Эрагон кивнул. Арья выхватила меч, и вместе они придали побоищу такой вид, словно здесь один отряд вооруженных людей просто схватился насмерть с другим отрядом. Это была отвратительная работа, но они быстро с ней управились, ибо оба совершенно точно знали, какие ранения должны были получить воины, чтобы оказаться побежденными, и Эрагон больше уже не пытался отлынивать. Когда они подошли к тому человеку, которому Эрагон вдребезги разнес грудную клетку, Арья сказала:
– Тут мы мало что можем сделать. Такие повреждения не скроешь. Придется оставить его так, как есть, и надеяться, что люди решат, будто ему на грудь лошадь наступила.
Они пошли дальше, и последним на очереди был тот офицер, командир патруля. Его усы теперь совершенно обвисли и торчали клочьями, утратив все свое былое великолепие.
Чуть расширив пробитую тем камешком дырку у него в голове, чтобы она напоминала треугольную рану, оставленную острием копья, Эрагон на мгновение задержался возле убитого, созерцая его печально повисшие усы, а потом сказал:
– А ведь он был прав.
– Насчет чего?
– Мне нужно оружие, настоящее оружие. Мне нужен меч. – Вытерев пальцы краем рубахи, он огляделся, пересчитывая тела. – Все, кажется, да? Дело сделано. – Он подобрал свои разбросанные доспехи, снова завернул их в тряпицы и засунул на дно заплечного мешка. Затем поспешил следом за Арьей, которая уже успела подняться на небольшой пригорок.
– Теперь нам нужно постараться вообще избегать больших дорог, – сказала она. – Мы не можем рисковать еще одной встречей с отрядом Гальбаторикса. – И, указав на опухшую окровавленную руку Эрагона, заметила: – А это тебе бы следовало привести в порядок, прежде чем мы двинемся дальше. – Она не дала ему времени даже ответить, а просто сжала его неподвижные пальцы и сказала: – Вайзе хайль!
Эрагон невольно застонал, когда его пальцы сами вправились в суставы, а порванные сухожилия заросли и вновь стали подвижными; ободранные в клочья костяшки пальцев тоже мгновенно затянулись новой кожей, прикрыв сочившуюся кровью плоть. Когда кончилось действие заклятья, он несколько раз сжал и разжал руку, проверяя, полностью ли она исцелилась.
– Спасибо, – сказал он Арье, удивленный тем, что она проявила подобную инициативу, тогда как он и сам был вполне в силах исцелить себя.
Арья выглядела смущенной. Отвернувшись от него и глядя куда-то вдаль, она сказала:
– Я рада, что сегодня ты был рядом со мною, Эрагон.
– И я рад, что ты со мной.
Она улыбнулась ему мимолетной неуверенной улыбкой. Они еще немного постояли на этом холме, поскольку ни тому, ни другому не хотелось вновь пускаться в путь. Затем Арья вздохнула и сказала:
– Нам бы надо идти. Тени становятся длиннее, того и гляди на дороге еще кто-нибудь появится и поднимет тревогу, увидев это воронье пиршество.
Спустившись с пригорка, они двинулись в юго-западном направлении под углом к дороге, петляя в раскинувшемся вокруг море травы. А за спиной у них стервятники уже начинали, кружась, спускаться с небес.
Тени прошлого
В ту ночь Эрагон сидел, уставившись на жалкий костерок, и жевал лист одуванчика. Их обед вообще состоял из различных кореньев, семян и листьев, которые Арья собрала поблизости. Поскольку ели они все это "сырьем", обед получился не слишком аппетитным, однако Эрагон все же воздержался от того, чтобы разделить его с птичкой или кроликом, которых в тех местах было видимо-невидимо, поскольку не хотел ловить на себе неодобрительные взгляды Арьи. Тем более после их сражения с вооруженным патрулем и самого Эрагона тошнило при мысли о том, чтобы отнять у кого-то жизнь, пусть даже у животного.
