Всех их споро захомутали, засадили в острог. С поднявшимся оказалось трудней прочих – был он вправду зело лют, двух гридней голыми руками задавил. Живьем взять так и не вышло – на копья подняли, как медведя.
Но и оставшегося хватило. Тетерю увели в пыточную, долго вызнавали всю подноготную. Оказалось, что сам-то он не лембой, конечно, но поблазнился Кащеевым златом, согласился ему служить. И не один он такой в Тиборске. Да и в других русских княжествах уж верно имеются у Кащея соглядатаи, только о них Тетеря не знает.
А вот тиборских всех назвал поименно. Целый день и целую ночь еще после того шла в Тиборске большая облава. Еще четверых изменников выявили, да при них – еще с десяток лембоев.
Обнаружились лембои в самых разных местах, в том числе и при княжьем дворе. Правда, только на малых службишках – из-за гнусности нрава и непременно перепутанных пол одежды на виду они быть не могут.
Архиерей с волхвом тоже сиднем не сидели. Кроме лембоев в тереме Тетери и других изменников сыскалась и иная нечисть. В том числе Шерстнатый, что князя чуть не задушил. Как уж он визжал, когда отец Онуфрий ему в глотку святой воды залил!..
Обо всем этом воевода гордо и доложил Глебу. Мол, теперь в Тиборске-то уж точно ни единого лембоя не осталось! Просчитался Кащей, не вышло у него княжество обезглавить!
Единственное, о чем Самсон так и не доложил – так это о кинжале серебряном. Зато наведался к все еще болящему Бречиславу, положил оный кинжал на стол, поглядел строго боярину в глаза и велел рассказывать все без утайки.
– Сам понимаешь, Бречислав Всеславич, о половине я уж и сам догадался… – погладил седую бороду воевода.
– Не Всеславич, – слабо усмехнулся боярин. – Волхович я. Волха Всеславича сын старшой. Бречислав Гнедой Тур прозываюсь…
– А кинжал серебряный потому что…
– Оборотни мы, Самсоныч. Перевертыши.
Глава 14
Иван слез с огромного волка и восхищенно цокнул языком. Эх и лепота же!
Дивный вид открывался отсюда. Каменные кремли и церкви, деревянные терема, стена крепостная змейкой вьется, башенками вздымается. Любо-дорого поглядеть на этот древний град, красу и гордость всей Руси.
– Городишко какой-то маленький и грязненький, – фыркнул Баюн, высунув голову из котомки.
– Понимал бы что, – дал ему щелчка Яромир. – Это ж сам Киев, матерь городов русских!
– А почему он матерь, коли мужеского полу? – задумался Иван.
– Двуснастный, видать, – пожал плечами Яромир. – Или еще как – кто их, городов, разберет. Вот я когда на закат путешествовал, так бывал в городе дивном – Венеции. Она вот, понятно, баба. Причем красивая до одури – вместо улиц речки махонькие, по ним лодочки плавают диковинные, гондолами прозываемые…
– Неужто так и называются? – поразился Иван.
– Ага. Эти фрязины вообще народ дикий, неотесанный…
Иван подумал еще немного и неуверенно спросил:
– Яромир, слышь… А если Киев городам матерь – кто тогда отец?
– А нету отца. Может, был когда, в стародавние времена, да видать утек. Наплодил на Руси всяких городов, городков и городишек – и дал деру.
Иван с Яромиром спустились с холма и двинулись садами и огородами к Златым вратам. Вблизи стольный град производил более удручающее впечатление, чем издали. Слишком хорошо еще помнилось страшное лето, когда смоленский князь Рюрик Ростиславич взял Киев оружием и устроил великий погром. Разграбил до основания, да еще и петуха красного пустил. Подолье сжег, Верхний город, в соборах и монастырях иконы и священные сосуды чуть не метелочкой выгреб…
Конечно, с тех пор минуло уж три с половиной года. Сколько-то Киев отстроился, снова взметнул к небу терема, смотрильни и шлемовые купола. Но все едино вид у него оставался грустный и печальный, а следы пожарищ и посейчас еще проступали то тут, то там.
– Когда-то Киев знал истинное величие, был наипершим среди русских городов, – задумчиво молвил Яромир. – Но те времена прошли…
– Чего так? – нахмурился Иван.
