Яромиру такого внимания со стороны царицы не досталось, зато уж другие поляницы только что волосья друг другу не драли за право рядом присесть. Наперебой выспрашивали, кто он, Яромир, таков, чем славен да известен, кто родители его, да не хвор ли чем, не болен ли. Вызнав, что сыном он приходится самому Волху Всеславичу – сперва не поверили, на смех подняли. Но когда Яромир представил в доказательство нож заветный, со знаком отцовским – облепили волколака еще теснее.
А уж как поляницы обрадовались говорящему котику! Баюн аж разомлел от такого внимания и только временами огрызался, напоминая, что он все ж таки не домашний котофей, а кровожадное лесное чудище. Гладящие его девицы тоже опрокидывали чарку за чаркой, заедали хмельной мед и цветные вина мясом да сластями. И с каждым часом становились все краснее и задорнее.
Уж и не сказать, что се суровые воительницы, ходящие дозором по степи богатырки!
Разнежившийся, раскормленный вкусностями Баюн лениво мурлыкал поляницам сказку. Те попросили что-нибудь доброе и веселое, про любовь. Баюн подумал-подумал и принялся баять историю о нищей девице по прозвищу Золушка – мол, в золе потому что всегда изгвазданная ходила.
– Значит, захотела эта Золушка тоже на гульбу, со всеми, – сказывал Баюн. – Но не в лохмотьях же, верно? Пошла она тогда на кладбище, на мамину могилу и ревет ревмя – ой я бедная-несчастная, ой, матушка родная, пожалей!.. Ну мамка тогда из могилы-то поднялась, да и говорит: заткнись, Золушка, не реви, сука! Вот тебе платье с жемчугами, вот тебе лапти хрустальные, только заткнись! Ну Золушка же их хвать сразу и на гульбу! А там ее царевич увидал и сразу такой – я б сплясал! Ну и пошли они плясать. Всю ночь плясали. Царевич уже хотел начать крепкую дружбу, но Золушка ему такая – не-не, я так не могу, я девка невинная, намеков ваших не понимаю. Ну и сбежала. А лапоть один хрустальный потеряла… ну или в рожу швырнула. Царевич его подобрал и пошел, сука, всем девкам подряд примерять. Не ленивый был, видать. Ну и нашел себе эту Золушку в конце концов, да и женился на ней, сука.
Поляницы загомонили, радуясь счастливому концу. Недовольной осталась только Синеглазка. Она нахмурилась, насупилась и сказала:
– Глупая какая-то сказка. Царевич совсем дурной был, что ли? Целый вечер с девкой на гулянье плясал… и что, в лицо-то не запомнил?
– Он ей, наверное, в лицо-то и не смотрел… – хмыкнул Яромир.
– Так я разве не сказал? – спохватился Баюн. – Гулянье-то ряженое было. Все в личинах скоморошьих.
– Влюбился в девицу в личине? – загоготал Иван. – Точно дурной. А вдруг под этой личиной волчиха страшная?
– Ладно, допустим, по лицу не мог признать, – стояла на своем Синеглазка. – Но все равно – как так вышло, что этот хрустальный лапоть только одной девке-то подошел? У нее что, нога была такая кривульная, что ни у кого больше такой не было?
– Конечно, – наставительно сказал Баюн. – Это ж хинская сказка.
– Чья?..
– Хинская. Про страну хинов не слышали, что ли?
– Иваныч про них рассказывал, – вспомнил Яромир. – У них еще глазки такие узенькие-узенькие.
– Точно, они, – подтвердил Баюн.
– Ну хорошо, хинская сказка, – пожала плечами Синеглазка. – И что это меняет?
– То и меняет. Девица эта, которая по-нашему Золушка, а по-хински Хой Гуниан, ноги и вправду имела вот такие вот крохотные и кривенькие – ну чисто свиные копытца. Косолапила ужасно. И именно с этой девицы в стране хинов пошел обычай бинтования ног.
– Это что еще?
– А это у них там девкам еще в малолетстве ноги вот эдак в тряпицы закручивают и потом годами так держат, чтобы стали крошечными-хаврошечными.
– Зачем?!
– А вы вот зачем себе уши дырявите и железки в них вешаете?
– Для красоты!
– Вот и они для красоты.
