Прямо или косвенно, но этот пес Завета уничтожил все преимущество, которое они приобрели после битвы при Менгедде. Сперва - убив двух колдунов высокого уровня в Сареотской библиотеке, и в их числе - Ютирамеса, давнего и могущественного союзника Элеазара. А затем - предоставив этому фанатику Пройасу рычаг для воздействия. Если бы не угрозы принца отомстить за своего "дорогого старого наставника", Элеазар никогда не позволил бы Багряным Шпилям поддержать Священное воинство в схватке на южном берегу. Шесть! Шесть опытных колдунов погибли в битве при Анвурате от стрел фанимских лучников. Укрумми, Каластенес, Наин…
Шестеро!
И Элеазар знал, что именно этого кишаурим и хотят… Обескровить их, при этом ревностно сберегая собственную кровь.
О да, он желал обладать Гнозисом. Так сильно желал, что это почти перевешивало другое слово - "кишаурим". Почти. Тем вечером в Сареотской библиотеке, наблюдая, как один человек противостоит восьми опытным колдунам при помощи сверкающего, абстрактного света, Элеазар позавидовал ему так, как никогда и никому прежде. Какая поразительная сила! Какая чистота управления! "Но как? - думал он. - Как?"
Гребаные свиньи Завета.
Когда он узнает все, что ему нужно, о кишаурим, неплохо было бы поработать с этим псом на прежний манер. Вся жизнь - лотерея, и кто знает, вдруг поимка этого человека окажется столь же значительным деянием, как и уничтожение кишаурим - в конечном итоге.
Вот в чем, решил Элеазар, недостаток Ийока. Он не в силах постичь тот факт, что при определенной ставке даже самая отчаянная игра стоит свеч. Он ничего не знает о надежде.
Те, кто пристрастился к чанву, ничего не знают о надежде.
При переправе Семпис казался не рекой, а чем-то большим.
Эсменет подъехала к ближайшему парому айнрити, сидя за спиной у Серве; ее одновременно пугала мысль о необходимости переправляться на спине у животного и восхищало искусство верховой езды Серве. Девушка объяснила, что, как всякая кепалоранка, она рождена в седле.
А это означает, мелькнула у Эсменет непривычно горькая мысль, что ноги у нее широко расставлены.
Потом, стоя в тени шуршащей листвы, она смотрела через реку, на оголенный северный берег. Эта нагота печалила Эсменет, напоминая ей о собственном сердце и о том, почему ей пришлось уйти. Но расстояние… Ее охватило ужасающее ощущение окончательности, уверенность в том, что Семпис, чьи воды казались ей добрыми, на самом деле безжалостен и что возвращения к ручью не будет.
"Я могу плавать… Я знаю, как плавать!"
Келлхус похлопал ее по плечу.
- Смотри лучше на юг, - посоветовал он.
Возвращение к конрийцам прошло куда легче, чем опасалась Эсменет. Пройас разбил лагерь у высоких стен Аммегнотиса, единственного крупного города на южном берегу. Они влились в поток, текущий в ту же сторону: отряды всадников, повозки, босоногие кающиеся грешники, - и все толпились на той стороне дороги, где тень пальм была погуще. Но путникам не удалось раствориться в толпе - их стало осаждать множество людей. По большей части Люди Бивня, но были среди них и гражданские, из числа тех, кто следовал за войском; и все они жаждали прикоснуться к краю одежды Воина-Пророка или испросить у него благословения. Как объяснила Серве, вести о том, как он противостоял нападению кхиргви, широко разошлись и привлекли к нему еще большее внимание. Когда путники добрались до лагеря, их сопровождала целая толпа.
- Он больше не укоряет их, - сказала Эсменет, в изумлении наблюдавшая за происходящим.
Серве рассмеялась.
- Здорово, правда?
И это вправду было здорово! Келлхус, тот самый человек, который много раз поддразнивал ее на вечерних посиделках у костра, шел среди преклоняющихся перед ним людей, улыбался, прикасался к щекам, говорил теплые, подбадривающие слова. Это был Келлхус!
Воин-Пророк.