– Ну как чего… Теперь-то князья уж не стремятся княжить именно в Киеве – им и свои вотчины любы… Вот хоть брат старшой князя Всеволода, Андрей, Боголюбским прозванный… Он ведь Киев взял копьями – но княжить в нем не восхотел. Брата своего меньшого посадил на княжение, Глеба. Отдал Киев, как старую рубаху, из которой вырос. Так что слава этого города в прошлом… Будущее – за другими городами, молодыми. За Владимиром, за Суздалем, за Переяславлем…
– И Тиборском нашим еще! – поддакнул Иван.
– А это уж если с Кащеем управимся…
В Киеве было потеплее, чем в Тиборске, Новгороде и даже Чернигове. Но все равно изрядно продувало. Мороз-Студенец в этом году что-то разлютовался. Словно животом старик мается, ищет, на ком злобу сорвать.
Яромир сразу потащил Ивана к Бабиному торжку, где собирались вольные киевские гости. Он торопился – неровен час, Добрыня Ядрейкович уже уехал. Двух седмиц, правда, еще не прошло, но из-за холодов мог и раньше отплыть.
Считаные дни остались до того, как Днепр покроется льдом. Все реки на полуночь уже заледенели. Если упустить купеческие лодьи, придется ждать до весны или ехать сушей.
Сушей, конечно, поехать нетрудно. Три четверти пути уж сушей проделали, можно и последнюю часть. Но это до морского берега только – а дальше как? Яромир таки Серым Волком прозывается, а не Усатым Китом. По воде он Ивана не повезет.
В поисках сосватанного Садко купца Яромир обегал весь торжок. Иван, коему было дивно просто поглазеть на стольный Киев-град, тащился следом раззявой, глаза на все выкатывал. Пальцами тыкал во все подряд, ахал изумленно. На церкве Святого Феодора, высунув язык, молитву выцарапал – удачу в путь накликать.
– Народу-то, ить, народу!.. – восторгался Иван. – Сколько тут народу-то, а, Яромир… Яромир?..
Яромира рядом не было. Утек куда-то. Иван поискал его было, дернулся туда и сюда, да решил, что оборотень его сам проще сыщет. Что ему, с волчьим-то носом.
– А ты не знаешь, сколько тут народу, киса? – спросил он у сидящего в котомке Баюна.
– Много, – сварливо ответил тот.
– Ну сколько? – не отставал Иван. – Пять тем? Шесть? Семь?
– Да что я их, считал, что ли? – фыркнул кот. – Сказку вот сказать могу – как Киев строился, откуда есть пошел… Хочешь сказку про старого князя Кия, что его основал?
– Не, про Кия я уже слышал. Нянька Пелагея еще в детстве сказывала. Посейчас помню – у него еще два брата было, Щек и Хорив.
– Ну и пошел ты в дупу тогда, сука тупая, – огрызнулся Баюн.
– Киса, ты не обижайся! – встревожился Иван. – Я ж не отказываюсь! Ты про другое про что расскажи! Ты ж сказок-то знаешь – ого!
Баюн недовольно заворчал. Но рассказывать сказки он действительно любил до невтерпежу, так что неохотно буркнул:
– Про что?
– Ну… а вот князь Кий – он из какого племени был?
– Из полян.
– А поляне – это кто?
– Русы это. Четыре было раньше главных племени русов – поляне, древляне, кривичи и дреговичи. Потом перемешались все и перепутались. Как харчи в свекольнике.
– А взялись они откуда? И почему русами назвались, если поляне и древляне?
– А вот про это у меня сказка как раз есть интересная! – оживился Баюн. – Рассказать ли?
– Расскажи, конечно! – обрадовался Иван.