Было уже поздно, а им завтра надо было пораньше выйти в путь, однако Эрагон не делал ни малейшей попытки лечь спать, как и Арья, впрочем. Она сидела под прямым углом к нему, подтянув к подбородку колени, обхватив их руками и пристроив на них голову. Ее широкая юбка лежала вокруг нее на земле, точно разметанные ветром лепестки цветка.
Опустив голову на грудь, Эрагон растирал правую руку левой, пытаясь избавиться от засевшей где-то в глубине боли. "Мне нужен меч, – думал он. – А пока его нет, надо было бы создать хоть какую-то защиту для рук, чтобы каждый раз не уродоваться, нанося противнику удар. Но если надеть, скажем, перчатки с мягкой подкладкой толщиной в несколько дюймов, то это будет выглядеть по меньшей мере смешно. Они будут слишком толстыми и неуклюжими, в них будет слишком жарко, но самое главное, нельзя же всю оставшуюся жизнь ходить, не снимая перчаток". Он нахмурился. Напряг кисть руки, изучая косточки на тыльной стороне ладони. "А что будет, если я ввяжусь в очередную схватку, когда на мне будет кольцо Брома? Его ведь сделали эльфы, и мне, скорее всего, не стоит беспокоиться о том, что я могу разбить этот сапфир. Но если я ударю кого-то, а на пальце у меня будет это кольцо, то я не просто вывихну несколько суставов, а размозжу все косточки в кисти. Потом еще вопрос, сумею ли я устранить нанесенный себе ущерб…" Эрагон сжал кулак и медленно поворачивал его перед собой, глядя на глубокие тени, пролегшие между выступившими костяшками пальцев. "Я мог бы придумать такое заклинание, которое остановит любой предмет, движущийся с опасной скоростью, чтобы он не смог коснуться моих рук. А что, если это окажется валун? Или, скажем, целая гора? Да я же просто убью себя, пытаясь это остановить! Ну, ладно, если перчатки и магия не годятся, тогда хорошо бы иметь при себе несколько этих "аскудгалмн", "стальных кулаков", созданных гномами". И Эрагон с улыбкой вспомнил гнома Шрггниена, который вставил себе в основание каждого пальца, в том числе и большого, стальные острия. Эти острия позволяли Шрргниену наносить любой удар, почти не опасаясь боли, и были чрезвычайно удобны, ибо он мог по желанию и вынуть их. Сама идея этого изобретения очень нравилась Эрагону, но он пока не был готов к тому, чтобы просверлить отверстия в собственных суставах. "И кроме того, – думал он, – кости у меня тоньше, чем у гномов, может быть даже слишком тонкие, чтобы служить опорой такому острию и по-прежнему служить мне так, как и полагается нормальным суставам. Так что "стальные кулаки" – идея не слишком удачная, но, может быть, вместо этого я мог бы…"
Низко склонившись над сжатыми в кулаки руками, он прошептал одно лишь слово:
"Фаэфатан".
И тут же тыльная сторона его ладоней начала чесаться, словно он упал в заросшую жгучей крапивой канаву. Ощущение было таким сильным и неприятным, что ему хотелось вскочить и хорошенько почесаться, раздирая кожу ногтями. Усилием воли он остался на месте и стал смотреть, как на коже над каждым суставом образуется плоская беловатая лепешка толщиной в полдюйма. Это походило на те жесткие мозоли, которые образуются у лошадей на внутренней стороне бабок. Удовлетворившись размером созданных утолщений, Эрагон приостановил поток магии и стал изучать новую "защиту". Над костяшками пальцев у него теперь возвышалась целая горная гряда.
Хотя руки его и стали более тяжелыми и неуклюжими, но двигать пальцами он мог вполне прилично. "Это, может, и уродство, – думал Эрагон, потирая наросты на правой руке ладонью левой, – может, люди и станут над этим смеяться и фыркать, когда заметят, но мне все равно, потому что своей цели это "уродство" вполне послужит, а может, и я благодаря ему в живых останусь".