Он взглянул на них, усмехнулся и подмигнул. Эсменет, прижавшаяся к Серве, чувствовала, как та дрожит от восторга, и на миг ее захлестнула дикая, необоснованная ревность. Почему она всегда проигрывает? Почему боги так ненавидят ее? Почему не кого-то другого, не того, кто этого заслуживает? Почему не Серве?
Но следом за этими мыслями пришел стыд. Келлхус приехал за ней. Келлхус! Человек, которого боготворили, пришел, чтобы позаботиться о ней.
"Он делает это ради Ахкеймиона. Ради своего наставника…"
Пройас расставил стражу вокруг конрийского лагеря, - как объяснила Серве, в основном из-за слишком большого числа людей, следующих за Келлхусом, - и вскоре они уже спокойно, без помех шли между длинными рядами полотняных палаток.
Эсменет говорила себе, что боится возвращаться, потому что это пробудит слишком много воспоминаний. Но на самом деле она, наоборот, боялась утратить эти воспоминания. Ее отказ покинуть прежнюю стоянку был безрассудным, отчаянным, жалким… Келлхус доказал ей это. Но то, что она осталась там, в некотором смысле укрепило ее - во всяком случае, так казалось Эсменет, когда она об этом думала. Там она ощущала уверенность в том, что должна защитить все, что окружало Ахкеймиона. Она даже отказывалась прикасаться к выщербленной глиняной чашке, из которой он тем утром пил чай. Подобные вещи стали словно бы фетишами, заклинаниями, которые обеспечат его возвращение. И еще присутствовало чувство гордости всеми оставленного человека. Все бежали, а она осталась - она осталась! Она смотрела на покинутые поля, на кострища, снова становящиеся землей, на тропинки, протоптанные в траве, и весь мир будто превращался в призрак. Лишь ее утрата казалась реальной… Лишь Ахкеймион. Разве не было в этом некоего величия, некой добродетели?
Теперь же она продолжила путь - что бы там Келлхус ни говорил об очаге и семье. Не значит ли это, что она тоже оставила Ахкеймиона позади?
Эсменет плакала, пока Келлхус помогал ей устанавливать палатку Ахкеймиона, такую маленькую и потрепанную, в тени величественного парчового шатра, который он делил с Серве. Но она была признательна ему. Очень признательна.
Эсменет думала, что первые несколько вечеров будет ощущать неловкость, но она ошиблась. Келлхус относился к ней с таким великодушием, а Серве с такой наивной простотой, что Эсменет чувствовала себя желанным гостем. Время от времени Келлхус смешил ее - как подозревала Эсменет, просто для того, чтобы напомнить ей, что она все еще способна радоваться. Иначе он либо разделил бы ее печаль, либо отошел бы в сторонку, чтобы не мешать ей страдать в уединении.
Серве была… ну, Серве как Серве. Иногда она словно бы забывала о горе, постигшем Эсменет, и вела себя так, будто ничего не произошло, и Ахкеймион мог в любое мгновение появиться на извилистой дорожке, смеясь или пререкаясь с Ксинемом. И хотя такая мысль оскорбляла Эсменет, на практике это оказалось странно успокаивающим. Уместное притворство.
В другие же моменты Серве выглядела полностью подавленной и угнетенной - из-за Эсменет, из-за Ахкеймиона и в не меньшей степени - из-за себя самой. Эсменет понимала, что отчасти это вызвано беременностью - она сама то хохотала, то ревела, как ненормальная, когда носила дочь, - но Эсменет обнаружила, что это довольно трудно терпеть. Она покорно спрашивала у Серве, что случилось, всегда оставалась мягкой и вежливой, но не могла избавиться от мыслей, которых сама стыдилась. Если Серве говорила, что плачет по Ахкеймиону, то Эсменет сразу хотелось спросить: "Почему?" Может, они были любовниками не одну ночь, а дольше? Если Серве говорила, что плачет по ней, Эсменет возмущалась. Что? Неужто она настолько жалкая? А если Серве просто ныла, Эсменет охватывало отвращение. Как только человек может быть таким эгоистичным?
Позднее Эсменет всегда бранила себя. Что бы подумал Ахкеймион о таких мыслях, полных горечи и недоброжелательства? Как он был бы разочарован! "Эсми! - сказал бы он. - Эсми, ну пожалуйста…" И Эсменет проводила одну бессонную ночь за другой, вспоминая все свои грубые слова, все свои мелкие жестокости и моля богов о прощении. Она же не имела этого всего в виду! Ну как она могла?