– Ну слушай, только не жалуйся потом. Жил, значит, в стародревние времена на полудень от нынешнего Киева некий славный народ. Жил себе, жил, жил, жил… пока не расплодился так, что стало слишком тесно. Царь тамошний прозывался Словен, и было у него три сына – глупых, злобных, да драчливых. Как и все люди. Вы вообще народ сволочной, двуногие. Суки. Видит царь, что сыновья его растут, взрослеют и наглеют – неровен час, батьку с трона спихнут. Призвал их пред свои мутные очи, да говорит: сыны вы мои милые, сыны мои любимые… валите отсюда к чертям. Ну те намек поняли, собрали манатки, собрали людей побольше – полстраны небось увели! – да и пошли себе куда глаза глядят. Великое переселение народов. Шли-шли, пока не разругались. Родные братья – как же не разругаться-то? Странно, что до драки дело не дошло. Порешили они тогда разойтись в разные стороны. Старшой пошел на закат, середульний меж закатом и полуночью двинул, а меньшой прямо на полуночь потопал. И пришли они все в новые земли. Но если ты думаешь, что боженька им райские кущи приготовил… то подумай еще. Пришли все они на земли хоть и новые, да уже заселенные. Но делать нечего – жить-то где-то надо. Мужики они были честные, поэтому честно сказали местным жителям: валите отсюда к чертям. Те сваливать не захотели – чего это вдруг? Начались драчки, битвы. Потом постепенно закончились. Пришлецы во всех трех случаях победили и остались жить. А смешавшись с местными, породили три новых народа, названные в честь трех братьев, трех вождей. Чех, Лях и Рус. Три брата, три народа. Все братские, да сволочные…
– Эй, киса, ты что так неуважительно? – насупился Иван.
– А за что мне вас уважать, двуногие? – фыркнул Баюн. – Вот меня есть за что уважать – я кот. А вы все сволочи. Дальше сказку будешь слушать?
– Буду.
– Значит, дальше было так. Чех привел свой народ в большую долину, окруженную горами, оглядел с холма Ржип сторону вольную, широкую, с лесами и рощами, лугами и нивами и сказал: станете жить в довольстве, а горы будут служить вам охраною от врага.
– И чего? – спросил Иван.
– Да наврал, как водится. Чехов с той поры только и делали, что били все кому не лень. Франки били, моравитяне били… А нынче они под тевтонами. Вечные холопы. Их и дальше все бить будут, зуб даю.
Иван зачем-то пощупал свои зубы.
– Но из чехов хотя бы холопы вышли хорошие, – продолжил Баюн. – Послушные. Из ляхов даже и этого-то не получилось. Они не стали ждать, пока их другие побьют – сразу сами между собой же передрались до кровавых соплей. После этого, конечно, все подряд стали их завоевывать – да тоже не на добро себе. Воевать-то ляхи никогда не умели, зато бунтовать у них дюже хорошо получалось. Даже поверье пошло – кто, мол, ляхов завоюет, у того в державе сразу все кувырком пойдет, а спустя время держава и совсем развалится. Недаром же слово "ляхи" так на слово "лихо" похоже. Одно лихо от них и есть.
– А третий брат? – с нетерпением спросил Иван.
– А третий брат был вообще редкий лодырь и дурак, – злобно промяукал Баюн. – Прямо как ты. И потому у вас, русов, все обернулось хужей всего. Который век уж в грязи живете, дерьмо жрете. Вы-то ведь народ вообще дурной и никчемный…
– Киса, я те ща усы вырву! – разозлился Иван.
– Потом вырвешь, – хлопнул его по плечу подошедший Яромир. – Торопиться надо.
Яромир таки разузнал о Добрыне Ядрейковиче, но торопиться действительно следовало. Торговый гость аккурат утресь выехал из Киева по Боричеву ввозу и сейчас должен быть на берегу Почайны-реки. Сказывал, сегодня уже отплывет.
До реки Иван с Яромиром бежали со всех ног. Оборотиться волком у самых киевских стен Яромир не посмел – слишком много зевак, неизбежно увидят. Пойдут потом по всей Руси кощуны о княжиче на сером волке…
На их счастье, якоря купцы еще не отдали, паруса еще не подняли. На лодью сноровисто грузили мешки да вьюки… хотя не на лодью. При ближнем рассмотрении оказалось, что на воде покачивается целый струг – да большой, вместительный! Сажен пятнадцати в длину, а то и свыше.
У сходней стоял русобородый детинушка с объемистым животищем. Не старый еще, хотя и не молодой. Одет пышно, богато, на ногах сапожки алые, сафьяновые. Иван глянул на них с грустью, спрятал ногу за ногу, стыдясь своих лаптей. Он хотел прикупить в Киеве новую обувку, да позабыл – а там уж поздно стало.