Синеглазка фыркнула, невольно поглаживая свисающие с ушных мочек тяжелые серьги. Вчера, когда она билась с Иваном в мужском платье, их на ней не было. А вот сегодня приоделась, прихорошилась. Яромир зыркнул в сторону – там еще лежал забытым кожаный чехольчик с узором из алых нитей. Стягивающий его шнур с кисточками был ослаблен, выказывая белу свету содержимое – зеркальце и кисет с белилами.
Ивану, видно было, Синеглазка тоже пришлась по сердцу. Он то и дело бросал на нее масленые взгляды, но руки не распускал, ласковых слов на ухо не шептал. Все-таки не кто-нибудь, а богатырка, поляница! Да пуще того – царица поляниц! Так что Иван восхищался прекрасной Синеглазкой втихомолку.
Но она явно ожидала от него более решительных действий. Так и не дождавшись, царица наклонилась к Ивану и негромко сказала:
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь.
– И до сих пор не влепила мне оплеуху?! – удивился Иван.
– Зачем же? – лукаво улыбнулась Синеглазка. – Я ведь теперь твоя невеста…
– Это с каких еще пряников?! – испугался княжич.
– Ты меня победил в единоборстве, – объяснила царица. – У нас такой закон. Если мужчина побеждает поляницу, она обязана выйти за него замуж.
– А если я не хочу?! – опешил Иван.
– Желания мужчины значения не имеют. Ты меня победил – значит, теперь ты на мне женишься и будешь меня любить.
– А если не буду?
– Будешь. Куда ты денешься.
С этими словами Синеглазка хлопнула в ладоши. Поляницы, словно только того и ждали, поднялись и гуськом вышли из шатра. То и дело они оглядывались на красного как рак Ивана и сдавленно хихикали. Одна волокла сонного, обожравшегося Баюна.
Последним, ведомый под руки двумя девушками, вышел Яромир. Иван рванулся было за ним, но Синеглазка преградила ему дорогу и решительно толкнула на подушки.
– Куда же ты, суженый мой? – нежно пропела царица. – Сегодня ты ночуешь в моем шатре.
Ночевать в шатре Иван нисколько и не возражал. Хороша была собой Синеглазка-богатырка, гораздо хороша. Но женитьба – это шаг серьезный, нельзя же вот так, только познакомились и сразу…
– Или, может, считаешь, что покраше себе найдешь? – гневно скрестила брови царица. – А ну, подай зеркальце мое чудесное!
Иван торопливо исполнил повеление. Синеглазка с любовью подышала на гладкое стекло, потерла его рукавом и вопросила:
– Свет мой зеркальце, скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех милее, всех румяней и белее?
– Ты, только ты, – прозвучал из зеркала ласковый голос.
Иван аж глаза выпучил – эвона диковина какая!
– Видал? – гордо приосанилась Синеглазка. – Зеркальце у меня премудрое, всю правду говорит, на любой вопрос отвечает, ни словечком не солжет!
– Где достала такое?! – подался вперед Иван.
– От бабушки досталось. А той – от ее бабушки. А той – от прабабушки. А та с чьего-то трупа сняла, когда набег делали. И вообще, что тебе до глупой стекляшки, когда тут я? – промурлыкала Синеглазка, усаживаясь Ивану на колени. – Доложили мне богатырки мои верные, что не на коне ты ко мне приехал, а на волке огромадном… Видно, сильный ты воин, раз зверя лесного оседлал… и муж должен быть зело сильный… Люблю таких… Ну, скажи, о чем ты теперь думаешь?
– О тебе, – расплылся в глупой улыбке Иван.
– Да, я это уже чувствую… – зарделась Синеглазка.
Она прильнула к Ивану жарким телом, и тот подумал, что утро вечера мудренее. В конце концов, он ведь и впрямь победил ее – саму царицу поляниц! Это, как ни посмотри, самый что ни на есть подвиг!
А по подвигу – и награда.
– Что ж, тогда, душа-девица, соизволь-ка обнажиться! – невольно сложил стих княжич.
Глава 17
Пресветлый князь Глеб только и мог, что языком цокать. Хорош был щит! Чрезмерно хорош даже! Сколько уж Глеб повидал щитов, но таких – не доводилось. Невесомый почти, тонкий, но прочный, словно стальная стена в вершок толщиной!