На третью ночь она услышала негромкое постукивание об холст палатки. Эсменет откинула полог, и в палатку нырнула Серве, пахнущая дымом, апельсинами и жасмином. Полунагая девушка с плачем опустилась на колени. Эсменет знала, что Келлхус не вернулся, потому что прислушивалась. Конечно же, у него были военные советы и растущая паства.
- Серча, - позвала Эсменет, охваченная материнской усталостью от необходимости утешать кого-то, кто страдает меньше тебя. - Что случилось, Серча?
- Пожалуйста, Эсми, пожалуйста! Прошу тебя!
- Что - "пожалуйста", Серча? О чем ты?
Девушка заколебалась. В темноте ее глаза превратились в две сверкающие точки.
- Не кради его! - вдруг воскликнула Серве. - Не кради его у меня!
Эсменет рассмеялась, но мягко, чтобы не ранить чувства девушки.
- Украсть Келлхуса… - произнесла она.
- Пожалуйста, Эсми! Т-ты такая красивая… Почти такая же красивая, как я! Но ты еще и умная! Ты разговариваешь с ним так же, как с ним разговаривают мужчины! Я слышала!
- Серча… Я люблю Акку. Я и Келлхуса тоже люблю, но… но не так, как ты. Пожалуйста, не бойся. Я не вынесу, если ты будешь меня бояться, Серча!
Эсменет считала, что говорит искренне, но позднее, умостившись рядом с Серве, она поймала себя на том, что злорадствует по поводу ее страхов. Она перебирала белокурые волосы девушки и вспоминала, как они рассыпались по груди Ахкеймиона… Интересно, подумала она, а трудно ли будет их выдрать?
"Почему ты легла с Аккой? Почему?"
На следующее утро Эсменет проснулась, терзаемая угрызениями совести. Ненависть, как говорили в Сумне, ненасытный гость и засиживается лишь в сердцах, ожиревших от гордости. А сердце Эсменет сделалось очень худым. Она посмотрела на девушку в полумраке. Серве повернулась во сне и теперь лежала лицом к Эсменет. Ее правая рука покоилась на выпуклом животе. Серве дышала тихо, словно дитя.
Как может такая красота жить в спящем лице? Некоторое время Эсменет размышляла над тем, что, как ей казалось, она видела. Странное ощущение раболепия, нервная дрожь, столь знакомая детям. Она вызвала у Эсменет улыбку. Но было там и нечто большее: аура скрытой жизни, предчувствие смерти, изумление при виде буйного карнавала выражений человеческого лица, вложенное в неподвижность единственной точки. Ощущение истины, узнавание всех лиц, сошедшихся воедино в этой точке. Эсменет знала, что это было ее собственное лицо, равно как и лицо Ахкеймиона или даже Келлхуса. Но самое важное - эта чудесная уязвимость. Спящее горло, как гласит нильнамешская пословица, легко перерезать.
Не это ли и есть любовь? Чтобы на тебя смотрели, когда ты спишь…
Когда Серве проснулась, Эсменет плакала. Девушка поморгала, ее взгляд прояснился, и она нахмурилась.
- Почему? - спросила Серве.
Эсменет улыбнулась.
- Потому, что ты такая красивая, - сказала она. - Такая безупречная.
Глаза Серве вспыхнули радостью. Она перекатилась на спину, раскинув руки.
- Я знала! - воскликнула она, поводя плечами. Она взглянула на Эсменет, выразительно поднимая и опуская брови. - Меня хотят все! - Серве рассмеялась: - Даже ты!
- Ах ты сучка! - возмутилась Эсменет и вскинула руки, словно собираясь вцепиться Серве в глаза.
Когда они вывалились из палатки, хохоча и визжа, Келлхус уже сидел у костра. Он покачал головой - как, вероятно, и подобало мужчине.
С этого дня Эсменет стала обращаться с Серве с еще большей нежностью. Это было странное, вгоняющее в замешательство чувство - дружба, связавшая ее с этой девушкой, с беременным ребенком, которого взял в возлюбленные пророк.