– Поздорову тебе, боярин, – поклонился детине Яромир. – Ты ли будешь Добрыня Ядрейкович, торговый гость новгородский?
– Я самый и есть, – пробасил купец. – А ты кто будешь, добрый человек? С чем пожаловал?
– Яромиром прозываюсь, – ответил волколак. – С просьбишкой к тебе пожаловал. И с приветом от знакомца твоего.
Грамотку от Садко Добрыня прочел со всем вниманием. Просьбу Яромира выслушал. Но соглашаться не спешил. Пристально обозрев пыльных с дороги путников и особенно задержав взгляд на их неказистой обувке, он хмыкнул:
– Я бы и рад, конечно, на борт вас взять… Садко удружить мне не жалко, человек он хороший, и я ему две ногаты должен… Только струг-то, он того, не бездонный. Загружен уже по самую маковку струг-то мой. Товару-то вы с собой много ли везете?
– Товару мы с собой вовсе никакого не везем, – сказал Яромир. – Все что везем – вот мы сами, оба-двое, да котомки со скарбом.
– А, паломники, значит, – понимающе протянул Добрыня. – Паломничество – дело доброе…
– Нет, и не паломники. Просто путники.
– Ну, мне до ваших целей дела нет, – сказал Добрыня. – Только, как я уж сказал, струг мой полон людей и товару, а плыть ему ох и неблизко… Не могу я вас за просто так взять, хоть за вас и Садко просил.
– А коли мы тебе кунами заплатим? – тряхнул похудевшим за время пути, но все еще звонким кошелем Яромир.
– Да что мне твои куны? – расплылся в улыбке Добрыня. – У меня мошна у самого туга. Дивись-ка, сколько добра на струг погрузил! А пуще того в Киеве расторговал!
– Ишь оно как, – цокнул языком Яромир. – Почитай, большую деньгу поднял?
– То ли нет! – подбоченился Добрыня. – Торговал я в Киеве и тканями дорогими, и маслами оливковыми, и фруктами сладкими, и орехами грецкими, и деревьями заморскими. Кипарисом, тисом, самшитом. Тис – для мебели, самшит – для гребней, кипарис – для икон. Все сгодится, все в дело пойдет. А отсюда в Цареград повезу и того богаче товару! Да у меня там одних только подарков полный чердак!
– Каких подарков? – заинтересовался Иван. – Кому, от кого?
– Известно каких. От киевского князя цареградскому володыке. Зуб рыбий, соболей богатых, птиц охотничьих, да триста ведер медов хмельных.
– Да неужто у цареградцев меда своего нету? – усомнился Иван.
– Нету. Вина нарядные разноцветные – хоть шапкой черпай. А мед – только если от нас привезут.
Яромир смерил хитрым взглядом качающийся на воде струг. Тот и впрямь изрядно просел под тяжким грузом. Воду бортами черпать не собирается, но товару Добрыня навалил изрядно, не поспоришь.
– Гостинцы, значит, везешь, – протянул волколак. – Цареградскому володыке. Подарочки. А не много ли ему одному гостинцев будет?
– И я думаю, что вельми много, – сразу согласился Добрыня. – Но без этого как? Власть – она, Яромир… как по батюшке?..
– А неважно, просто Яромиром величай, без чинов.
– Так вот, власть – она везде одинакова. Везде любит, когда кланяются пониже, да подарочков подносят побольше. Что князья наши, что крули литвинские, что ханы половецкие. Всех одаривай, да уважение оказывай. А не одаришь или вдруг плохо одаришь – сам себе торговлю загубишь. Лучше уж поступиться малым.
– Триста ведер медов – это не так уж мало…
– Ну а иначе-то как? Цареград – он зело богатый, его меньшим не удивишь.
– А ты не богатый подарок задари, а редкий, – предложил Яромир. – Что-нибудь эдакое, чего даже в Цареграде не видывали.
– Это где ж я что-нибудь эдакое возьму-то? – прищурился Добрыня. – У тебя, что ли?
– А хоть бы и у меня. Есть у меня как раз в котомке диво дивное, чудо чудное, коего, об заклад бьюсь, даже в Цареграде ни у кого нет.
– Это что ж такое? – жадно засверкали глаза Добрыни.