Отец Онуфрий поведал, что сей щит зовется Дланью Господней. Святому мученику Иоанну Воину некогда принадлежал. Долгие годы сберегался в одном дальнем монастыре, но пришла пора стряхнуть пыль с древней реликвии.
– Володей, князь, – произнес архиерей. – Пусть надежной тебе будет защитой.
Хорош был щит. Но меч оказался не хуже. Меч, что подарил князю Всегнев Радонежич.
Где волхв Даждьбога его раздобыл – сказать отказался, но крылась в сем заветном клинке истинная мощь. Тоже легкий, тонкий, но доску толстую разрубил одним ударом, платочек шелковый на лету рассек! А по булатной кромке словно расцветали пламенные узоры.
За то и носил меч свое имя – Перунов Огонь.
– Это, правда, не кладенец, – проворчал Всегнев. – Но подлинного кладенца сейчас днем с огнем не сыщешь.
– Сейчас? – прищурился отец Онуфрий. – А раньше то ли можно было сыскать?
– В былые времена немало водилось всякого чудесного оружия, – презрительно глянул на него Всегнев. – Лук-самострел, топор-саморуб, дубинка-самобойка, палица-буявица… да где их сейчас сыскать? Что уцелело – то по схронам древним припрятано, чарами надежными скрыто. А что не уцелело – того и вовсе нет. Разучились люди умные вещи делать.
– А чего это разучились-то вдруг? – съехидничал архиерей. – Поглупели, что ли?
– А то сам не знаешь?! – разозлился волхв. – Можно подумать, незнамо тебе, кто за то в ответе?!
– Незнамо! Кто?!
– Да вы, кто ж еще! Вы, долгополые, крестопузые! Негоже, негоже, бог накажет!.. – скривился волхв. – Из-за вас все и перевелось!
– Ты на меня-то не вали, рожа язычная! – толкнул волхва грудью архиерей. – Ишь, нашелся тут!.. Я ему все мечи-кладенцы поломал, подумать только!
– Не ты, не ты, а все едино из-за тебе подобных!
– Так, а ну-ка ша! – рявкнул князь Глеб. – Умолкли оба, стихли! Не то обоих велю в острог посадить, охолонули чтоб! Не посмотрю, что божьи служители!
Отец Онуфрий пробурчал насчет того, что божий служитель здесь только один, но вполголоса. У него еще с прошлой свары не все синяки зажили. Да и Всегнев Радонежич по сей день ходил с вот такенной дулей под глазом. Друг на друга они по-прежнему смотрели волками, и без пригляду в одной горнице князь их не оставлял.
– Из всех кладенцов, что в мире бытовали, я только про один доподлинно знаю, – проворчал волхв. – У брата твоего он, княже. Преславный кладенец, Самосек ему имя. Даже не знаю, где этот хитник его раздобыл…
– Повезло дураку, – мрачно сказал Глеб. – Он вообще удачлив не по заслугам. Все задаром дается.
– Известно, боги дураков любят, – усмехнулся Всегнев. – Они ж ровно дети малые.
Облаченный в новую сброю, Глеб сызнова оглядел себя в зерцале медном и подбоченился. Не горделив был князь тиборский, щеки никогда особо не надувал, но сейчас он себе понравился. И то – с таким-то мечом, с таким-то щитом! Тут поневоле заважничаешь.
Меченоша Ворох взирал на сие ревниво, с легкой обидой. Он-то как раз всегда горд был, что зело добротно снаряжает своего князя. Никогда тому жаловаться не приходилось. Всегда только самое лучшее было, самое нарядное и дорогое.
Конечно, он понимал, что таких меча и щита в его оружейной нет. Откуда им там взяться? Но верному слуге все едино было досадно.
С поклоном в светлицу вошел тиун, доложил, что у кремлевских ворот гости стоят, князя видеть желают. Да не простые то гости, а послы господина Великого Новгорода – явились конно, людно и оружно.
Глеб такого пропустить никак не мог, конечно. Задвинул в ножны Перунов Огонь, препоручил податню Длань Господню и скоро спустился в сени. А оттуда вышел во двор, где уже хорошо слышен был громкий стук в ворота и рев, исходящий совсем будто из бычьей глотки:
– Отворяй, князь! Гости к тебе приехали – бухие, но замецательные!
