кивнул на экран Георгий.
Подобрав ноги к креслу и откашлявшись, я поёрзал… и вдруг посетившая мысль освежила меня от дрёмы.
Я покосился на Георгия. Что, если я так и сделаю?… Он ничего не почувствует и ни о чём не догадается… а я заодно проверю настройки сети… и, в конце концов, – ведь в этом нет ничего противозаконного или аморального…
Решившись, я сел поудобнее и сосредоточился.
Взгляд мой был по-прежнему устремлён к телеэкрану, но своим внешним зрением теперь я ничего не видел, кроме расплывчато-калейдоскопического вращения световых пятнышек, которое отодвинулось и не мешало. Основную часть пространства перед моим внутренним взором заняло чисто-чёрное поле "рабочего стола". Слева внизу на этом поле с готовностью вынырнула на белом фоне синяя буква "Р" в красном ободке – иконка Психонета. Я вдавил её взглядом, и в центре чёрного поля появилось прямоугольное окошечко, в котором объёмно чернели буковки, образующие слово "Подключиться".
Вновь нажатие.
В чёрноту словно булыжник уронили – по "рабочему столу" прошли волны, и с краёв он посветлел, стал бежево-рябым, а затем к моим глазам вынырнул пёстрый рой дробящихся и сливающихся ярлычков – всё, я вышел в Психонет.
Та-ак, теперь курсор взгляда сюда… так…клик, ещё клик… подключиться к сознанию Георгия было нетрудно. Ещё клик… вот я и в папке "Мой внутренний мир"!
Преимущества, которые я, как профессионал в мозгокомпьютерных технологиях, имел, давали мне немало, и не переставали обеспечивать меня маленькими занятными открытиями, – открытиями в прямом и переносном смыслах, – ведь, согласитесь, разве неинтересно залезть в душу ближнего своего и покопаться там как следует, особенно, если он ничего об этом не подозревает? Но, как истинный профи, я не злоупотреблял своими возможностями; да и сами возможности эти были пока ещё не столь велики – их развитие находилось в начале своего пути.
…Так, – открываем файл потокового воспроизведения сознания (ПВС)… Если вы ещё "чайник", и не наблюдали ПВС, – попробую описать, как это выглядит. Значит, вы оказываетесь как-будто бы в темноте кинозала, каким он был полвека назад, причём на самых задних рядах, откуда, если обернуться и поднять голову, видны бьющие из бойниц кинобудки лучи проекции, расширяющиеся над головами зрителей к экрану. Только при потоковом воспроизведении сознания вы видите не один или два, а множество лучей, целый сноп их. Некоторые из них безжизненно-серые, прямые и неподвижные, как застывшие струи льда, с надписью "off-line", а другие, на которых надпись "он лайн" – светлые и, словно бесчисленными пылинками, роящиеся точечками мыслесигналов и молниеобразными зигзагами ассоциаций. И каждый из этих лучей сам свивается из пневмоволокон (пневмоволокно – тонкий, далее неразложимый трек психических процессов).
Я приблизился к лучу "он лайн" и погрузился в него…
Ага, вот первое волокно, здесь почти точно, с лёгкими искажениями из-за индивидуальных особенностей восприятия Георгия, дублировалось действие фильма, который он сейчас смотрел по телевизору – ну естественно, иначе и быть не может, он захвачен просмотром любимой картины… Но дубляж перемежался посторонними картинками – это для меня тоже было привычным зрелищем. Тестируя в Институте так называемые "параллельные процессы мышления", я многажды наблюдал подобное, и знал, что, когда человек, скажем, смотрит свой семейный фотоальбом или любимый фильм, то есть воспринимает эмоционально закреплённые образы, – одновременно он ощущает в себе "течение" потока образов ассоциированных. То есть, глядя любимый фильм глазами, одновременно мы "смотрим" своим внутренним зрением другой "фильм", в котором показывается череда воспоминаний обстоятельств, сопутствовавших ранешним, давним просмотрам того, "внешнего" фильма.
Я погрузился в другое волокно.
Волнообразно и вяло колеблясь в воздухе, по руслу луча медленно плыли тэги: "дневники учеников", "конфликт с завучем", "ремонт труб"… То есть, значит, фильм полностью не отвлёк его, мыслишки о работе промелькивают и выныривают в потоке его сознания…
Я вышел наружу.
О! А это что за такое яркое пневмоволокно вдруг зажглось?!
Погружение в его светящуюся желейную мякоть сопровождалось звуком, напоминающим всхлип.
По руслу проходил многосоставный пакет файлов. Я торопливо, чтоб успеть, проникал в каждый из них, и переживания Георгия, лишь поверхностно регистрируемые им самим, в каждый текущий момент становились моими. Я чувствовал то, что чувствовал в данный момент Георгий: довольно сложное переживание, смешанное из влюблённости, нежности, грусти. Я видел, как из волокна, в котором я ощущал всё это, к разрозненным мелькающим переживаниям сочувствия протягиваются трещащие разряды ассоциаций в другой луч, в тот, где шёл дубляж фильма.
Моё восприятие искрой скользнуло по проводам Гошиных ассоциаций. От кадра, где персонаж танцевал степ, разбрызгивая лужи, ассоциации шли также в другой луч, к звуковым файлам… я открыл и их – там звучала совсем не та музыка, что по телевизору… ага, значит, то, что он сейчас реально слышит и видит в фильме, у него связывается с иными образами…