– Диво диковинное, – продолжал разжигать ему любопытство Яромир. – Да не золото-серебро, не камни самоцветные, а живое чудо. Красоты неописуемой, да вдобавок еще и песни поет, и сказки рассказывает…
– Да неужто!.. – поразился Добрыня. – Неужто вы, робя, Жар-Птицу поймали?!
– Почти угадал, – открыл котомку Яромир. – Только не Жар-Птица это, а кот ученый. Говорящий.
Кот Баюн, которого почти час продержали взаперти, высунул злющую морду и первым делом обматерил всех троих. Иван невольно зажмурился – ну все, осерчает сейчас купец, погонит их взашей!
Но Добрыня Ядрейкович не осерчал. Напротив – расхохотался довольно и почесал Баюну подбородочек. Тот хрипло муркнул, но тут же зашипел.
– Да, говорящий кот – диво и впрямь диковинное, – согласился новгородец. – Но просто говорить и птицы могут. Вороны там, галки, скворцы… В Цареграде я чудесную птицу Попагал видел – болтает не хуже человека. И тоже, кстати, ругается на всех почем зря. А вот ты посулил, что кот этот еще и сказки рассказывать умеет?
– Умею, – неохотно сознался Баюн.
– Ну так расскажи что-нибудь, котофей котофеич. А я послушаю.
Баюн злобно зафырчал. Яромир прихватил его пальцами за ухо и велел:
– Давай, кошак, рассказывай.
– Да чтоб вас всех, суки… – прошипел Баюн. – Ладно, слушайте…
– Хотя погоди-ка, – перебил его Добрыня. – Эй, браты!.. Кончай работу, передых сделаем! Гляди-кось сюда, диво экое!.. Сейчас нас кот ученый сказкой позабавит!
Уже через несколько минут вокруг кота Баюна собралась вся команда струга. Темные и светлые, бородатые и безбородые, толстые и худые, все воодушевленно взирали на чудесного котенка. Добрыня распорядился принести и ведро хмельного меду, а к нему копченых закусок – самим оттрапезничать и новых знакомцев попотчевать.
– Жил, значит, да был во стольном граде Киеве поп, – тем временем замурлыкал сказку Баюн. – Нехороший человек. Сука. Глупый, жадный и брехливый. Все только и искал, где б что выгадать, да лишнюю деньгу урвать. Со всего брал. С родин брал, с крестин брал, бабка померла – тащи попу цельную куну, иначе, мол, царствия небесного не увидит. Однажды у него собака кусок мяса утащила, так он ее выследил и убил. Такая он был жирная сука в рясе.
Корабельщики слушали с интересом, похохатывали. Кто-то сунул коту ломтик свинины – он с урчанием его сжевал, не переставая говорить сказку:
– И вот однажды ходил поп по базару, искал себе рядовича в услужение. Искал, искал, да все казалось ему, что рядовичи плохи – то ленивы, то глупы, а то денег больно много требуют. Совсем уж отчаялся, да тут вдруг прямо навстречу ему выходит детина. Сам с оглоблю, в плечах сажень косая, рожа хитрая и лыбится во все зубищи. Говорит – так и так, слышал, добрый работник тебе нужен, батько. Я вот такой и есть, готов справно служить. Все умею, все могу. А поп ему – да не дорого ли возьмешь, сын мой? Приход-то у меня бедный, и сам я бедный. Сука. Ничо, говорит детина, сущий пустяк. Работать буду на тебя год – справно работать. Все делать буду, что скажешь и чего не скажешь. Все умею, все могу. Одежи мне вовсе не нужно, кормиться со скотом буду, полбой и овсом. А в уплату потребую одно только – три щелчка тебе по лбу. Ровно через год.
– И что поп?! – подался вперед кто-то из корабельщиков.
– Поп, конечно, призадумался, – продолжал Баюн. – Он, знаешь, хоть и глуп был, да все ж сообразил, что дело нечисто. Это какой же дурак станет год задарма трудиться, чтоб только потом хозяина три раза в лоб щелкнуть? То ли сумасшедший перед ним, то ли кой-чего хужей гораздо… Даже принюхался поп – не пахнет ли от детины серой? Ну или вином хотя бы.
– И как, пахло?