Еще до того, как Ахкеймион отправился в библиотеку, Эсменет размышляла: а что, собственно, Келлхус нашел в Серве? Конечно, это нечто большее, чем просто внешность, хотя ее красота, как часто думалось Эсменет, прямо-таки сверхъестественная. Но Келлхус смотрел на сердца, а не на кожу, какой бы гладкой и белоснежной та ни была. А сердце Серве содержало множество изъянов. Да, конечно, оно было радостным и открытым, но вместе с тем - тщеславным, вздорным, сварливым и распутным.
Но теперь Эсменет подумала: а не скрывали ли эти изъяны тайну совершенства ее сердца? Того самого, проблеск которого она заметила, наблюдая за спящей девушкой. На мгновение она узрела то, что способен видеть только Келлхус… Красоту недостатка. Великолепие несовершенства.
И Эсменет поняла, что ей дано свидетельство. Свидетельство истины.
Она не могла подобрать для этого нужных слов, но стала чувствовать себя лучше, каким-то образом вернувшись к жизни. Тем утром Келлхус посмотрел на нее и кивнул, искренне и восхищенно, напомнив ей Ксинема. Он ничего не сказал, потому что слова были не нужны - во всяком случае, так казалось. Возможно, подумала Эсменет, истина сходна с колдовством. Возможно, те, кто зрит истину, просто видят друг друга.
Позднее, перед тем как она отправилась вместе с Серве бродить по полупустому базару Аммегнотиса в поисках съестного, Келлхус помогал ей с чтением. Несмотря на ее возражения, он выдал ей в качестве учебника "Хроники Бивня". Уже само прикосновение к переплетенному в кожу манускрипту внушало страх. Сам его вид, запах, даже поскрипывание корешка говорили о праведности и бесповоротном приговоре. Казалось, будто страницы трактата пронизаны суровостью. В каждом слове чудились раскаты грома. Каждая колонка, напоминающая птичьи следы, грозила соседней.
- Я вовсе не нуждаюсь в том, чтобы читать доказательства моего проклятия! - сказала Эсменет Келлхусу.
- Что здесь написано? - спросил Келлхус, не обращая внимания на ее вспышку раздражения.
- Что я - мерзость!
- Что здесь написано, Эсми?
Эсменет вновь вернулась к утомительной задаче: биться над знаками, переводя их в звуки, и биться над звуками, складывая их в слова.
День выдался жаркий, словно в пустыне, и особенно припекало в городе, где камень и кирпич-сырец впитывали солнце и будто удваивали его жар. Вечером Эсменет рано ушла в палатку и впервые за много дней уснула, не поплакав об Ахкеймионе.
Проснулась она в тот промежуток времени, который нансурцы именуют "утром дураков". Стоило ей чуть-чуть приоткрыть глаза, и сон тут же покинул ее, хотя темнота и прохлада говорили, что до утра еще далеко. Эсменет недовольно взглянула на откинутый полог палатки. Ее босые ноги торчали из-под одеяла. Лунный свет освещал их и мужские ноги, обутые в сандалии…
- В каком интересном обществе ты вращаешься, - сказал Сарцелл.
Эсменет даже в голову не пришло закричать. Несколько мгновений его присутствие казалось столь же должным, сколь и невозможным. Сарцелл лежал рядом с ней, подперев голову рукой, и большие карие глаза светились весельем. Под белым одеянием с золотым цветочным орнаментом на нем была шрайская риза с Бивнем, вышитым на груди. От него пахло сандалом и ритуальными благовониями, которые Эсменет не могла распознать.
- Сарцелл, - пробормотала она.
Давно ли он лежит здесь и смотрит на нее?
- Ты так и не рассказала колдуну обо мне, верно?
- Да.
Сарцелл с печальной насмешкой покачал головой.
- Порочная шлюха.
Ощущение нереальности схлынуло, и Эсменет ощутила первый укол страха.
- Чего ты хочешь, Сарцелл?
- Тебя.
- Уходи…
- Твой пророк - вовсе не тот, кем ты его считаешь… Ты это знаешь.
Страх перерос в ужас. Эсменет слишком хорошо знала, каким жестоким Сарцелл может быть с теми, кто не входит в узкий круг уважаемых им людей, но она всегда думала, что входит в этот круг - даже после того, как покинула его шатер. Но что-то произошло… Эсменет осознала, что ничего, абсолютно ничего не значит для мужчины, который сейчас рассматривает ее.