Трепеща от сдерживаемого возбуждения, он ударил по торчавшему из земли валуну. Удар он почувствовал, услышал и приглушенный стук, однако боли почти не испытал – примерно с тем же успехом он мог ударить по доске, накрытой несколькими слоями материи. Чрезвычайно вдохновленный успехом, он достал из мешка кольцо Брома и надел холодный золотой обруч на палец, удостоверившись, что соседняя "опухоль" несколько выше вправленного в перстень сапфира. Свои наблюдения он снова проверил, с силой ударив по тому же камню. Единственным последовавшим звуком был глухой стук плотной кожи о несокрушимую поверхность валуна.
– Что это ты делаешь? – спросила Арья, глядя на него сквозь рассыпавшиеся черные пряди волос.
– Ничего. – Потом он все же вытянул перед собой руки и показал ей свои достижения. – Я подумал, что это неплохая идея, поскольку мне еще, видимо, придется в ближайшем будущем наносить удары противнику.
Арья изучила его разросшиеся суставы и заметила:
– Но тебе будет трудно надевать латные перчатки.
– Я всегда могу их разрезать, чтобы рука поместилась.
Она кивнула и, отвернувшись, вновь уставилась на огонь.
Эрагон откинулся назад, опершись на локти, и вытянул перед собой ноги, страшно довольный тем, что теперь совершенно готов к любому сражению, которое может подстерегать его в ближайшем будущем. А дальше он и не пытался заглядывать, потому что тогда непременно стал бы спрашивать себя, как же все-таки им с Сапфирой победить Муртага или Гальбаторикса, и тогда, конечно же, паника запустила бы в его душу свои леденящие когти.
Эрагон, не мигая, смотрел на мерцающие огоньки в глубине догорающего костра, словно пытаясь сжечь в этом "адском пламени" все свои заботы и сомнения. Но непрерывное мерцание огня вскоре убаюкало его, приведя в дремотное состояние, и какие-то не связанные между собой обрывки мыслей, звуки, образы и ощущения стали проплывать над ним и сквозь него, словно хлопья снега, падающие с тихого зимнего неба. И вдруг в водовороте этих "снежинок" возникло лицо того солдата, что просил у него пощады. Эрагон снова и снова видел, как он плачет, снова и снова слышал его отчаянные мольбы, снова и снова чувствовал тот хруст, похожий на хруст сухой ветки, когда своими руками сломал несчастному шею.
Эти воспоминания были столь мучительны, что Эрагон стиснул зубы и нервно засопел, раздувая ноздри. Он весь покрылся холодным потом. Он не находил себе места; он мечтал прогнать этого враждебного призрака, но это ему не удавалось. "Уходи! – кричал он в душе. – То была не моя вина. Если уж кого ты и должен винить, так Гальбаторикса, а не меня. Я не хотел убивать тебя!"
Где-то в темноте, окружавшей их со всех сторон, завыл волк. И ему тут же откликнулись волки во всех концах равнины; их голоса, становясь все громче, сливались в некую нестройную песнь. От этого жутковатого пения у Эрагона волосы на голове зашевелились, а по рукам поползли мурашки. Затем на какое-то мгновение голоса волков слились в некий единый вопль, очень напоминающий боевой клич идущего в атаку кулла.
Эрагон, охваченный неясной тревогой, неловко заерзал, и Арья тут же спросила:
– В чем дело? Неужели волки тебя тревожат. Ты же знаешь, они нас не тронут. Они просто учат своих волчат охотиться и не позволят, чтобы их детишки приближались к существам, которые так странно пахнут.
– Дело не в тех волках, что там, – сказал Эрагон и зябко обхватил себя руками. – Дело в тех волках, что вот здесь. – И он постучал себя по лбу.
Арья кивнула – это было какое-то резкое, птичье движение, свидетельствовавшее о том, что она не принадлежит к людской расе, хоть и предстает в человеческом обличье.
– Да, это всегда так бывает. Чудовища, порожденные разумом, куда страшнее тех, что существуют на самом деле. Страх, сомнение и ненависть искалечили куда больше людей, чем дикие звери.
– И любовь, – заметил Эрагон.