Глеб мотнул головой, и створки ворот разошлись в стороны. На кремлевский двор стали въезжать тяжеловооруженные всадники в белых плащах с крестом. Впереди всех – высоко вздернувший подбородок литвин с золотыми волосами и толстомясый детина с кистенем на поясе.
А чуть поодаль – эко диво! – живой псоглавец!
– Кто такие?! – гаркнул Глеб, уперев руки в бока.
– Я есть Бэв д’Антон, сын графа… – начал было литвин.
– Это Бова-королевиц, он со мной! – пьяно махнул рукой детина.
– Да ты сам-то что за рожа?! – спросил Глеб.
– Васька я, Буслаев! – обиделся детина. – Али не признали?!
Глеб глянул на него с большим сомнением. Ясное дело, он слыхал, что за человек Василий Буслаев. О нем на Руси разве что глухой не слыхал. Байстрюк старого посадника Буслая. Убийца святого старца Пилигрима. Лиходей из лиходеев, от которого весь Новгород стонет.
А вот спутника Васьки князь и вправду не признал. Но тоже ясно, что ничего хорошего. Вокруг Буслаева хороших людей отродясь не водилось – одна только пьянь и рвань. И эти еще с ним, витязи немецкие… и даже с ручным псоглавцем!
– Нужны ли нам этакие вои-то, княже? – хмуро спросил подошедший отец Онуфрий. – Они же еретики. Паписты. Они крестятся слева направо.
– Воевода, что скажешь? – обратился к Самсону Глеб.
– Скажу, что вот этак, кулаком, биться сподручно! – показал свой огромный кулак Самсон. – А вот этак, пальцами врастопырку, много ль навоюешь?
– То-то и оно, – согласился Глеб. – Все нужны, отче. Вместе Кащея разить нужно, а не врозь.
– Вот люблю такого князя! По душе ты мне теперь! – обрадовался Буслаев и полез целоваться. Глеб брезгливо отстранился. – А я ведь к тебе и не с пустыми руками! С подароцком! Всем Новгородом собирали гостинец, ты уж не погнушайся!
Подарочек Глебу понравился куда больше тех, кто его привез. Новгородская Первая Гильдия прислала Тиборску денег. Согласно грамотке, написанной старостой Садко, все члены "Ивановского ста" внесли свою лепту, никто не пожелал остаться в стороне. Володей, мол, князь, да смотри – на пустяки и забавы не профукай. Вложись в мечи и щиты, в коней быстрых вложись, да в воев хоробрых.
Глеб малость посерчал, что ему, полновластному князю, купецкие люди наказы делают. Но злата и серебра прислано было действительно изрядно, так что остыл он быстро. Тепло поприветствовал в своем стольном граде и Бову-королевича, и всех его витязей, и даже Ваську Буслаева. Только потребовал, чтоб вели себя в гостях смирно и безобразий никаких не чинили. Иначе не посмотрит, что они тут все добрые молодцы – посадит в острог, на холодную.
Буслаев с Бовой дали слово честное, богатырское, и вместе пошли в корчму.
Но на тот день это оказались еще не все гости. Уже вечером к тиборским воротам подъехал еще всадник. На сей раз всего только один – но этому одному Глеб обрадовался больше, чем всем предыдущим, вместе взятым.
Ведь не кто-нибудь в Тиборск приехал – сам Илья Муромец! Вот уж это в самом деле славный богатырь, честь и гордость всей земли Русской!
– Иваныч! – от души обнял его Бречислав. – Добрался наконец-то! Сколько лет, сколько зим!
– Бречиславка, друже! – стиснул боярина Муромец. – Эх, постарел ты, брат, постарел! А еще Волхович!
– Да куда ж мне до тебя, Иваныч!
Стоящий неподалеку Глеб чуть нахмурился. Ему послышалось, что Муромец назвал его боярина как-то не так, неправильно. Он же Бречислав Всеславич – а сказано было вроде что-то иное…
Хотя неважно. Сдает, видать, старик, вот и обмолвился, запамятовал. Лет-то ему уж столько, сколько люди не живут. Неизвестно даже, будет ли от него прок в сече… ну да неважно. Илья Муромец – он одним видом своим врага устрашит, а своих ободрит. На то и былинный богатырь.