- Сарцелл, уходи сейчас же.
Рыцарь-командор рассмеялся.
- Но ты мне нужна, Эсми. Мне нужна твоя помощь… Вот золото…
- Я закричу. Я тебя предупреждаю…
- Вот жизнь! - прорычал Сарцелл.
Его ладонь зажала ей рот. Эсменет не нужно было чувствовать укол, чтобы понять, что он приставил к ее горлу нож.
- Слушай меня, шлюха. Ты завела привычку попрошайничать не у того стола. Колдун мертв. Твой пророк вскоре последует за ним. Ну и с чем ты останешься, а?
Он сдернул с Эсменет одеяло. Она вздрогнула и всхлипнула, когда острие ножа скользнуло по залитой лунным светом коже.
- А, старая шлюха? Что ты будешь делать, когда твой персик потеряется в морщинах? С кем ты будешь спать тогда? Интересно, как ты закончишь? Будешь трахаться с прокаженными? Или отсасывать у перепуганных мальчишек за кусок хлеба?
От ужаса Эсменет обмочилась.
Сарцелл глубоко вздохнул, словно наслаждаясь букетом ее унижения. Глаза его смеялись.
- Никак, я слышу запах понимания?
Эсменет, всхлипывая, кивнула.
Самодовольно ухмыльнувшись, Сарцелл убрал руку.
Эсменет завизжала и не смолкала до тех пор, пока ей не начало казаться, что она содрала горло в кровь.
Потом оказалось, что ее держит Келлхус, и Эсменет вывели из палатки к рдеющим углям костра. Она слышала крики, видела людей, столпившихся вокруг них с факелами, слышала голоса, громко говорящие по-конрийски. Кое-как Эсменет объяснила, что произошло, содрогаясь и всхлипывая в кольце сильных рук Келлхуса. Прошло то ли несколько мгновений, то ли несколько дней, и шум улегся. Люди разошлись досыпать. Ужас отступил, сменившись нервной дрожью стыда. Келлхус сказал, что пожалуется Готиану, но вряд ли удастся что-либо поделать.
- Сарцелл - рыцарь-командор, - сказал Келлхус.
А она - всего лишь любовница мертвого колдуна.
"Порочная шлюха".
Эсменет отказалась, когда Серве предложила ей остаться в их с Келлхусом шатре, но приняла предложение воспользоваться ее сосудом для омовений. Затем Келлхус провел Эсменет в ее палатку.
- Серве убрала там, - сказал он. - Она сменила постель.
Эсменет снова заплакала. Когда она сделалась такой слабой? Такой жалкой?
"Как ты мог покинуть меня? Почему ты покинул меня?"
Она заползла в палатку, словно в нору. Уткнулась лицом в чистое шерстяное одеяло. Почувствовала запах сандала…
Келлхус забрался в палатку следом за Эсменет, неся с собой фонарь, и уселся над нею, скрестив ноги.
- Он ушел, Эсменет… Сарцелл не вернется. После сегодняшнего - не вернется. Даже если ничего не произойдет, расспросы поставят его в неловкое положение. Какой мужчина не подозревал других мужчин в том, что те действуют, руководствуясь похотью?
- Ты не понимаешь! - вырвалось у Эсменет.
Как она могла ему сказать? Все это время она боялась за Ахкеймиона, даже смела горевать о нем, и при этом…
- Я лгала ему! - выкрикнула она. - Я лгала Акке!
Келлхус нахмурился.
- Что ты имеешь в виду?
- После того как он оставил меня в Сумне, ко мне приходил Консульт! Консульт, Келлхус! И я знала, что смерть Инрау - не самоубийство. Я знала! Но так и не сказала Акке! Сейен милостивый, я так ничего ему и не сказала! А теперь он исчез, Келлхус! Исчез!
- Успокойся, Эсми. Успокойся… Какое это имеет отношение к Сарцеллу?
- Я не знаю… И это хуже всего. Я не знаю!
- Вы были любовниками, - сказал Келлхус, и Эсменет застыла, словно ребенок, столкнувшийся нос к носу с волком.