– И любовь, – согласилась она. – А также алчность, ревность и все прочие собственнические инстинкты, которые свойственны чувствующим расам.
Эрагон подумал о Тенге, таком одиноком в своем полуразрушенном замке Эдур Итиндра, склонившемся над своими драгоценными грудами книг в поисках, в постоянных поисках очередного ускользающего "ответа". Но вспоминать этого отшельника при Арье он не стал, ему казалось неуместным в данный момент обсуждать это странное знакомство. Вместо этого он спросил:
– А тебе разве не тяжело убивать?
Зеленые глаза Арьи сузились и стали как щелки.
– Ни я, ни еще кто-либо из представителей моего народа не едим плоти животных, потому что нам невыносимо причинять боль другому существу для того лишь, чтобы утолить собственный голод, и ты еще имеешь наглость спрашивать, тяжело ли нам убивать? Неужели ты действительно так плохо понимаешь эльфов, что считаешь нас хладнокровными убийцами?
– Нет, конечно же, нет! – запротестовал Эрагон. – Я совсем не это имел в виду.
И, очень старательно подбирая слова, пояснил:
– Я спрашивал об этом Рорана перед атакой на Хелгринд. Во всяком случае, вопрос звучал примерно так: "Что ты чувствуешь, когда убиваешь? Что ты должен при этом чувствовать?" – Он слегка задумался, глядя в огонь. – Ты же видишь, как смотрят на тебя те воины, которых ты лишаешь жизни? Ты воспринимаешь их, как реальных людей?
Арья плотнее обхватила руками колени и задумалась. Пламя костра чуть метнулось вверх, подпалив кружившуюся над костром ночную бабочку. "Ганга", – прошептала Арья и чуть шевельнула пальцем. И бабочка, трепеща невзрачными крылышками, тут же улетела прочь. Не поднимая глаза от горящих валежин, Арья сказала:
– Через девять месяцев после того, как я стала посланником, и, честно говоря, единственным настоящим посланником, направленным моей матерью к варденам, я совершала путешествие из лагеря варденов в Фартхен Дуре в столицу Сурды, которая тогда еще только стала независимым государством. Вскоре после того, как я и мои спутники покинули Беорские горы, мы встретились с бандой бродячих ургалов. Мы с удовольствием оставили бы мечи в ножнах и продолжили свой путь, однако ургалы, в соответствии со своей потребностью завоевать честь и славу в бою и благодаря этому укрепить свое положение в своем племени, требовали сражения. Силой мы их превосходили, ибо среди нас был Велдон, тот человек, что сменил Брома на посту предводителя варденов, и нам не составило особого труда отогнать ургалов подальше. В тот день я впервые отняла чью-то жизнь. И потом это не давало мне покоя много недель, пока я не осознала, что непременно сойду с ума, если буду продолжать думать об этом. Многие, кстати, так и не могут остановиться и в итоге становятся настолько гневливыми, настолько подверженными своим горестным настроениям, что на них уже больше нельзя положиться; или же сердца их превращаются в камень, и они утрачивают способность отличать правое от неправого.
– И как же тебе удалось договориться с самой собой?
– Я подробно рассмотрела все те причины, которые привели меня к убийству, и твердо поняла, что поступила по справедливости. Удовлетворенная этим, я спросила себя, является ли наше дело достаточно важным, чтобы и впредь оказывать ему поддержку, даже если это, вполне возможно, вынудит меня убивать снова. А потом для себя я решила: как только я начну думать о мертвых, то сразу же постараюсь представить себе, что вернулась домой и нахожусь в садах дворца Тиалдари.
– И это помогло?
Отбросив волосы с лица, Арья заткнула их за ухо и сказала:
– Да, помогло. Единственное противоядие от разрушительного действия яда насилия – это поиск мира внутри собственной души. Это целительное средство не так-то легко получить, но оно стоит любых усилий. – Она помолчала и прибавила: – А еще помогает дыхание.
– Дыхание?
– Да, медленное, регулярное дыхание, как когда медитируешь. Это один из наиболее эффективных способов успокоиться.