– Пожалуй, Илья Иваныч, пожалуй ко мне, в княжий терем! – радушно возгласил Глеб. – Хлеб-соль, перины пуховые, угощу от души, пир в твою честь устрою!
– Это хорошо, – пробасил Муромец. – Пир – это всегда хорошо. Ехал я долго, устал с дороги. Так что от хлеба да соли не откажусь. И еще б водицы испить.
– Водицы?.. – моргнул Глеб. – Эй, там, принесите Илье Иванычу водицы студеной, колодезной!
– Не, княже, я о водице-то иносказательно молвил, а мне б с дороги-то… ну сам понимать должон, чать, не маленький, – укоризненно глянул Муромец.
– А, это вон туда, за угол, – махнул рукой Глеб.
– Благодарствую.
Пир закатили в тот же день. Весь люд тиборский собрался на честного богатыря Илью Муромца поглазеть! Старик от такого внимания даже малость стушевался, но медовуху хлестал целыми жбанами. А в сумерках с княжьими гриднями да боярскими детьми отправился по городу гулять, по маковкам церковным из луков постреливать. Отец Онуфрий очень с того сердит остался, но смолчал – все ж почетный гость.
А двумя днями спустя к стенам Тиборска нагрянули и еще гости. На сей раз – не с заката, а с восхода, из Серебряной Булгарии. Целая дружина булгар и башкир, почти две сотни конных. Возглавляли их славные богатыри – Урман, Тау и особенно славный Акъял. Князь лично вышел к нему, облобызался, принял грамотку от булгарского царя Салима.
Говорилось там, что владыка волжских булгар очень обеспокоен тем, что творит их с Тиборском общий сосед – злокозненный Кащей-бабай. Булгария соседствует с его землями издревле и ни разу еще не видела оттуда ничего хорошего. Вот с Тиборском, Владимиром, Муромом и Рязанью… ну, по-разному случалось. Когда ссорились, когда мирились. Когда мы к вам с набегом, когда вы к нам. Не друзья закадычные, но и не вороги лютые.
А Кащей… с ним так не выходит. На него набега не сделаешь – по черным-то болотам да дремучим чащобам. Там нечистая сила из-за каждого куста смотрит. А коли проберешься все-таки, протащишь храбрых батыров – так наткнешься на полчище людей псоглавых и людей-ящериц. На чудищ наткнешься железнобоких. И на великого аждаху о трех головах, что целое войско огнем залить может. Страшен Кащей-бабай, для всех страшен.
И если раньше он хотя бы держался в пределах своего царства, за заставы особенно не лез, то теперь все изменилось. Верный Акъял-батыр принес своему царю злую весть, поведал о коварных намерениях Кащей-бабая.
Так что тот протягивает князю русов руку дружбы. Предлагает твердый уговор заключить – коли Кащей на Тиборск нападет, так Булгария помочь придет. А коли на Булгарию – так Тиборск на выручку явится.
Очень понравились Глебу такие речи. По душе пришлись. Не сдержал даже чувств князь – улыбнулся широко, хлопнул богатыря Акъяла по плечу. Не каждый день такую радость на дом приносят.
Акъял порадовался, что Глебу радостно. И сказал, что вот эти две сотни – это только малая дружина. Его, Акъяла, собственная. Одну сотню он сам водит, другую – побратимы его, Урман-батыр и Тау-батыр. Десяток к десятку, все славные батыры. Умелые конники – и с луком хороши, и с саблей. С татаровьями Кащеевыми уже бились, и с псоглавцами единожды доводилось.
Но это только малая дружина. А когда Кащей-бабай сделает большой набег, военную силу дадут все города Булгарии. Биляр, Сувар, Ошель, Джукетау и сам Булгар Торговый. Только это уже подождать придется, такие важные дела в одночасье не свершаются.
Боярину Бречиславу Акъял тоже принес нежданную радость. С булгарским посольством приехал меньшой боярина брат. Финист попросил прощения, что пропадал без вести, и обстоятельно рассказал, где был, что видел. Поведал о воинстве Кащеевом, о рати его грозной, о собравшихся в Костяном Дворце чудищах.
После побега Финист сопроводил Акъяла до Булгара, а там задержался на пару дней – беседовал с царем Салимом. Не без подсказки хитроумного оборотня тот принял решение поддержать Тиборск.