Следуя ее совету, Эрагон принялся методично вдыхать и выдыхать, стараясь сохранять ровный темп и изгонять из легких весь скопившийся там воздух. Через минуту узел у него под ложечкой почти рассосался, брови раздвинулись, и призраки убитых врагов уже не казались ему столь материальными. Волки снова завыли, и он, испытав легкое смятение, стал слушать их вой без страха; эти звуки словно утратили ту силу, что способна была смутить его душу.
– Спасибо тебе, – сказал он Арье; та в ответ лишь грациозно качнула подбородком.
Потом они с четверть часа молчали, и наконец Эрагон сказал:
– А вот ургалы… – И умолк, словно не зная, как изложить терзавшие его сомнения. – Как ты думаешь, Насуада права, что позволила им присоединиться к варденам?
Арья подобрала какую-то веточку, лежавшую у подола юбки, и принялась крутить ее в точеных пальцах, изучая этот жалкий кусочек дерева с таким видом, словно он содержал некую тайну.
– Это было смелое решение, и я просто восхищаюсь ею. Она всегда действует исключительно в интересах варденов, какой бы ни была цена этого.
– Она огорчила многих, приняв предложение Нар Гарцвога.
– И вновь завоевала их расположение и верность с помощью Испытания Длинных Ножей. Насуада на редкость умна, когда дело доходит до поддержки собственного авторитета. – Арья швырнула веточку в костер. – Я ни малейшей любви к ургалам не испытываю, но не испытываю к ним и ненависти. В отличие от раззаков, они исходно не злые существа, просто они слишком любят войну. Это очень важное отличие, даже если особого утешения оно и не приносит тем семьям, которые стали их жертвами. Мы, эльфы, и раньше вступали в союз с ургалами и снова заключим союз с ними, если возникнет такая необходимость. Это, так или иначе, вполне плодотворный союз.
Ей не нужно было объяснять, почему это так. Многие свитки, которые Оромис предложил Эрагону прочесть, были посвящены как раз ургалам, особенно один: "Странствия Гнаэвалдрскальда"; эта история заставила его понять, что вся культура ургалов основана на боевых действиях. Ургалы могли повысить свое общественное положение только за счет налетов на другие селения – ургалов, людей, эльфов или гномов, не имело никакого значения, – или же за счет побед в поединках с соперниками, порой смертельных. И когда наступала пора выбирать себе мужа, самки ургалов отказывались считать жениха достойным внимания, если он не сразил в бою по крайней мере троих соперников. В результате каждое новое поколение ургалов было вынуждено вызывать на бой как своих ровесников, так и представителей старшего поколения и рыскать повсюду в поисках возможности доказать свою военную доблесть. Эта традиция так глубоко въелась в их плоть и кровь, что любая попытка подавить ее заканчивалась неудачей. "По крайней мере, ургалы действительно те, за кого себя выдают, – думал Эрагон. – А это куда важнее, чем многие иные качества, свойственные, например, людям".
– Как это получилось, – спросил он, – что Дурза смог устроить засаду ургалов на тебя, Гленвинга и Фаолина? Неужели вы не пользовались никакими защитными чарами?
– У них были заколдованные стрелы.
– Значит, эти ургалы были колдунами?
Арья закрыла глаза и покачала головой.
– Нет. Это была черная магия, одно из изобретений Дурзы. Он весьма радовался, применяя подобные штучки в Гиллиде, например ко мне.
– Не знаю, как тебе вообще удалось так долго ему сопротивляться. Я же видел, что он с тобой сотворил.
– Это… это было нелегко. Я воспринимала мучения, которым он подвергал меня, как некое испытание на пути служения главной цели, как некий способ доказать себе, что никакой ошибки я не совершила, что я действительно достойна символа иавё, "уз доверия". До некоторой степени я была даже рада этому испытанию.
– Но все же и эльфы не до конца способны противостоять боли. Поразительно, что тебе удавалось столько месяцев скрывать от него местонахождение Эллесмеры.
Арья даже слегка порозовела от гордости.